Махабхарата. Рамаяна

Автор неизвестен

3

Сын Кунти сказал: «Если, мне в назиданье, Превыше деянья ты ставишь познанье, Тогда почему, разуменьем богатый, На страшное дело толкаешь меня ты? Сознанье мутишь мне двусмысленной речью. Ответствуй мне ясно: где благо я встречу?» И Кришна сказал: «Для стремящихся к йоге Я прежде уже указал две дороги: Для жаждущих с Сущностью Вечной слиянья Есть йога познанья и йога деянья. В бездействии мы не обрящем блаженства [82] ; Кто дела не начал, тот чужд совершенства. Однако без действий никто не пребудет: Ты хочешь того иль не хочешь — принудит Природа тебя: нет иного удела, И, ей повинуясь, ты делаешь дело. Кто, чувства поправ, вое же помнит в печали Предметы, что чувства его услаждали [83] , — Тот, связанный, следует ложной дорогой; А тот, о сын Кунти, кто, волею строгой Все чувства поправ, йогу действия начал, — На правой дороге себя обозначил. Поэтому действуй; бездействию дело Всегда предпочти; отправления тела — И то без усилий свершить невозможно: Деянье — надежно, бездействие — ложно. Оковы для мира, — бездушны и мертвы Дела, что свершаются не ради жертвы. [84] О Арджуна, действуй, но действуй свободный! Поведал нам Брахма, творец первородный, Людей вместе с жертвой создав: «Размножайтесь И, жертвуя, жертвой своей насыщайтесь: Себя ублажайте, богов ублажая, И будет от жертвы вам польза большая. Приняв эти жертвы в небесном чертоге, За них наградят вас довольные боги, — Иначе предстанут пред вами ворами, Когда на дары не ответят дарами!» Остатками жертвы питаясь, мы чище От этой становимся праведной пищи, А люди, которые жертв не свершают, Все сами съедая, — греховность вкушают. От пищи возникли все твари живые, А создали пищу струи дождевые, От жертвы — дождя происходит рожденье, А жертва — есть действия произведенье, А дело — от Брахмы, а Брахма — Всесущий, А значит, он в жертве, нам благо несущей. Кто этому круговращенью враждебен — Игралище чувств, — и кому он потребен? Но тот, кого Атман насытил всецело, Кто в Атмане счастлив [85] , — свободен от дела. В сей бренной юдоли не видит он цели В несделанном деле и в сделанном деле, Он самопознания выбрал дороги, В ничьей на земле не нуждаясь подмоге. Итак, делай то, что ты делать обязан. Блажен, кто, творя, ни к чему не привязан. Тем Джанака [86] славен и люди другие, Что мудро дела совершали благие. И ты, целокупности мира во имя, Трудись, делай благо трудами своими. Кто лучше других, — тот учитель по праву, Он всех своему подчиняет уставу. [87] Постиг я три мира, свершил все свершенья, Но действия не прекращаю движенья. А если б не действовал я, то в безделье Все люди бы жить, как и я, захотели, Исчезли б миры, если б дел я не множил, Все касты смешав, я б людей уничтожил. Как действуют в путах деяний невежды, — Пусть так же и мудрый, исполнен надежды, К делам не привязан, с душой вдохновенной, Деянья свершает для блага вселенной. Кто черпает мудрость в познанье высоком, Незнающих пусть не смутит ненароком: Они, оставаясь в своем заблужденье, В деяньях пускай обретут наслажденье. Природы-Праматери вечная сила, — Всё делают гуны; кого ж ослепила Гордыня, — решают: «Мы делаем сами». Но тот, кто взирает познанья глазами, Поймет, что единая сущность — основа И чувств и предметов, что снова и снова Три гуны вращаются в гунах природы, [88] — И, к ним не привязан, достигнет свободы. Но кто совершенным познаньем владеет, — Познавшего несовершенно не смеет Смущать, ибо что разумеет незрячий? А ты, о воюющий, действуй иначе. От самости, от вожделенья избавлен, Ты каждым поступком ко мне будь направлен, Будь Высшему Атману предан глубоко, Сражайся — и ты не услышишь упрека! Разумный, ученье мое постигая И веря, что эта стезя есть благая, Без ропота действуя долгие годы, Одним лишь деяньем достигнет свободы. А тот, кто мое отвергает ученье, Кто ропщет, к предметам питая влеченье, — Погибнет, безумный, познанья лишенный! Ты понял ли, Арджуна, эти законы? Природе вовек все живое подвластно, И даже мудрец поступает согласно Природе своей, — так к чему противленье? И чувств отвращенье, и чувств вожделенье — В предметах телесных; и то и другое — Враги; отврати их владычество злое! Исполнить, — пусть плохо, — свой долг самолично, Важней, чем исполнить чужой сверхотлично. Погибнуть,

свой долг исполняя, — прекрасно, А долгу чужому служенье — опасно! [89] » Спросил его Арджуна: «Кто же от века, Скажи, побуждает на грех человека, — К тому же силком, вопреки его воле?» И Кришна, причастный божественной доле, Ответил: «То — страсть, что возникла из скверны, То — гнев пожирающий, неимоверный. Как зеркало — мутью, огонь — темным дымом, Как пленкой — зародыш, так ненасытимым Желанием все мирозданье одето: Желание — недруг познанья и света. Враг мудрости — мудрость ввергает в пыланье То алчное пламя в обличье желанья! В рассудке и в чувствах оно пребывает, Людей, ненасытное, с толку сбивает. А ты, обуздав свои чувства сначала, Врага порази, чья утроба взалкала, — Прозренье и знанье пожрать захотела! [90] Считают, что чувства важнее, чем тело, Познанье важнее всех чувств, но сознанье Превыше познанья в моем пониманье. А выше сознания — Он, Безграничный. [91] Себя утверди в его сути Сверхличной, Врага уничтожь, — да обрящет кончину Противник, надевший желанья личину!»

82

В бездействии мы не обрящем блаженства. — В мире явлений тело любого (и аскета) подвержено воздействию гун (см. прим. 70). Поэтому отвергнуть нужно не деяние как таковое (ибо какая-то, пусть неосознанная, деятельность неизбежно имеет место в мире, управляемом гунами), но привязанность к нему, то есть — заинтересованность в результате.

83

Кто, чувства поправ, все же помнит в печали // Предметы, что чувства его услаждали… — В индийской (особенно индуистской) религиозно-философской традиции в принципе не различаются инструменты, процессы и объекты восприятия. Так, например, одно слово «чакшус» может означать и «глаз», и «зрение», и «воспринимаемое». Поэтому употребляемое здесь и далее в тексте слово «индрия» (буквально: «властвующий») одновременно предполагает и одно из чувств — например, «зрение», «осязание», и орган данного чувственного восприятия («глаз», «кожа»), «то, что воспринимается глазом или находится в поле зрения; то, что можно увидеть»; «то, что доступно осязанию; осязаемое». В философии Санкхья внутренняя структура личности трактуется как соподчинение одиннадцати «органов»: в нижней области располагаются так называемые «индрия действия»: руки, ноги, гортань, анальное отверстие, детородный орган; выше их — «индрия знания»: глаза, уши, нос, язык, кожа; еще выше находится особый «орган мысли» — «манас» (приблизительно соответствующий «рассудку»); вершину занимает Атман. В ранней Веданте, философской системе, провозвестником идей которой можно считать Кришну, «манас» вместе с «буддхи» («интеллектом»), «читта» («разумностью, мыслительной активностью») и «ахамкара» («чувством «я», самосознанием») составляет «внутренние органы», или «внутренние индрия», выше которых располагается только Атман («я»). Успеха на пути карма-йоги достигает лишь тот, кто, обуздав рассудком-манасом все чувства-индрия, избавившись от привязанности к чувственно воспринимаемым объектам, стремясь к высшему, действует (а не уклоняется от деятельности), имея в виду само действие, а не результат.

