Магус
Шрифт:
— Оч` приятно, — кивает Лезвие Монеты. Он сидит на полу, так и не сняв маски, и с нескрываемым интересом слушает магуса. Вот ведь хитрюга, с самого начала знал, что здесь случилось, а дурил голову какими-то «воссозданиями ситуации»!
— Итак, — продолжает мессер Обэрто, пересекая комнату и жестом указывая на шкаф с пустым ящиком, — мы выяснили, что теоретически талантливый «виллан» мог забраться в библиотеку и унести перстни. Но он бы наверняка привлек внимание если не стражников, то ваше, синьор Бенедетто. И если перстни покинули дом, не вызвав переполоха, сделано это было кем-то из здешних обитателей: либо
— Представьте, мы тоже! — бормочет себе под призрачный нос основатель рода Циникулли. — Более того, мы хотели бы, если это возможно, нанять вас для выяснения данного обстоятельства. Леандро наделал дел, что да, то да, но теперь я вразумил его, и он не будет против принять от вас помощь. К тому же все раскрылось…
— Погодите. Прежде чем мы продолжим, ответьте вот на какой…
В это время со двора раздается приглушенное: «Точно! Стреляй!» Далее — клацанье воротковых механизмов и одновременный выстрел двух арбалетов. Мессер Обэрто слишком поздно понимает, что сам же и сделал себя мишенью, когда от дверей вышел на середину комнаты; а крик сервана, видимо, услышал-таки кто нужно.
Мысли эти проносятся в Фантиновой голове как драпающие от ос мыши, хвостиками щекочут изнутри череп. «Все! — пищат. — Пропали!»
Мессер Обэрто — маг-сыскарь, мастер своего дела! — надломанной куклой валится на пол; под ним хрустят осколки оконного стекла.
Лезвие Монеты, сорвав с лица маску, бежит к мессеру, чтобы помочь, остановить кровь, хоть что-нибудь сделать!..
Хнычет растерянный Малимор, отчаянно ругается синьор Бенедетто.
А Фантин, зажимая рану магуса непослушными руками, думает невпопад: «Вот ведь, говорил я ему… говорил же!..»
Глава четвертая
РАЗГОВОРЫ О ЯДАХ, ЗАКОНАХ И КАЗНЯХ — ДА, КСТАТИ, И САМА КАЗНЬ
Никто не думай, что он столь велик,
Чтобы судить; никто не числи жита,
Покуда колос в поле не поник.
Я видел, как угрюмо и сердито
Смотрел терновник, за зиму застыв,
Но миг — и роза на ветвях раскрыта!
Я видел, как, легок и горделив,
Бежал корабль далекою путиной
И погибал, уже входя в залив.
Пусть донна Берта или сэр Мартино,
Раз кто-то щедр, а кто-то любит красть,
О них не судят с Богом заедино;
Тот может встать, а этот может пасть.
Боль в плече кажется невыносимой. И первая же мысль: «Как рука?! Что с пальцами, не утратили ловкость?»
Нет-нет, это не воришка-«виллан» полуживым валяется на чужой кровати — это талантливейший сыскарь, глупо, по-мальчишечьи
Кстати, о месте. Судя по алому балдахину, расшитому золотыми нитями, судя по роскошной кровати, по подушкам, которыми магус заботливо обложен со всех сторон, судя по отведенному в сторону занавесу с кроликами и скрещенными шпагами, по стенам, где эти же кролики и шпаги присутствуют едва ли не на каждом ковре… словом, судя по всему, находится Обэрто не где-нибудь, а на вилле синьора Леандро. Что — пр-роклятие! — худший из всех возможных вариантов. Если магуса видели слуги — все, об incognito можно забыть!
— Очнулся! — противно пищит над ухом тонкий голосок. — Синьор Бенедетто, он пришел в себя, слышите!
— Я мертвый, но не глухой, — сурово ответствует призрак. — Ну-с, молодой человек, — (это уже к Обэрто), — наделали вы переполоху! Как себя чувствуете?
— Могло быть хуже. — Чувствует он себя не очень. Скверно, что боль угнездилась не только в плече, а, оказывается, во всей руке. И какие-то умельцы так перевязали — шевельнуться невозможно!
— Выпейте-ка лекарство, — говорит синьор Бенедетто, а Малимор по его знаку подносит магусу кружку с дымящейся, остро пахнущей жидкостью.
— Что здесь?
— Укрепляющий отвар, пейте, не бойтесь. Вы потеряли чрезвычайно много крови. Обычно кровопускание идет на пользу, но это не ваш случай, — призрак грустно улыбается собственной шутке. — Пейте, мессер. Или боитесь, что мы решили вас отравить? Малимор, отхлебни-ка!
Тот с готовностью делает несколько маленьких глоточков.
— Давайте, — Обэрто пьет, губы слушаются его плохо, язык тоже, но серван терпелив и заботлив. Наконец — чашка пуста, Малимор возвращает ее на столик рядом с кроватью и переворачивает песочные часы, стоящие там же.
«Интересно, когда я пришел в себя, песок в них еще сыпался?» — почему-то этот вопрос кажется магусу чрезвычайно важным, но ответа он не знает, не помнит.
Вместо этого спрашивает:
— Долго я пролежал без сознания?
— Всего пару часов. Леандро велел перенести вас в комнату для гостей и хотел послать за врачом, но я запретил.
— Звучит зловеще. Итак, если я правильно понимаю, обо мне знает не так много людей.
— Я решил, что вы сможете заняться поиском перстней с большим успехом, если все по-прежнему будут уверены: магус, выписанный из Роммы, туда же и уехал.
— Не спрашиваю, как вам удалось убедить своего потомка…
— Леандро? — фыркает синьор Бенедетто. — А вы полагаете, в теперешнем положении у него есть выбор? И потом, признаюсь вам, когда становишься нематерьяльным, поневоле совершенствуешь мастерство риторики: порой только словами и удается воздействовать на вас, живущих. Логика, сила убеждения, проникновение в тайны человеческого характера… Ну, вы понимаете.
— Отдаю должное вашему таланту, — совершенно серьезно говорит Обэрто. — Но если вы предприняли первый шаг, должно быть, продумали и последующие. Оставаться на вилле мне нельзя…