Магус
Шрифт:
— Так часто случается, — дипломатично сообщает Обэрто.
— Оставим пустые философствования! В этом деле существует лишь две возможности. Перстни попадут сюда, если бастард умрет либо если все претензии на принадлежность его к роду Циникулли будут сняты.
— Либо они не вернутся на виллу. Третья возможность, вы о ней подумали?
— Рано или поздно, так или иначе — но вернутся. Это лишь вопрос времени, поверьте, я знаю, о чем говорю.
— А я вам потребовался, чтобы сберечь время?
— Мессер, прошу вас, не смотрите на мое предложение столь предвзято! Разве вы не заинтересованы в том, чтобы законность была соблюдена? Между прочим,
— И поэтому вы предлагаете мне найти и покарать.
— Не покарать! Всего лишь развязать узел, завязанный неудачным стечением обстоятельств. Причем развязать мирно, с очевидной выгодой для всех заинтересованных сторон.
— Но вы забываете, что хотите поручить поиск перстней и восстановление справедливости такому же ублюдку и бастарду.
— Вы, мессер, другое дело, — ничуть не смущаясь, заявляет синьор Бенедетто. — Так что скажете?
— А не боитесь, достопочтенный Циникулли, что я обману вас? Вы меня отпустите, а я не выполю обещания?
— Клятвы, мессер, будет достаточно. — И он косится на песочные часы. — Решайте, мессер!
— Что уж тут решать… — в голове у Обэрто словно все перемешалось. Во время разговора несколько раз ему казалось, что он слабеет, голос призрака звучал все тише — и вот сейчас это повторяется. Теперь даже если бы магусу развязали руки, он вряд ли что-нибудь сумел бы сделать.
Обэрто хочет произнести «клянусь», но язык вдруг обретает тяжесть свинцового слитка и давит на зубы так, что пошевельнуть им невообразимо сложно, а кивнуть головой, просто кивнуть — тем более: в затылке и у висков словно прорезались вулканчики боли. Невыносимо думать, каждая мысль причиняет страдания, что уж говорить о движениях тела!
— Решайте, мессер! Просто кивните, просто смежьте веки в знак согласия. Скорее же! — И, повернувшись к двери: — Малимор, где ты?! Поспеши!
Синьор Бенедетто вскакивает с кресла и надвигается своим одутловатым лицом вплотную к лицу Обэрто:
— Так да или нет?
Смотреть на него магус не в силах, глаза закрываются сами собой.
— Малимор! — гремит бас. — Дай ему противоядие, да не тяни, слышишь! Не хватало еще, чтобы!..
Дальше — тьма, забытье.
И почему-то нестерпимо жалобно воют собаки.
Сквозь пустоту, сквозь ничто, через бездны пространства и времени — женский голос:
Пришел котик на порог, на порог в теплый в темный вечерок, вечерок Попросил он творога да молока, — кот по имени Пушистые Бока. — «Дай, хозяюшка, скорей — да не жалей. Я ведь сяду у дверей, у дверей. Колыбельную спою я свою, в этом доме, где добро да уют. Коли в двери постучит средь ночи гость недобрый — ты, хозяйка, молчи. Я его-то не пущу, так и знай, чтоб не потревожил дитятке сна».— Позвольте, господин?
— Входи, Мария. Воду поставь на столике, еду тоже. — Голос Фантина на мгновение становится тише, он и так едва слышен, а тут
А спать и не хочется.
Хлопает дверь: Мария ушла, Обэрто не успел ее рассмотреть, поскольку лежит ко входу затылком. «И это обнадеживает, — думает он с легкой насмешкой. — Был бы совсем плох, положили б наоборот, ногами к двери, чтобы легче потом выносить».
— Где?.. — и не договорив, он вспоминает все, вплоть до бешеного крика синьора Бенедетто («Решайте, мессер! Скорее!..») и воя собак.
Только вкуса противоядия не может вспомнить, как ни старается.
— Ну наконец-то! — восклицает Фантин. — Я уж думал, мессер, синьор Бенедетто ошибся.
«Кое в чем он действительно ошибся». Но говорит Обэрто другое:
— Где мы?
Он уже понял: не в покоях семейства Циникулли. Даже если предположить, что на вилле где-нибудь имеется комната с таким затрапезным потолком и траченными временем стенами, все равно гулу людских голосов, характерным кухонным запахам, звукам с улицы там взяться неоткуда.
Фантин появляется в пределах видимости с подносом в руках, на подносе — дымящийся, источающий аппетитные запахи бульон. «Виллан» присаживается рядом с кроватью и явно собирается кормить Обэрто с ложечки, как младенца. Вскорости выясняется, что это ни к чему, магус за прошедшее время (кстати, а сколько именно времени прошло-то?!) поправился — не настолько, чтобы применять сильные заклятья вроде «inflammari», но достаточно, чтобы питаться самостоятельно. Фантин, оставшись не у дел, пожимает плечами и начинает рассказывать, что же с ними случилось на вилле.
Рассказ его полон темных мест (или, если угодно, белых пятен) — не из-за желания Фантина о чем-то умолчать, а по более прозаической причине. После того, как охранник подстрелил магуса, в библиотеку ворвались люди синьора Леандро, связали «виллана» и уволокли в какой-то чулан, где и продержали довольно долго, в темноте, среди клочьев паутины, в соседстве с наглыми крысищами. Крысищи щекотали Фантина влажноватыми усами, скреблись и вообще вели себя крайне вызывающе. Он, конечно, пытался освободиться (а кто бы на его месте стал безропотно ждать милостей от фортуны?!) — но, увы, пленители хорошо знали свое ремесло, да спустя какое-то время, кстати, и навестили Фантина в его узилище, велели вести себя тихо и поволокли обратно на второй этаж, только уже не в библиотеку, а в одну из соседних комнат. Там пленника дожидался синьор Бенедетто, каковой и пояснил вкратце ситуацию: рассекречивать мессера магуса нельзя, а потому надо бы поместить его, хворого, не на вилле, а где-нибудь в городе. Сыщет Фантин подходящее местечко? А как же, ответил тот, сыщет, как раз есть на примете одно такое.
С помощью слуг (тех самых, что недавно вязали и заточали Фантина в чулане) беспамятного мессера Обэрто переправили в указанное место, даже приставили на какое-то время Малимора — то ли соглядатаем, то ли помощником, то ли тем и другим одновременно. Фантин его терпел-терпел, да потом, знаете, пару раз обидел невзначай: кипятком брызнул, на ногу наступил, то, се — серван и убрался, весь из себя оскорбленная добродетель маленького росту. По правде сказать, он Фантину еще тогда, в библиотеке не понравился: чего визжать, спрашивается?