84

Оковы для мира, — бездушны и мертвы // Дела, что свершаются не ради жертвы. — Только заданные ритуалом действия во время жертвоприношения или иные деяния, совершаемые исключительно ради жертвы, не привязывают живое существо к подчиняющемуся закону кармы существованию в феноменальном мире; в результате любых других действий узы кармы становятся еще прочнее. Поэтому, освободившись от привязанности к чувственно воспринимаемым объектам, следует действовать, постоянно имея в виду Жертву (то есть — Веру). Ведь жертва — идеал миропорядка, именно ею поддерживается равновесие между двумя мирами: творя жертву, жертвующий отдает (пищу богам), но одновременно и получает (небесные блага: своевременные дожди, обильные урожаи, процветание и т. п.); принимающие же жертву (боги) одновременно являются и дающими.

Таким образом, следует совершать даяния ради Жертвы, а не ради результата (здесь опять — скрытая полемика с ритуалистами). Но жертва «творится», она — производна от (ритуальных) действий, ритуал же берет начало в Ведах, а Веды — творение Несокрушимого и Всесущего (то есть — Абсолюта, Брахмана), поэтому Брахман всегда присутствует в жертве, и — можно сказать — «Жертва есть Он». Итак, поучает Арджуну Кришна, вовлеченность в деятельность — неизбежна, но надо быть не орудием или объектом деятельности, а субъектом, то есть действовать: а) сознательно; б) обуздав чувства и подчинив их контролю рассудка: в) при безразличии к плодам деяний, а имея в виду некую Высшую Цель (слияние с Брахманом). Иначе ты не способствуешь дальнейшему вращению колеса миропорядка: жертвующие — жертва — получающие жертву — воздающие за жертву, и тогда, пребывая в ослеплении, живешь во мраке неведения.

85

Кто в Атмане счастлив — свободен от дела. — Для человека, подчинившего чувства разуму, пребывающего погруженным в Атмана, уже не существует ничего «долженствующего быть сделанным»: он избавлен от уз кармы.

86

Джанака(буквально: «порождающий»). — В данном случае, по-видимому, имеется в виду не праведный царь Митхилы (один из героев «Рамаяны»), но один из божественных мудрецов и подвижников, прародителей мира.

87

Кто лучше других, — тот учитель по праву, // Он всех своему подчиняет уставу. — Божественные установления — в частности, принесение Жертвы — не должны подвергаться обсуждениям или сомнениям: утвержденный миропорядок просто следует поддерживать своей деятельностью, не думая о плодах, как бы «не ведая, что творя». Таким образом, следует поступать, как если бы ничего не было известно о результатах деяний: в этом смысле нужно уподобиться человеку с неразвитым сознанием, по только последний привязан к миру смертей и рождений, а мудрый должен оставаться непривязанным, стремящимся к слиянию с Брахманом. Кришна в этих и последующих строках утверждает столь важный для индуизма непререкаемый авторитет наставника и принцип иерархичности знания.

88

Три гуны вращаются в гунах природы. — Мудрый знает, что основу и чувств, и чувственных объектов составляет единая субстанция: гуны (см. прим. 70), вибрация которых создает все многообразие Материи, или Природы (Пракрити). Чувства, органы чувств, процессы чувственного восприятия, объекты такового и т. д. — лишь «вращение гун (чувств, эмоций, мыслей) в гунах (объектах восприятия)».

89

…долгу чужому служенье — опасно! — Каждому следует делать должное в соответствии с его положением (в частности, принадлежащий к варне кшатриев Арджуна обязан сражаться), не думая о плодах деяний. Следование же не своему, но чужому, пусть даже высшему долгу (например, для Арджуны — долг брахмана, который как раз обязан не сражаться), рождает великий страх (см. прим. 67), то есть опасность все новых и новых рождений в мире явлений.

90

Врага порази, чья утроба взалкала, — // Прозренье и знанье пожрать захотела. — Под «знаньем» здесь имеется в виду различительное знание («виджняна») объектов феноменального мира. Под «прозреньем» подразумевается высшее мистическое Знание лишенного гун Абсолюта, предполагающее тождество «я» и «Я». Именно Знание («джняна»), позволяющее его носителю получить контроль над своей судьбой, признается в «Гите» главным средством Спасения; тогда как соблюдение строгих этических правил, подвижничество и приверженность — в той или иной форме — личному Богу считаются вторичными, хотя и вполне возможными, путями к Освобождению.

91

Познанье важнее всех чувств, но сознанье // Превыше познанья в моем пониманье. // А выше сознания — Он, Безграничный. — Под «сознаньем» здесь имеется в виду рассудок («манас») — см. прим. 83.

4

Сын Кунти спросил: «Что же выше ты ставишь? Смотри: отрешенье от действий ты славишь, Но хвалишь, о мудрый, и действия йогу. Что лучше? Развей мою, Кришна, тревогу». Ответствовал Арджуне праведник строгий: «К высокому благу ведут обе йоги, Но йоги деянья важнее значенье: Она превосходит от дел отреченье. Тот стал Отрешенным, кто, делая дело, И зло обуздал, и желания тела. [92] «Две йоги различны», — глупец поучает, — Но знай, что, достигший одной, получает Обеих плоды, ибо слиты даянья И йоги познанья, и йоги деянья. Без йоги достичь отрешенья труднее, [93] И праведник, преданный йоге, скорее С Великим и Сущим достигнет слиянья: Себя победив и отринув желанья, Сольется он с духом существ, с Вечным Светом, И, действуя, не загрязнится при этом. Кто, истину зная, добро насаждает, — «Не делаю я ничего, — рассуждает, — Касаясь, вкушая, внимая, взирая, Дыша, говоря, выделяя, вбирая». Встает ли с восходом, ко сну ли отходит, — Он, праведный, ведает, что происходит: «То чувств и предметов телесных общенье, А я не участвую в этом вращенье». [94] Кто, действуя, с Духом Всесущим сольется, Того вековечное зло не коснется, — Не так ли, скатившись, от пыли очистив, Вода не касается лотоса листьев? Свободный, с предметами чуждый общенья, Во имя благого самоочищенья, Лишь разумом, чувствами, сердцем и телом Пусть действует, дело избравший уделом. [95] Отвергший плоды обретает отраду, Кто жаждет плодов, попадает в засаду. Счастливец в покое живет благодатном, Не действуя в городе девятивратном. [96] Не делает Бог — властелин совершенный — Ни делателей, ни деяний вселенной, Дела с их плодами творец не связует, — Природа сама по себе существует. [97] Ни зло, ни добро не приемлет Всевластный. Окутало мудрость, как мглою ненастной, Неведенье, распространив ослепленье. Но те, кому Бог даровал просветленье, Разрушили знанием это незнанье, И Высший, как солнце, явил им сиянье. Постигнув его и себя в Нём, Высоком, Ушли они, выиграв битву с пороком. [98] В слоне и в корове, в жреце и в собаке, И в том, кто собак поедает во мраке, И в том, что дряхлеет и что созревает, — Единую сущность мудрец прозревает. Чей разум всегда в равновесье, в покое, — Сей мир победил, победил все земное, И не умирая, и не возрождаясь, Пребудет он, в духе святом утверждаясь, Не станет, достигнув покоя, бесстрастья, От счастья смеяться, страдать от несчастья. Он Высшего Духа постигнет главенство, И, преданный Духу, вкусит он блаженство, — Затем, что предметов телесных касанье Не даст наслажденья, а только терзанье: Они преходящи, в них — бедствия лоно, Безгрешный отверг их душой просветленной. Лишь тот, кто, еще не дождавшись кончины, Равно и отрады презрел и кручины, Свой гнев пересилил и чувств самовластье, — Обрел настоящее, прочное счастье! Кто светится внутренним счастьем, — не внешним! — Тот с Высшим и в мире сливается здешнем. Подвижник, живя ради блага людского, Избавясь от двойственности и сурово Свой гнев обуздав, уничтожив обманы, Грехи, заблужденья, — достигнет нирваны: Мудрец, от земных отрешенный желаний И с Атманом слитый, — приходит к нирване. Отринув предметы, презрев суесловье, Направив свой взор напряженный в межбровье, В ноздрях уравняв с выдыханьем дыханье, [99] Стремлений и чувств погасив полыханье, Избавясь от страха, — мудрец безупречный Приходит к свободе и высшей и вечной. Познавши меня, всех миров господина [100] , — Того, кто есть подвига первопричина, Кто жертвы вкушает, любя все живое, — Мне предан, подвижник пребудет в покое!» И Арджуна молвил: «Светла твоя милость, — Исчезла незрячесть; душа озарилась; Я стоек; не знаю сомненья былого; Твое, о наставник, исполню я слово!»

