Магус

Аренев Владимир

— Кто?! — кричит Циникулли — и тотчас замолкает, понимая: проговорился, признался.

— Неважно кто, — как ни в чем не бывало продолжает мессер Обэрто. — Она была вдовой, работала служанкой на постоялом дворе. Работы не лишилась — хозяин попался добрый, однако доброта его была не беспредельна: за повитуху и за те дни, когда мать этих близняшек не работала, ей пришлось заплатить уже из своего кошелька. Денег почти не оставалось, и тогда…

— И тогда она решила ограбить мою виллу, да?!

— Нет, тогда она решилась продать то, что попало к ней в руки неожиданным образом. Она уже работала, но, увы, денег едва хватало, чтобы сводить концы с концами. Сначала Мария не решалась, а когда решилась, было слишком поздно: все в городе уже знали о пропаже перстней. Поэтому ей пришлось обратиться к тем, кто, как она выяснила, в скором времени должен был покинуть Альяссо. К команде галеры «Цирцея». Мария не знала, что

команда эта давно промышляет не торговлей сельдью, а морским разбоем, в том числе — продает рабов. Согласно договоренности, она пришла в порт ночью, ее отвезли на «Цирцею», а потом намеревались пленить, но Мария бежала. Прыгнула за борт. И умерла.

— Так все-таки умерла?

— Умерла, синьор Леандро. Умерла — и вы об этом узнали, когда допрашивали матросов, не так ли?

— Вот вы и попались! Вы лжете, мессер! Если она мертва, то как могла что-либо вам рассказать?! Вы лжете, у вас нет ни-ка-ких доказательств! — отчеканивает подеста. — Да с чего вы вообще взяли…

— Действительно, с чего? Почему, например, я не решил, что Грациадио — отец этих двух младенцев? — Магус помолчал, видимо, заново переживая события нынешнего утра, о которых из присутствующих знали только он и Фантин. — В общем-то, сперва я так и подумал — за что должен просить у вас, синьор Грациадио, прощения. Я жил в вашем доме не так долго, чтобы узнать такие подробности о вас, поэтому вполне логичным считал… Впрочем, неважно. Тогда меня волновало только одно: перстни. С самого начала было ясно, что это не простая кража. И поэтому я решил устроить то, что называется «воссозданием ситуации»: пробраться на виллу и повторить все, совершенное гипотетическим вором. В результате некоторые мои подозрения подтвердились, но сам я надолго был выведен из игры. Единственная оплошность — а повлекла за собой такие… непростительные последствия! Отныне я всюду запаздывал: не успел выйти на матросов с «Цирцеи», не успел остановить их казнь, не успел вовремя переговорить с клабаутерманном галеры… А главное: узнал о ресурджентах тогда, когда был занят другими делами, и не мог как следует поразмыслить над вопросом: кто и зачем вызвал их в Альяссо.

— Однако, мессер, вы знали об этом, когда пришли в рыбацкий поселок, — впервые за все время подает голос фра Клементе.

— Всего лишь догадывался, а вы любезно подтвердили мои подозрения. Впрочем, если бы я сделал это раньше… Ответ ведь лежал на поверхности: в этом городе только Циникулли способны оплатить ваши услуги. Оставалось спросить себя, зачем вы им понадобились. Воскресить кого-либо из команды «Цирцеи» и получить ответ на какие-то свои вопросы? Вряд ли. Перед казнью матросов пытали и наверняка вызнали все, что хотели. Их потому и казнили так быстро, чтобы никто другой не успел с ними поговорить. Опять же останки поддаются воскрешению только спустя сорок дней после смерти человека. Значит, вариант с матросами не годился. И вообще сомнительно, чтобы синьору Леандро или синьору Грациадио (тогда я еще допускал их возможное сотрудничество — хотя бы из фамильных интересов) понадобилось бы вызывать чей-то призрак. «А если, — спросил я себя, — наоборот? Избавиться от какого-нибудь не в меру ретивого привидения, которое слишком много знает?» Да, именно так — и тогда все сходилось. Я знал подходящего призрака — синьора Бенедетто Циникулли. Общение с ним убедило меня, что он мог бы доставить немало хлопот своим ныне живущим потомкам. Но просто хлопоты — этого мало. В конце концов, синьор Бенедетто раздражал синьора Леандро своим брюзжаньем не один год — так с чего бы вдруг именно сейчас понадобилось устранять призрак? Он что-то знает? Но вряд ли синьор Бенедетто, основатель рода Циникулли, станет действовать во вред собственным потомкам, пусть и изрядно измельчавшим! Разве только сами потомки ведут себя так, что бесчестят род или…

— …или не обращаются с фамильными драгоценностями так, как следует, — скрипучим голосом подытожил фра Клементе.

