Магус
Шрифт:
— Зачем же ее закапывать?
— Так нужно. Слышал ли ты греческую легенду о Всеми Одаренной и о ее сосуде, из которого вырвались на землю различные бедствия? А все потому, что открыт тот сосуд был не вовремя и не тем, кем следует.
— Тогда к чему такие тонкости? — искренне удивился Андрий. — Не проще ли и не надежней ли с огнем и мечом пойти на обидчиков наших?
— Ты был в Волкограде. И был на Господнем шляху. Разве есть разница между людьми — существенная разница? Помнишь, от
— От смешения языков, от чего же еще?
— Верно. А смешение то возникло из-за спеси человеческой. Ибо всегда между людьми существовали различия внешние, и одному нравилось одно, а другому — другое, один говорил на одном наречье, другой — на другом, но сперва все только радовались и по-доброму дивились тем различиям. Потому и смогли договориться между собой, когда зашла речь о том, чтобы построить Башню — не для достижения небес, но во имя славы Господней. Однако в конце концов каждый мастер столь возгордился собственной работой, что принялись они изобретать новые письмена, дабы позатеистей надписать кирпичи, выходившие из их рук. И стало важней, кто сколько кирпичей вылепил, а не то, для чего они сделаны. И тогда — не по воле Господа, но из-за собственной мелочности и тщеславия — разругались они меж собой и передрались. С тех пор начались войны на земле и ссоры людские. И всякий раз в ход идут огонь и меч, огонь и меч…
— …Но ведь я почитал его за сына! — после долгой паузы с болью в сердце прошептал Андрий. — Как же после этого?..
— Не знаю, — просто ответил гость. — Ответ на этот вопрос есть в одном-единственном месте — в твоем сердце.
Светало. Где-то в далекой церкви звонил колокол — и звон его, чистый, пронзительный, казалось, заполнил мир от края до края.
— Мне пора, — сказал гость, поднимаясь.
— Мы увидимся еще когда-нибудь? — спросил Андрий, так и не посмотрев на него.
— Обязательно. Но вряд ли ты меня узнаешь.
— А клад? Что с кладом? Когда его выкопают?! И что — тогда настанет на земле нашей благодать?
— Благодать, конечно, не настанет, — засмеялся гость. — Но даже будучи закопанным, клад станет приносить людям добро. А откопают ли? Рано или поздно, конечно, откопают — клады ведь для того и зарывают, чтобы их откапывали. А до той поры будут меж людьми ходить легенды о нем — хотя о том, как оно здесь у нас на самом деле случилось… — И он улыбнулся снова. (Уж он-то знал, что, хоть Андрий не нарушил своего обещания, однако в сундучок кое-кто заглядывал. И знал, почему и где потерял свой червонец Мыколка…) — Что ж, прощай, Андрию.
— Доброй дороги, — сказал ему Ярчук — и долго-долго провожал гостя взглядом, даже когда тот, поднявшись по склону, уже скрылся за облаками.
А звон по-прежнему разносился меж небом и землею, и в какой-то момент Андрий перестал понимать, что же это бьется — колокол или его собственное сердце; и есть ли разница между тем и другим — бог
Легенда
Хотя, конечно, как оно там на самом деле было — бог весть…
Ну, дед мой про ту легенду забыл — да вспомнил, когда совсем туго с деньгами стало. Ну и начал копать. Только там одна примета была: найти заветное место можно было раз в году, когда (в такой-то день), в полнолуние, ровно в полночь, лунный луч падал через расщелину в стволе — и там, куда он указывал, нужно было копать.
В первый же год, только начал дед рыть, увидел он человека в плаще с глубоким капюшоном. Подошел человек к нему, покачал головой — и ушел.
Ничего тогда дед не выкопал. Деньги занял, кое-как перебедовал, но мысли вырыть клад не оставил. На следующий год снова пошел копать — и снова увидел того человека, который, ничего не сказавши, ушел. И снова ничего не выкопал.
И только на третий год подошел незнакомец к деду. Положил ладонь ему на грудь, где сердце, и сказал: «Не там ищешь». И ушел.
С тех пор перестал дед ходить на курган. Жил долго, умер, говорят, счастливым. А клад, наверное, и по сей день…
Послесловие для внимательного читателя
Есть такая категория читателей — внимательные, и я к таким читателям отношусь с особым уважением. Они, несомненно, уже заметили, что действие повести происходит в некоем условном средневековье Украины, где-то между основанием Запорожской Сечи и началом войн Богдана Хмельницкого. И уже, конечно, читатели поняли, что автор ни в коем случае не является татаро-, еврее- или полякофобом — а попросту описывал реально существовавшие в указанный исторический период взаимоотношения между украинцами и представителями этих народов. Что же касается слова «жид», то читатели, я уверен, знают: в средневековой Украине оно не считалось оскорбительным (в отличие от слова «еврей»).
Они же, эти читатели, наверняка «вычислили», что писатель при работе над повестью явно пользовался так называемой «специальной литературой» — в первую очередь записками Гийома де Боплана об Украине и очерками Яворницкого о запорожских козаках, а также книгами по славянской демонологии и фольклористике, в частности, трудами Зеленина, Максимова, Потебни и пр.
Вот за внимательность и понимание я и хочу поблагодарить тех, кто дочитал книгу до этих строк: спасибо!
Также автор высказывает благодарность Андрею Валентиновичу Шмалько за консультации по вопросам исторических реалий Украины XVI–XVII столетий.
Киев, май — июль 2001 г.