92

…Но йоги деянья важнее значенье… // Тот стал Отрешенным, кто, делая дело, // И зло обуздал, и желания тела. — Под «Отрешенным» имеется в виду «санъясин» — придающийся подвижничеству отшельник-одиночка, отказавшийся от всего суетного ради постоянного размышления-медитации об Атмане (состояние санъясина признавалось четвертой — и последней — обязательной стадией человеческой жизни; три первые были: ученичество, статут домохозяина и добродетельное существование в лесном скиту). Таким образом, медитирующий санъясин обычно противопоставляется приверженцу йоги деянья, но в данном случае Кришна делает акцент на конечном тождестве йоги знанья и йоги деянья, подчеркивая одновременно большую «простоту» и доступность последней; соответственно санъясин (то есть следующий путем джняна-йоги) тоже объявляется карма-йогином: ведь для достижения состояния отрешенности и возможности предаться джняна-йоге предварительным условием также является некоторая деятельность — в частности, необходимы определенные усилия, чтобы перестать и вожделеть, и страшиться плодов деяний, привязывающих к миру перерождений («обуздать зло и желания тела»), и стать безразличным к результатам деятельности, а также отрешиться от осознания «мнимых» противоположностей: «счастье — несчастье», «приятное — неприятное», «горячее — холодное» и других, служащих основой мира явлений. Именно поэтому — «йоги деянья важнее значенье».

93

Без йоги достичь отрешенья труднее. — В данном случае под «йогой» подразумевается «йога деянья» («карма-йога»), а под «отрешеньем» — «йога знания» («джняна-йога»).

94

То чувств и предметов телесных общенье, // А я не участвую в этом, вращенье. — Вновь повторяется (ср. выше: «гуны в гунах вращаются») важнейшее для «Гиты» положение: двойственность индивидуального «я» и тела проявляется в том, что именно тело (к которому принадлежат все «индрия», включая и «внутренние») активно взаимодействует с объектами феноменального мира, будучи частью этого мира и определяемое, как и мир, вращением трех гун; «я» (Атман) — непричастен к этому, составляя часть субъективного надличного «я» (Атмана) или объективного всесущего «Я» (Брахмана). Ложное представление об Атмане как о «деятеле» порождается активностью принадлежащего Пракрити (материальному миру) чувства самосознания «ахамкара»), именно оно и стимулирует все новые возрождения Атмана в новых оболочках.

95

Лишь разумом, чувствами, сердцем и телом // Пусть действует дело избравший уделом. — Кришна подчеркивает преимущества йоги деянья. Йогин может и должен делать любые повседневные дела, совершать все предписанное, зная, что все это — лишь активность связанного с Пракрити тела, включающего все «индрия», рассудок («манас»), а также — сознание и волю («буддхи»); Атман же пребывает нейтральным и безразличным к плодам деяний.

96

Город девятивратный. — Тело с его девятью отверстиями: уши, глаза, рот, анальное отверстие, половой орган — вовлеченное в контакты с объектами и в действия; сосредоточенный же на Атмане карма-йогин достигает счастия, не действуя и не побуждая к действию.

97

…Природа сама по себе существует. — Нередкое в противоречивой «Гите» воплощение идей двойственной философии Санкхьи: как — на низшем уровне — раздельны «тело» и «я», так — на высшем — раздельны и независимы друг от друга Материя (Пракрити) и Дух (Атман) или Бог (Прабху).

98

Постигнув его и себя в Нём, Высоком, // Ушли они, выиграв битву с пороком. — То есть они навсегда избавились от скверны неведения и уходят из жизни, с тем чтобы вновь уже не возрождаться в феноменальном мире.

99

…Направив свой взор напряженный в межбровье, // В ноздрях уравняв с выдыханьем дыханье… — Здесь определяются две важнейшие составные части йоги как дисциплины физической и умственной активности: медитирование и контроль над дыханиями. И то и другое предполагают несколько все более усложняющихся ступеней. Цель — осознание тождества Атмана и Брахмана и растворение первого во втором — достигается абсолютным сосредоточением всей психической и умственной активности на Атмане и равновесием «входящего» и «исходящего» дыханий на физиологическом уровне; в частности, последнее предполагает подчинение всех вегетативно управляемых компонентов контролю центральной нервной системы. Это позволяет, например, регулировать ритм работы сердца, легких, органов внутренней секреции, кровеносных сосудов; произвольно изменять артериальное давление, перистальтику и т. п.

100

Познавши меня, всех миров господина. — То есть единого, всесущего и всезнающего Бога, чьим воплощением является Кришна, — Бога, в большинстве случаев тождественного Абсолюту (Брахману), но иногда и возвышающегося над ним. И Высшая Цель — слияние «я» с «Я» — понимается как грядущее «причащение» (то есть — слияние) Атмана к Божеству.

На рассвете враждующие войска вступили в битву. Бхимасена напал на кауравов — сыновей царя Дхритараштры. Ему на помощь поспешили близнецы Накула и Сахадева, и сыновья Драупади, и предводитель войска Дхриштадьюмна. Царь кауравов Дуръйодхана и его братья оказались достойными противниками пандавов. Арджуна вступил в упорный поединок с Бхишмой, Юдхиштхира — с Шальей, Шикхандин — с Ашваттхаманом. Погибли в битве сыновья Вираты, царя матсьев, — Уттара и Швета. Пандавы потеряли в первый день сражения сотни тысяч воинов. Кауравы, имея численное превосходство, стали теснить пандавов. Могучий Бхишма, дед кауравов и пандавов, истреблял войско Юдхиштхиры.

[Смерть Бхишмы]

Та же книга, главы 107, 114, 119.