— Именно, отче! Именно! Правда, я знал, что перстни покинули виллу не по вине синьора Леандро (и не с его ведома — иначе зачем бы ему вызывать меня?!). Другое дело, что об их возвращении больше заботился синьор Бенедетто, нежели его потомок. Почему? Да потому что синьор Леандро догадывался, каким именно образом перстни покинули виллу. И по какой причине это случилось. То, чего он боялся: бастард, даже несколько! А это уже позор, если кто-нибудь узнает, что, во-первых, Грациадио — вовсе не сын синьора Леандро, а во-вторых, что сам Циникулли-старший отнюдь не командует в этом доме, допускает пропажу фамильных драгоценностей, etc. Скандал, потеря собственного достоинства и авторитета, презрение в обществе — вот что ждало синьора Леандро. Он искренне хотел найти и вернуть перстни, но когда

убедился, что это неосуществимо, что женщина, способная навести его на след неизвестных бастардов, утонула, что вызванный из Роммы магус начал копать слишком глубоко, а собственный, родной призрак по-прежнему тверд в своих убеждениях: «Фамильным перстням не должно покидать семью», — тогда синьор Леандро нашел тот единственный выход, который давал ему шанс на спасение. Для всех (как он полагал — и для меня) перстни были найдены, а воров настигла кара. (Он усилил патрули на улицах, но уже сегодня утром, догадавшись, что выдает себя, снял их! Поздно!) Всем, опять же, было безразлично, какова судьба драгоценностей: через год или два о них бы вообще никто не вспомнил. Только одно существо не готово было смириться с таким положением дел: синьор Бенедетто. И все бы ничего, но каким-то образом синьор Леандро узнал, что призрак по-прежнему поддерживает связь со мной, более того, сообщил мне о недостающих перстнях. Провал! Катастрофа! Если я найду перстни, я найду и бастардов, а значит, узнаю всю подноготную. А даже если и нет — только представьте себе, как допек бы синьор Бенедетто нерадивого потомка, не желающего искать и сохранять фамильные реликвии! Чтобы замять назревающий скандал, следовало, во-первых, избавиться от призрака, во-вторых, от меня. Призрака развоплотить, меня… Вы ведь не знали, синьор Леандро, что у меня существует договоренность с неким Карло Карлеоне? Вижу, вижу: не знали. Папа Карло сообщил мне о вашей попытке нанять двух убийц — и о том, что он обещал подумать.

— И что, ваш Папа готов свидетельствовать против меня? — ехидно интересуется Циникулли-старший. — Нет? Вижу, вижу, что не готов. Вообще, мессер, есть ли у вас хоть какие-нибудь доказательства? Сейчас вы наговорили множество оскорбительных для меня вещей, приволокли ко мне на виллу двух каких-то младенцев, этого вот юношу, которого я вижу впервые (и надеюсь, в последний раз). Много слов, много фантазий и домыслов, мессер. Но где факты? Где, повторяю, доказательства?! Если их нет, я вынужден буду…

— Их нет, синьор Леандро. И даже ваши оговорки не имеют никакой юридической силы.

— Вот-вот! Dura lex — sed lex, — sed-ит подеста. — Вы воспользовались тем, что мой сын нем и не обучен грамоте, и возвели на него оскорбительнейший поклеп, обвинив в бесплодии. Вы…

— Я готов извиниться перед вами, синьор Леандро. Если пожелаете — прилюдно, однако тогда мне придется прежде перечислить все то, за что я буду просить у вас прощения.

— Ну-ну, к чему повторять всякую чепуху, — ворчит Циникулли-старший. — Полагаю, это лишнее. Я… — поджав губы, он вздергивает кверху породистый нос: глаза блестят уверенностью, плечи сами собою расправляются: орел! вот-вот взлетит в поднебесье! — Я прощаю вас, мессер. И даже готов заплатить сумму, указанную в contractus'e: в конце концов, часть перстней нашлась не без вашего участия. А остальные… — он снисходительно машет рукой, — что ж, видимо, такова судьба, увы, увы.

— Сумму вы готовы заплатить прямо сейчас?

— Немедленно!

— Тогда будьте добры, выдайте ее вот этому молодому человеку, который пришел со мной. А также, если вас не затруднит, прибавьте к моему вознаграждению портрет, что висит надо мной.

— Да пожалуйста! — восклицает в приступе искренней щедрости и вселенской любви синьор Леандро. — Все равно я намеревался его продать, он, знаете ли, давно мне не нравится. Дешевка, да!

Подеста энергично встает и шагает к шкафу, чтобы достать то самое вознаграждение. Но еще раньше поднимается синьор Грациадио, презрительно сплевывает прямо под ноги «отцу» и выходит из комнаты, громко хлопнув дверью.

— Мальчик расстроен, — пожимает плечами синьор Леандро. — Все-таки, мессер, ваши фантазии… да-с, следовало быть посдержанней, как мне кажется. Вы потешили свое самолюбие и доказали всем нам, что вы талантливый сыскарь… ха-ха! — и даже неплохой фантазер, а все-таки следовало бы…

— Вы так и не спросите меня о главном?

— А? — рассеянно бросает через плечо синьор Леандро, занятый дверцей шкафчика (ключ заел в замке и не желает проворачиваться).

— Вы до сих пор не поинтересовались, зачем я так долго говорил о вещах, для нас с вами известных, для прочих — маловажных, а главное — абсолютно недоказуемых.

— Да ладно, мессер, бросьте, что я, не понимаю? Самолюбие — оно каждому свойственно, верно ведь?

— Совершенно верно, — улыбается магус. — Более того, оно не покидает некоторых даже после смерти.

В это время дверца наконец распахивается — и Малимор, все это время просидевший запертым в шкафу, выскакивает наружу, визжа что есть мочи. Просто так, чтобы позабавиться.

Потом, показавши обескураженному синьору Леандро непристойный жест, убегает.

В ящике, где должны были лежать деньги, пусто.