[Рассказ возничего Санджайи слепому царю Дхритараштре]

[Бхишма открывает тайну своей смерти]

Санджайя сказал [101] : «И как только стемнело, И поле сражения скрылось всецело, Увидел Юдхиштхира сумрак беззвездный, Увидел, что Бхишма преследует грозный Владельцев его колесниц средь потемок, Увидел, о Бхараты славный потомок, Что войско, оружие бросив, не бьется, А в страхе бежит от того полководца, Что сомакам трепет внушил грознолицый: Они повернули свои колесницы. Подумав, Юдхиштхира принял решенье: «Отступим, в бою потерпев пораженье». И в этот же час, о властитель державы, Войска отвели и твои кауравы, И воины стали на отдых желанный, Чтоб зажили за ночь тяжелые раны. Пандавы не спали: в душе у них смута, Измучил их Бхишма, воюющий люто, А Бхишму, дивясь его доблестной силе, Твои сыновья в это время почтили. Так было, — и тьма наступила ночная, Рассудок всех тварей земных затемняя. Пред ликом той тьмы, ненавистницы света, Пандавы с друзьями сошлись для совета. Юдхиштхира Кришне сказал поздней ночью: «Я мужество Бхишмы увидел воочью. Он войско мое и мертвит и кровавит: Так слон тростниковые заросли давит. Смертельно он войско мое поражает: Так пламя сухую траву пожирает. На Бхишму, разящего нас, погляди ты: Он страшен, как Такшака, змей ядовитый! Бывает, что трудно в сражении Яме, Трепещет и Индра, играя громами, А с ним — и Кубера, сокровищ владетель, Варуна, владетель раскинутых петель: Все боги познали в бою униженье, — Один только Бхишма всесилен в сраженье! Со мною связал себя Бхишма обетом: «Попросишь — всегда помогу я советом, Но в сече, — какая бы ни была, — всюду Сражаться для блага Дуръйодханы буду». Так пусть он поведает, — нам во спасенье, — Как можем его уничтожить в сраженье. О Кришна, могучий блюститель завета, Пойдем и попросим у Бхишмы совета. Услышим благие, полезные речи: Как скажет мне Бхишма, так сделаю в сече. Губительный в битве, он помыслом кроток, Как добрый отец, нас взрастил он, сироток… О воинский долг, ты проклятья достоин: Убийцей отца должен сделаться воин!» [102] Ответствовал Кришна: «О Правды Основа! [103] Люблю я тобой изреченное слово! Пойдем — и да Бхишма найти нам поможет То средство, что в битве его уничтожит!» Приняв на совете такое решенье, и Оставив доспехи и вооруженье, Пять братьев-пандавов с блистающим Кришной Отправились к Бхишме тропою неслышной. Пред Бхишмой склонились они, почитая Того, чья всесильна отвага святая, Опоры ища у него и защиты, — И так их приветствовал муж знаменитый: «О Кришна, не знающий лицеприятства! О Арджуна, Завоеватель Богатства! [104] Сын Долга Юдхиштхира, и Бхимасена, И два близнеца, чье бесстрашье бесценно! Для вашего блага что сделать мне надо? Для вас потрудиться — всегда мне отрада!» Промолвил Сын Долга, познавший мытарства: «О, как нам опять обрести свое царство! О, как победить, — помоги нам советом, — Но подданных не истребляя при этом! Скажи нам, лишь правде избравший служенье: Как можем тебя уничтожить в сраженье? Средь множества стрел и окутанный дымом, Всегда остаешься ты неуязвимым. Нет слабого места в тебе, — так поведай: Как битву с тобою закончить победой?» Ответствовал отпрыск Реки и Шантану: «От вас, о пандавы, скрывать я не стану, Воистину вам говорю: во вселенной Никто не сильней меня силой военной. Ты прав, утверждая, что даже и боги, Ведомые Индрою и при подмоге Бесовской, как только нагрянут войною, — Бессильны окажутся передо мною. Покуда со мною мой лук, — я спокоен: В бою ни один не сразит меня воин, Но если оружья лишусь боевого, Я быструю смерть обрету от любого. Кончаю всегда с неприятелем сечу, Как только я признак дурной запримечу: Оружье ли выпадет; будут ли сбиты Доспехи и знамя; пощады, защиты Попросит ли недруг испуганным взглядом; Окажется ль слабая женщина рядом, Иль женское имя носящий мужчина, Иль муж, одного лишь имеющий сына, — При этих приметах неблагоприятных Я битв не желаю и подвигов ратных. Есть в войске твоем властелин колесницы, Отважный владетель могучей десницы, Шикхандин [105] , что в битве крушит все преграды, Родившийся девочкой отпрыск Друпады. Сменил он свой пол, — нам известна причина, А все же был женщиной этот мужчина. Пусть Арджуна двинется бранной тропою, Поставив Шикхандина перед собою. При этой неблагоприятной примете Из лука стрелять я не стану, о дети. Тогда-то пусть Арджуна, мощный и смелый, Вонзит в мое тело смертельные стрелы. Лишь двое меня уничтожить способны: То Кришна и Арджуна богоподобный. Пусть Арджуна, воин с великой судьбою, Поставив Шикхандина перед собою, Повергнет меня: ты совету последуй И в царство свое возвратишься с победой. Увидишь ты снова свое возвышенье, Разбив сыновей Дхритараштры в сраженье». Почтительно воины с Бхишмой простились, Воздав ему славу, назад воротились».

101

Санджайя сказал… — Санджайя — колесничий слепого царя Дхритараштры, отца кауравов. Вьяса, мифический мудрец, которому приписывается авторство Вед, Пуран и многих других сочинений, в частности и «Махабхараты», наделил Санджайю чудесной способностью незримо присутствовать при битве пандавов и кауравов и запоминать все происходящее; по просьбе слепого царя Санджайя рассказывает ему о виденном.

102

О воинский долг, ты проклятья достоин:// Убийцей отца должен сделаться воин! — Превыше всего, даже кровных уз, является определяемая рождением в том или ином сословии-варне «дхарма» (долг, социальная функция); для сословия воинов долг состоит в том, чтобы сражаться, невзирая ни на какие обстоятельства, даже вопреки собственному желанию.

103

Правды Основа(«Дхарма-раджа», буквально: «владыка дхармы» или «преданный дхарме владыка») — постоянный эпитет Юдхиштхиры, старшего из пандавов. То же, что «Сын Долга» (см. далее).

104

Завоеватель богатства(Или: «Завоеватель добычи») — См. прим. 35.

105

Шикхандин(буквально: «чубатый», от «шикханда» — «пучок волос», который оставляли на выбритой голове воины-кшатрии, или «обладатель павлиньего хвоста», то есть — «павлин» — «шикханда» также значит и «павлиний хвост») — брат жены пандавов, сын царя панчалов Друпады. Родился девочкой — Шикхандини (то есть «пава»), но поменялся полом с неким якшей, служителем Куберы, с тем чтобы достойно выполнять долг воина. Бхишма, знающий тайну рождения Шикхандина, решает через его посредство уйти из жизни, павши от руки Арджуны.

[Арджуна сражается с Бхишмой, прикрываясь Шикхандином]

«Построилось войско Юдхиштхиры к бою Поставив Шикхандина перед собою, Напали пандавы на Бхишму седого, Разили воителя снова и снова Секирой, и палицей, и булавою, И дротиками, и стрелой боевою. Вот эта стрела — с золотым опереньем, Вот эта — страшна своим мощным пареньем, А эти похожи на зубы теленка, А эти, пылая, несутся вдогонку, А эти — всех прочих острее, длиннее, Ты скажешь: то кожу сменившие змеи! Но, кровью облитый, страдая от боли, Сын Ганги не бросил военное поле. Зажглись его стрелы, как молний зарницы, И громом был грохот его колесницы, А лук — словно огнь, в бранной сече добытый: Служил ему топливом каждый убитый, Как вихрь, раздувающий пламя, — секира, А сам он — как пламя в день гибели мира! [106] Он гнал колесницы врага, всемогущий, И вдруг появлялся в их скачущей гуще. Казалось, как ветер сейчас он взовьется! Он вражеских войск обошел полководца [107] И вторгся, стремительный, в их середину, И громом колес он наполнил равнину, И воины в страхе на Бхишму глядели, И волосы дыбом вздымались на теле. [108] Иль то небожители, гордо нагрянув, Теснят ошалелую рать великанов? [109] Шикхандин метнул в него острые стрелы, — И лук потерял богатырь поседелый, Упали при новом воинственном кличе И знамя его, и его колесничий. Лук, более мощный, схватил он, великий Сын Ганги, но Арджуна Багряноликий [110] Метнул три стрелы, запылавших багрово. Тут Бхишма лишился и лука второго. Сын Ганги все время менял свои луки, Но Арджуна, этот Левша Сильнорукий, Исполненный силы и удали ратной, Оружье его разбивал многократно. А Бхишма, сражением тем изнуренный, Облизывал рта уголки, разъяренный. Он дротик схватил, что сразил бы и скалы, Метнул его в Арджуну воин усталый. Сверкал, словно молния, дротик летучий, Но Арджуны стрелы нахлынули тучей, — Сильнейшего из венценосных потомков [111] Пять стрел полетело, и на пять обломков Был дротик разбит. Иль сквозь тучи пробилась — И молния на пять частей раздробилась? Держав покоритель, чьи подвиги громки, Разгневанный Бхишма взглянул на обломки, Подумал: «В душе моей горечь и мука, Но я бы сразил из единого лука Всех братьев-пандавов стрелой своей скорой, Не сделайся Кришна пандавам опорой! На них не пойду я отныне войною, Подвигнут на это причиной двойною: Отважных пандавов убить невозможно, К тому же обличье Шикхандина ложно, — Хотя он считается доблестным мужем, Мы женскую сущность его обнаружим! Когда-то Сатьявати, дочь рыболова, Взял в жены Шантану — и молвил мне слово: «Ты сам изберешь себе, сын мой, кончину, Ты сам своей смерти назначишь годину». Как видно, в сей жизни достиг я предела, И смерти моей, видно, время приспело». От стрел не искал уже Бхишма защиты, Сквозь щит и броню многократно пробитый. Шикхандин, порывистый в схватках и спорах, В грудь Бхишмы метнул девять стрел златоперых, Но Бхишма не дрогнул: спокойна вершина, Хотя у подножья трясется равнина! С усмешкою Арджуна, в битвах счастливый, Из лука метнул двадцать стрел, из Гандивы, В противнике двадцать пробил он отверстий, Но Бхишма не дрогнул, исполненный чести, Не дрогнул, хоть хлынула кровь из отверстий, И стрел оперенных вошло в него двести! Обрушило полчище воинов стрелы, Но Бхишма, израненный и ослабелый, Стоял, не колеблясь, как мира основа. И Арджуна, яростью движимый, снова Шикхандина перед собою поставил, Стрелу в престарелого Бхишму направил, Разбил его лук, удивлявший величьем, Свалил

его знамя совместно с возничим. Почувствовал Бхишма погибели холод, Лук более мощный схватил, но расколот И этот был острой стрелой на три части… Потребно ли Бхишме военное счастье? Не луков, а жертв он свершал приношенье, От Арджуны не защищаясь в сраженье! Надел новый щит, новый меч обнажил он. «Победу иль смерть обрету!» — порешил он. Но стрелы взлетели, и щит раскололи, И выбили меч из десницы: дотоле Еще не знавал он позора такого! И вздрогнуло войско пандавов от рева Юдхиштхиры: «Смело, с бесстрашным стараньем, На старого Бхишму всем войском нагрянем!» Низверглись на Бхишму, как ливень великий, Трезубцы и копья, секиры и пики, И стрелы взвивались крылато и звонко И в старца вонзались, как зубы теленка [112] . Оглохла равнина от львиного рыка: Пандавы рычали, как львы, о владыка, Рычали твои сыновья-кауравы, И Бхишме желали победы и славы. Так двигалась битва на утре десятом. Был родичу родич тогда супостатом, Была водоверть, — будто Ганга святая Ревела, в нутро Океана впадая. На землю нахлынули крови потоки, В которых и близкий тонул, и далекий. Теряя колеса, и оси, и дышла, Сшибались в бою колесницы; и пришлый И здешний в предсмертных мученьях терзались. Слоны в гущу всадников грозно врезались, Топча лошадей, колесницы и конных, И стрелы впивались в слонов разъяренных, И падали грузно слоны друг на друга, И воплями их оглашалась округа, И долы тряслись, и вершины дрожали, И люди стонали, и лошади ржали. Пандавы на Бхишму, исполнены гнева, Напали со стрелами справа и слева. «Хватай! Опрокидывай! Бей в поясницу!» — Кричали бойцы, окружив колесницу. И места не стало у Бхишмы на теле, Где б стрелы, как струи дождя, не блестели, Торча, словно иглы, средь крови и грязи, Как на ощетинившемся дикобразе! Так Бхишма упал на глазах твоей рати, Упал с колесницы, о царь, на закате, К востоку упал головой, грозноликий, — Бессмертных и смертных послышались крики. Упал он — и наши сердца с ним упали. Он землю заставил заплакать в печали, Упал он, как Индры поникшее знамя, И ливнями небо заплакало с нами. Упал, придавил богатырь престарелый Не землю, а в теле застрявшие стрелы».

106

…как пламя в день гибели мира. — Считалось, что с завершением определенного цикла развития Вселенной появляется огромное всепожирающее пламя, истребляющее все живое. Через некоторое время прошедший через период «свертывания» мир воссоздается заново.

107

Он вражеских войск обошел полководца… — Имеется в виду Дхриштакету (буквально: «обладающий устойчивым знаменем») — царь племени чеди, пришедшего сражаться на стороне пандавов из Бунделькханда.

108

…И волосы дыбом вздымались на теле. — Поднятие волосков на теле считалось в Индии признаком сильнейшего эмоционального потрясения в минуты радости, гнева, ужаса и т. п.

109

Иль то небожители, гордо нагрянув, // Теснят ошалелую рать великанов? — Намек на мифическую битву богов с титанами-данавами, рожденными, как и их братья боги, от союза святого Кашьяпы и Дану. В продолжавшейся бесконечно долго войне богов и данавов последние в конце концов потерпели поражение.

110

Багряноликий(или Багряный) — постоянный эпитет Арджуны, трактуемого как воплощение рассвета.

111

…Сильнейшего из венценосных потомков… — то есть Арджуны.

112

Зубы теленка— особый вид стрел, чьи кованые наконечники напоминали зубы теленка.

[Воины прощаются с Бхишмой]

«Упав на закате на поле кровавом, Он смелости, твердости придал пандавам, Но это старейшего в роде паденье Твоих кауравов повергло в смятенье. «То ствол, — причитали, — упал с колесницы, Отметивший племени Куру границы!» [113] Почувствовав горя безмерного бремя, Две рати сраженье прервали на время. Земля застонала, и солнце свой жгучий Утратило блеск, и упрятали тучи Всё небо, и вспыхнули молний зарницы: Сын Ганги, сын Ганги упал с колесницы! От битвы губительной в горе отпрянув, Воители двух опечаленных станов, Без твердых щитов, без воинственной стали, Вкруг Бхишмы, душою великого, встали. Друзьями он был окружен и врагами, Как Брахма, творец мирозданья, богами: Почтить храбреца, забывая о мести, Пандавы пришли с кауравами вместе! Тогда своему и враждебному стану Сказал добродетельный отпрыск Шантану: «Привет колесниц обладателям славным, Владыкам державным, бойцам богоравным! Свисает моя голова мне на горе: На стрелах покоясь, нуждаюсь в подпоре». Подушечек маленьких, мягких, с десяток, Цари принесли — предводители схваток. Но молвил с усмешкой старик благородный: «Для ложа мужчины они не пригодны». Увидел он Арджуну: этот владетель Большой колесницы являл добродетель, — И, воина гаснущим взглядом окинув, Сказал ему: «Арджуна, царь властелинов! Подпору найди голове моей ныне, Но чтобы она пригодилась мужчине». И Арджуна, с болью добывший победу, Тоскуя и плача, ответствовал деду: «Приказывай, лучший из воинов: сразу Пойду, твоему подчиняясь приказу». Сын Ганги сказал: «Знаешь сам превосходно, Какая мужчине подпора пригодна». И Арджуна, доброму верен порыву, Каленые стрелы достал и Гандиву, И выстрелил, доблестный, полон печали, И стрелы под голову Бхишмы попали, Уперлись в затылок ему опереньем, И Бхишма, боровшийся долгим бореньем, Доволен был этой подушкой походной, Был счастлив, что Арджуна, муж превосходный, Постиг его волю, — и молвил он внуку: «Хвала твоему благородному луку, Хвала твоему, сильнорукий [114] , старанью, — Не то на тебя бы обрушился с бранью! Теперь я доволен, теперь я спокоен: На ложе из стрел умирать должен воин!» Затем кауравам сказал и пандавам, Царевичам юным, царям седоглавым: «С исполненным долгом пришел я ко благу. На ложе из стрел я и мертвый возлягу. Лишь солнце сокроет свой блеск за горами, Сокроюсь и я, провожаем царями. Когда колесницы владетель багряный, — Отправится солнце в места Вайшраваны, [115] Покину я жизнь, как любимого друга. От мощных царей мне потребна услуга: Пусть выроют ров, и в костре погребальном Я буду сожжен, и приветом прощальным, Истерзанный сотнями стрел многократно, Я солнце почту, уходя безвозвратно. А вы, кто всего мне дороже на свете, От битв, от вражды откажитесь, о дети!» Врачи, несравненные в мудром леченье, Искусно постигшие стрел извлеченье, Казались от смерти надежной оградой, Но Бхишма сказал: «Отпустите с наградой Своих лекарей: не нужны мне лекарства, — Навек ухожу из непрочного царства. Как воин я жил и достиг высшей цели, Исполнил свой долг в этом бренном пределе. На ложе из стрел я взошел ради чести, — Да буду сожжен я со стрелами вместе». Дуръйодхана, сын твой, о царь над царями, Врачей отпустил, наградив их дарами. Пред Бхишмой с восторгом склонились владыки: Исполнил он долг наивысший, великий! [116] Смотрели цари на него изумленно: Достиг он величья, хранитель закона! И вот с кауравами вместе пандавы Вкруг ложа из стрел, где лежал белоглавый Воитель, прошли, о бесстрашном печалясь: Почтительно воины с Бхишмой прощались. Вкруг славного ложа расставив охрану, Тая в своем сердце тяжелую рану, Покрытые кровью, вожатые рати Неспешно вернулись в шатры на закате, И стало Юдхиштхире с братьями слышно То слово, что молвил всезнающий Кришна: «Сын Долга! Не братом твоим, не тобою Повергнут блистательный муж, а Судьбою. Иль думаешь: Бхишма, помедлив с отпором, Сожжен был твоим всесжигающим взором?» Ответил Юдхиштхира Кришне: «Ты — наше, О Кришна, прибежище, наше бесстрашье! Ты — тот, от кого храбрецов возвышенье, Чья милость — победа, чей гнев — пораженье. Не странно, что ты — для воителей благо: Где ты — там победа, где ты — там отвага. Мудрец, обособивший вечные веды, Для воинов правых ты знамя победы!» Доволен был Кришна, познаньем богатый: «Сказал ты, как должно, пандавов вожатый!»

113

…ствол… отметивший племени Куру границы. — Границами племенных владений являлись обычно естественные преграды: реки, озера, горы и т. п.; при отсутствии же последних они отмечались зарубками на особо заметных деревьях, считавшихся неприкосновенными. Здесь Бхишма, хранитель и защитник племени Куру, уподобляется такому пограничному дереву: с его падением неизбежна гибель и всего племени.

114

Сильнорукий — один из постоянных эпитетов Арджуны.

115

Когда колесницы владетель багряный, — // Отправится Солнце в места Вайшраваны… — Вайшравана — патроним потомков святого мудреца Вишравы, отца бога богатств Куберы, а также — демонов-ракшасов: Раваны. Кумбхакарны и Вибхишаны. Чаще всего Вайшраваной именуют обитающего на севере Куберу, а также — созвездие, расположенное в северной части небосвода. Солнце древние индийцы чаще всего представляли в виде воина, разъезжающего на золотой колеснице, запряженной семеркой (по числу дней недели) коней, его возницей был Аруна — воплощенный рассвет. Считалось, что Солнце объезжает Землю кругом, но его путь с Запада через Север на Восток невидим, так как скрыт ночной тьмою; пребывание Солнца в созвездии Вайшраваны отождествляется, таким образом, с ночным временем суток.

116

Исполнил он долг наивысший, великий! — Храбро сражаясь, пасть в бою, будучи сплошь покрытым вражескими стрелами («возлежать на ложе из стрел»), считалось высшей доблестью для воина; погибший так тотчас же после смерти попадал на третье небо, в райские сады Индры, где вкушал небесное блаженство.

[Последнее слово Бхишмы]

«Едва загорелся рассвет златоглавый, Явились пандавы, пришли кауравы И встали вкруг ложа из стрел, на котором Сын Ганги лежал с затуманенным взором. И люди простые пришли на рассвете — Мужчины и женщины, старцы и дети, С цветами, с сандаловой мазью [117] девицы, — Как будто молились блистанью денницы! К тому, кто из рода царей всех сильнее, Пришли музыканты, певцы, лицедеи. Оружье с доспехами сбросив на травы, Пандавы пришли и пришли кауравы. Они, о вражде позабыв и о сече, Друг с другом ведя только добрые речи, Годам прожитым сообразно и сану, Расселись вкруг сына Реки и Шантану, Расселись герои вкруг Бхишмы на поле: То солнце сверкало в своем ореоле! Расселись вкруг деда, полны состраданья, Как боги — вкруг Брахмы, творца мирозданья. А Бхишма дышал, как змея, проявляя Спокойствие, тяжкую боль подавляя. Сказал: «Я калеными стрелами мучим, Как будто охвачен я пламенем жгучим. Воды я хочу, о цари-властелины!» И воины с влагой холодной кувшины И яства ему принесли отовсюду, Но Бхишма сказал им: «Вкушать я не буду Того, чем питается род человечий: От мира людского ушел я далече, На ложе из стрел я лежу, ожидая, Чтоб солнце взошло и луна молодая». Всех воинов он опечалил отказом И Арджуну кликнул, хваля его разум. Почтительно витязь сложил свои руки, Спросил: «Как смогу облегчить твои муки?» Сказал сын Шантану, в боях поседелый: «Меня истерзали каленые стрелы. Мой рот пересох, и горит мое тело, — Воды принеси, чтоб оно охладело. Ты — лучник великий, и деду в угоду Добудешь желанную, нужную воду», «Пусть будет, как хочешь», — ответствовал деду Сей Арджуна, завоевавший победу, И на колесницу взошел, и Гандивы Натягивать стал тетиву, горделивый, И вздрогнули твари земные от звука Гудящего при напряжении лука. Неспешно свершил он затем круг почета Вкруг Бхишмы — воинственных ратей оплота, И вставил стрелу, и заклял ее властно, Чтоб молнии стала она сопричастна, И прянула эта стрела к исполину, И к югу от Бхишмы вонзилась в долину. Источник забил в этом месте, и благо Явила прохладная, чистая влага, Подобная амрите животворящей, И Бхишма припал к ней всей плотью горящей, И жажду свою утолил той водою Старик, наделенный отвагой святою. Деяние Арджуны всех поразило: Невиданной, нечеловеческой силой Исполненный, с грозным, сверкающим ликом, Он Индрой казался царям и владыкам! Цари-кауравы, дрожа, как коровы, Когда на них ветер повеет суровый, Плащами размахивали в изумленье, А гром барабанов гремел в отдаленье. «О Арджуна, — Бхишма сказал пред кончиной, — Не диво, что мужества стал ты вершиной. От Нарады знаем, что в новом обличье Святого жреца ты являешь величье. Свершишь ты такие деяния вместе С блистающим Кришной, опорою чести, Что Индра и Индре подвластные боги И трепета будут полны и тревоги! Из лучников лучший, храбрейший из смелых, Ты всех превзошел в этих бренных пределах. Гаруда — прекраснее всех быстролетных, Корова — достойнее прочих животных, Из тех, кто живет, человек всех мудрее, Из тех, кто течет, Океан всех сильнее, Из тех, кто пылает, — всех Солнце светлее, Из гор — Гималаи всех выше, белее, Всех более брахман почета достоин, А ты из могучих — достойнейший воин! Но горе: Дуръйодхана требует мщенья, Ему ни к чему от меня поученья, А также от Видуры, Дроны и Рамы, Он даже Санджайе не внемлет, упрямый! Не внемлет разумным речам и наказам Сей жадный властитель, утративший разум! Но он, отошедший от веры священной, Погибнет, могучим сражен Бхимасеной!» Дуръйодхана, царь кауравов, с тоскою Взглянул, опечаленный речью такою, А Бхишма сказал: «Подвиг Арджуны чудный Увидел ли ты, властелин безрассудный? Увидел ли ты, как смельчак непоборный Родиться помог той воде животворной? Не знаю, кто Арджуне в мире подобен, Кто в мире такое содеять способен! Владеет бесстрашный тем самым оружьем, Чью сущность извечную мы обнаружим: Как боги — огня и воды властелины, [118] Бог ветра, бог солнца, бог нашей судьбины, [119] Как боги — владыки зверей и растений, [120] Как бог — повелитель всех божьих владений, [121] Как Брахма-создатель и Вишну-хранитель, — Оружьем извечным владеет воитель! Лишь Арджуне с Кришной, чья сила чудесна, Оружия этого тайна известна. В сей битве победу одержат пандавы, — Затем, что пандавы, о милый мой, правы! Пойми же — никто из людей не сравнится С тем Арджуной, чья так мощна колесница. Пока перед миром ты не опорочен, Да будет союз между вами упрочен. Пока еще Кришною ты не наказан, С пандавами ты помириться обязан. Пока твоя рать не бежит с поля брани От Арджуны — с ним помирись ты заране. Пока не легли в этом страшном сраженье Все родичи — с ним заключи соглашенье. Пока от Юдхиштхиры, полного гнева, Ты гибель не принял, пока Сахадева, И Накула, и Бхимасена в той схватке Бойцов твоих не разгромили остатки, — С пандавами ты заключи соглашенье, И это достойное будет решенье! Конец мой пришел — да настанет с ним вместе Конец этой битвы, конец этой мести! Пусть речь мою примет рассудок твой здравый На благо тебе и для счастья державы. Не ведая алчности, гнева, гордыни, Пандавам ты сделайся другом отныне. Не страшен ли Завоеватель Богатства? С кончиною Бхишмы да будет вам братство! Да будет союз этот прочно основан: Ему наилучший удел уготован. Юдхиштхире ты возврати полдержавы, В столице своей да воссядут пандавы, Не то тебя будут потомки стыдиться: «Он, — скажут, — предатель и братоубийца!» Да будет с кончиной моей — мир народам, Да род будет в добром согласии с родом, Брат — с братом, открыто и радостно глядя, И с сыном — отец, и с племянником — дядя. А если согласье отвергнешь ты сдуру, — Погибнет потомство великого Куру, Все кончится вместе с моею кончиной, И ты будешь этого горя причиной». Так Бхишма царя кауравов наставил, Так благо и братство пред смертью восславил. Он боль обуздал свою, праведник строгий, Навеки замолк, поручив себя йоге». [122]

117

С цветами, с сандаловой мазью… — Гирляндами из желтых цветов и порошком сандала почитали умирающих героев.

118

…боги — огня и воды властелины… — Подразумеваются Агни и Варуна, оружием которых (соответственно огненными стрелами и силками) умел пользоваться Арджуна.

119

Бог ветра— Вайу; бог солнца— Савитар; бог нашей судьбины— Дхатар.

120

Владыка зверей— Шива, покровитель скота; владыка растений— Сома-Месяц, считавшийся богом «сомы», жертвенного растения, из которого получали сильный дурманящий напиток (тоже — «сома»), использовавшийся в ритуальных целях; поскольку «сому» добывали и давили из него сок ночью, при свете луны (а со сменами фаз последней связывали рост лекарственных растений), в поздней мифологии Сома выступает уже как бог луны и целебных трав.

121

…повелитель всех божьих владений— Индра. Оружием всех вышеперечисленных богов, обладавшим чудесными свойствами, владел и умел пользоваться Ардшуна; кроме того, ему было доступно оружие бога-строителя Тваштара, бога-созидателя Брахмы и бога-хранителя Вишну.

122

…Навеки замолк, поручив себя йоге. — Перед кончиной полагалось «отрешиться» от внешнего мира и, устремив глаза на кончик носа, предаться глубокому размышлению о Высшем (Атмане, Брахмане или Боге): после того как жизненные дыхания сосредоточенного йогина отлетали, его «я», избавленное от новых воплощений в мире явлений, либо растворялось в Абсолюте-Брахмане, либо попадало в рай Индры — в зависимости от личной кармы.

Когда кауравы лишились непобедимого Бхишмы, им стало страшно, и они вспомнили о Карне, сыне Кунти и Солнца: только Карна, решили они, может спасти их от поражения. Карна предложил, чтобы Дрона, наставник кауравов и пандавов в военном деле, стал предводителем войска. Юдхиштхира отправил на бой против Дроны и его соратников Абхиманью, юного сына Арджуны. От руки молодого воина погибли на поле боя дети и внуки Дхиратараштры, но и сам Абхиманью был убит. На пятнадцатый день великой битвы пали Друпада, царь панчалов, Вирата, царь матсьев, и другие сторонники пандавов. Никто не мог нанести поражения Дроне. Тогда Кришна посоветовал пандавам обмануть Дрону, сказать ему, что погиб его сын Ашваттхаман. «Дрона при этом известии выронит лук, перестанет сражаться, и тогда его осилит любой воин», — сказал Кришна.

Пандавы не хотели пойти на обман, но военные неудачи вынудили их последовать совету Кришны. Бхимасена убил слона по имени Ашваттхаман, а Дроне сообщили, что убит его сын. Юдхиштхира, которому Дрона верил безгранично, подтвердил слова обмана. Тогда Дрона в отчаянье выронил свой лук, перестал сражаться. Дхриштадьюмна, сын царя Друпады, обезглавил старца.

Весть о гибели Дроны поразила кауравов. Ряды их дрогнули. В это тяжкое время предводителем их войска был назначен Карна. Младший из кауравов, царевич Духшасана, вступил в поединок с Бхимасеной.

[Книга Карны]

Карна Парва, главы 61, 66.

[Бхимасена убивает младшего из кауравов — Духшасану]

«Твой сын самый младший, — поведал Санджайя, — Отважно сражался, врагов поражая. Стрелу уподобил он режущей бритве И лук Бхимасены рассек в этой битве, Пустил и в его колесничего стрелы, И тот, окровавлен, упал, помертвелый. В ужасную ярость пришел Бхимасена, В царевича дротик направил мгновенно. Увидел твой сын, этот воин могучий, Что дротик звездою низвергся падучей, И лук натянул он в четыре обхвата, И стрелами дротик разбил супостата. Почтили царевича все кауравы: Он, подвиг свершив, удостоился славы! Тотчас же твой сын, вдохновленный хвалою, Опять поразил Бхимасену стрелою. Тогда Бхимасена разгневался снова, Сказал, на царевича глядя сурово: «Стрелою меня поразил ты со злобой, Удар моей палицы ныне попробуй!» И с ненавистью, что полна упоенья, Схватил он ту палицу для убиенья И крикнул: «Теперь трепещи ты заране: Напьюсь твоей крови на поприще брани!» Но дротик свой, смерти подобный обличьем, Царевич метнул с победительным кличем. Бхима раскрутил свою палицу яро И, гибельную, отпустил для удара, И палица, дротик разбив смертоликий, Низверглась на голову сына владыки. Бхима же, как слон в пору течки, ярился, [123] И пот по вискам его гневно струился. Отбросил Духшасану на расстоянье В одиннадцать луков сей страшный в деянье! Упал твой царевич, сраженный ударом, Объятый предсмертною дрожью и жаром. Возничий и кони мертвы; колесница — Зарылась во прах, чтобы с прахом сравниться; Свалились доспехи, гирлянды, одежды; Смежил он, страданьем терзаемый, вежды. Средь воинов знатных и бранного шума Бхима на царевича глянул угрюмо, — И многое-многое было в том взгляде! Он вспомнил, — кто платье срывал с Драупади, Во дни ее месячного очищенья, [124] А братья-мужья от того поношенья Глаза отвернули, — о, где их гордыня! Со смехом Духшасана крикнул: «Рабыня!». За волосы низкий схватил Драупади… Так нужно ль Бхиме размышлять о пощаде? Он жертвенным вспыхнул огнем, напоенным Для гневного действия маслом топленым. «Дуръйодхана, — крикнул Бхима разъяренный, — О Крипа, Карна, Критаварман, сын Дроны! О, как ни старайтесь, оружьем владея, — Духшасану я уничтожу, злодея!» С тем словом возмездия, страшным для слуха, Он ринулся в битву, — Бхима, Волчье Брюхо [125] , — Как лев на слона. Велика его злоба! Карна и Дуръйодхана видели оба: Напал на Духшасану, мощью обильный, Потом с колесницы он спрыгнул, и пыльной Тропою пошел, и уставил он дикий Свой взгляд на поверженном сыне владыки, И, меч обнажив, наступил он на горло Духшасаны: тень свою гибель простерла! Он грудь разорвал его, местью объятый, И крови испил он его тепловатой. Он сына, о царь, твоего обезглавил, И голову ту покатиться заставил. — Исполнил он клятву, — явился с расплатой, И крови испил он его тепловатой. И пил, и смотрел он, и пил ее снова. С волненьем воинственным выкрикнул слово: «Теперь я напиток узнал настоящий! О, ты молока материнского слаще, Ты меда хмельнее, ты масла жирнее, О кровь супостата, — всего ты вкуснее! Я знаю, — ты лучше божественной влаги, О кровь, что добыта на поле отваги!» И, вновь твоего озирая потомка, Чья жизнь отошла, — рассмеялся он громко: «Что мог, то и сделал я в этом сраженье. Лежи, ибо в смерти обрел ты спасенье!» Казалось, той крови вкусил он с избытком. На мужа, довольного страшным напитком, Смотрел неприятеля стан оробелый. Иные решились метнуть свои стрелы, Другие, в смятении выронив луки, Застыли, к земле опустив свои руки, А третьи, с закрытыми стоя глазами, Кричали испуганными голосами! Бхима, напоенный напитком кровавым, Погибельный ужас внушал кауравам: «О нет, не дитя человечье, а дикий Он зверь!» — отовсюду их слышались крики. Бхима, пьющий кровь, убежать их заставил. Читрасена, сын твой, бегущих возглавил. Кричали: «Чудовище сей Бхимасена, Он — ракшас, и он — трупоед, несомненно!» Юдхаманью, витязь, привыкший к победам, Пандавов умчал за Читрасеной следом. Летел он, как вихрь, за его колесницей, Пронзил его стрелами — острой седмицей. Читрасена, словно змея извиваясь, Как яд, заключенный в змее, извергаясь, Метнул три стрелы, — и летящая сила Юдхаманью вместе с возничим пронзила. Тогда-то, исполнен отважного духа, Из лука, натянутого вплоть до уха, Юдхаманью, ожесточенный бореньем, Стрелу, удивлявшую всех опереньем, О раджа, в Читрасену метко направил, Царевича острой стрелой обезглавил. Карна, потрясен этой смертью нежданной, С воинственным гневом, с отвагою бранной, Пандавов погнал, проявляя упорство, И с Накулой начал он единоборство. А тот, кому были победы не внове, Кто снова пригоршню попробовал крови, Духшасану смерти предав, — Бхимасена Сказал: «Посмотри, из презренных презренный, — Я пью твою кровь! Не забыл я и крика: «Эй, буйвол!» — кричал ты мне. Ну, повтори-ка! «Эй, буйвол!» — крича, вы плясали на нашем Позорище… Ныне мы сами попляшем! Мы ложе забудем ли в Праманакоти, И яд, что вкушали от вас, плоть от плоти, И в кости игру, страшный проигрыш царства, И тяготы наши в лесу, и мытарства, И змей нападенье, и дым пепелища — Коварный поджог смоляного жилища, И то, как Духшасана, подлости ради, За волосы нашу хватал Драупади, И стрелы, из луков летящие сдуру, И горе пандавов, и смерть в доме Куру… Мы счастья не знали! Мы счастья не знали! А наши страданья, а наши печали — От зла Дхритараштры, с которым едина И злоба его скудоумного сына!» Над трупом врага усмехаясь надменно, Так Арджуне, Кришне сказал Бхимасена: «Исполнил я клятву на этой равнине. Духшасаны кровь я отведал отныне. Но так же я выполню клятву другую, Потом успокоюсь, потом возликую: Дуръйодхану жертвенным сделав животным, Прирежу, — и стану тогда беззаботным!» ё

123

…как слон в пору течки ярился… — В период течки у слонов (которые делаются легко возбудимыми и сокрушают все на своем пути) по вискам струится выделяемая особыми железами мускусоподобная пахучая жидкость, служащая сигналом для самок и самцов-соперников. Как слон одержим одним стремлением соединиться с самкой, так и Бхима одержим одним безумным желанием, покончив с Духшасаной, напиться его крови.

124

…платье срывал с Драупади, // Во дни ее месячного очищения. — Глядя на ненавистного Духшасану, Бхима вспоминает сцену игры в кости: Юдхиштхира, старший из братьев-пандавов, проиграв кауравам царство и богатство, сделал ставку на общую жену пандавов Драупади и тоже оказался в проигрыше. Обрадованные кауравы на глазах у бессильных что-либо изменить пандавов принялись издеваться над Драупади. Особенно отличился Духшасана: втащив с криком «рабыня!» Драупади за косу в зал для игр, он принялся безжалостно срывать одежды с нее, еще не очистившейся от месячных, — что было особенно позорно. Лишь вмешательством царя Дхритараштры было прекращено злодеяние. (В одной из версий «Махабхараты» говорится также, что боги, сжалившись над Драупади, придали ее сари чудесное свойство бесконечно разматываться: сколько ни старался Духшасана, материи, обмотанной вокруг бедер Драупади, не становилось меньше.) Еще тогда, скрипя зубами от ярости, Бхима поклялся отомстить Духшасане за поругание Драупади и напиться на поле брани свежей крови из горла поверженного врага; теперь наконец настал час, которого так дожидался Бхима, и, готовый свести счеты, он загорелся гневом, словно пламя жертвенного костра, сбрызнутое ритуальным топленым маслом.

125

Волчье Брюхо— постоянный эпитет вечно голодного обжоры Бхимасены.