Махабхарата. Рамаяна

Автор неизвестен

[Брахман дарит царевне Кунти заклинание]

К царю Кунтибходже явился когда-то Высокого роста, прямой, бородатый, С косой заплетенною брахман суровый, Могучий сложением, желто-медовый, Готовый на подвиг, исполненный рвенья, Со взором, в котором — огонь откровенья. «О добрый, — сказал сей источник сиянья, — В жилище твоем я прошу подаянья. И если и ты, и твои домочадцы Меня не принудят страдать, огорчаться, И если тебе это будет угодно, То стану я жить у тебя, благородный. Когда пожелаю, уйду и приду я. Тогда лишь покину тебя, негодуя, Когда уличу вас в дурном поведенье, — И ложе мое оскорбят и сиденье». А царь: «Твой приход, о безгрешный, прекрасен, О жрец, я на большее даже согласен! Есть дочь у меня, что горда, и стыдлива, И благочестива, и трудолюбива. Зовут ее Кунти. Кротка, добронравна, Тебе она будет служить преисправно». Почтил он жреца и со словом наказа Направился к дочери огромноглазой: «О милая! Светел душой, как денница, Решил в нашем доме святой поселиться. Я верю: служить ему будешь любовно, Что скажет, исполнишь ты беспрекословно. Служением брахману сердце очисти, И что ни попросит — отдай без корысти, Затем, что жрецы — это блеск беспримерный И подвиг безмерный и неимоверный. Ватапи, что славился демонской властью, Разгневал своим поведеньем Агастью [23] : К жрецам непочтителен был он, — за это Его уничтожил блюститель обета. Когда бы не брахманов мудрых моленья, Сокрылось бы Солнце от нашего зренья. Отраду, святому служа, обретаешь. Я знаю, ты с детства почтенье питаешь К жрецам и родителям, к близким и слугам И к каждому, кто нам приходится другом. Все в городе нашем довольны тобою. Ты ласкова даже с бесправной рабою. О дочь, за тебя мое сердце спокойно, Гневливому гостю служить ты достойна. Ты, Кунти, мне дочерью стала приемной, Отец тебя отдал с любовью огромной. «Она, — он сказал мне, — сестра Васудевы, Померкли пред ней наилучшие девы». Ты, в доме рожденная славном и знатном, Мне стала сокровищем, сердцу приятным. Как лотос из озера в озеро снова, В мой дом перешла ты из дома родного. Средь девушек низкорожденных, не строго Воспитанных в доме, — испорченных много. А ты унаследовала и величье Властителей, и послушанье девичье. Поэтому ты безо всякой гордыни Служи многомудрому брахману ныне, А если рассердится дваждырожденный [24] , — Погибнет мой род, на костер осужденный!» Царевна: «О Индра среди властелинов! Служить ему буду, гордыню отринув! Я счастье и благо найду, молодая, Жрецу угождая, тебя почитая. Придет ли он рано, вернется ли поздно, — Я сделаю так, чтоб не гневался грозно. Мне радостно брахманам мудрым служенье: В подобном служенье — мое возвышенье. Мудрец будет мною почтительно встречен, И будет уход за жрецом безупречен. На пользу тебе и на благо святому С усердьем начну хлопотать я по дому. О царь, из-за брахмана смуты не ведай: Служенье ему завершится победой. Виновных пред брахманом ждет наказанье. Ты вспомни, — беда угрожала Суканье: Был Чьявана-жрец погружен в созерцанье, Тогда муравейник — высокое зданье — Создать вкруг него муравьи попытались: Глаза только видными в куче остались! Царевна Суканья, увидев два ока, В них палкою ткнула. Рассержен жестоко, Хотел наказать ее дваждырожденный, Но отдал отец ее брахману в жены…» Приемную дочь повелитель восславил И мудрому брахману Кунти представил: «Вот дочь моя, брахман. Не надобно злиться На девушку, если она провинится: Великий судьбою на старых и малых Не сердится, если проступок узнал их. Довлеет от брахманов, мир утешая. Большому проступку и кротость большая. О лучший из мудрых, явив снисхожденье, Принять от нее соизволь угожденье». Ответил согласием знающий веды, И царь, осчастливленный ходом беседы, Отвел ему дом, что своей белизною Соперничал с лебедем или с луною, И там, где священное пламя хранилось, Дал пищу, сиденье и всякую милость. Отбросив гордыню и леность, царевна Служила святому прилежно, безгневно, — Ему, что покорен обету, упорно, Как богу, служила, обету покорна! «Я утром приду», — говорит он порою, А ночью придет иль с вечерней зарею, Подвижнику девушка не прекословит, — И воду, и пищу, и ложе готовит, И что он ни сделает, — лучше и чище Становятся ложе, сиденье, жилище. Придет на рассвете иль ночью глубокой, — От девушки брахман не слышит упрека. Нет пищи? «Подай!» — говорит он сурово, А девушка с кротостью: «Пища готова!» И с радостью хочет ему подчиниться, Как дочь, как сестра, как его ученица. Доволен был брахман ее поведеньем, Ее обхожденьем, ее угожденьем. «Доволен ли жрец?» — вопрошал каждодневно Отец. — «О, весьма!» — отвечала царевна. Предметом внимательнейшего ухода Был брахман на всем протяжении года. Сказал он: «О ты, с безупречным сложеньем! Весьма я доволен твоим услуженьем. Увидев добро, мы добра не забудем. Дары назови, недоступные людям, Чтоб

тяжкий твой труд был достойно увенчан, Чтоб стала ты самою славной из женщин». А Кунти: «И ты и отец мой довольны, И в этом — дары для меня, сердобольный». А жрец: «Если дара не хочешь, то дать я Хочу тебе чудную силу заклятья. Какого захочешь ты вызовешь бога, Бессмертным приказывать сможешь ты строго, И все, что прикажешь, заклятью подвластны, Исполнят, — пусть даже с тобой не согласны». Вторично она отказаться страшилась: В проклятье могла обратиться немилость! И жрец даровал ей слова заклинанья Из древних письмен сокровенного знанья. Затем он сказал Кунтибходже: «Приемной Твоею доволен я дочерью скромной. Я жил у тебя, наслаждаясь покоем. Прощайте, я вам благодарен обоим». Сказав, он исчез, растворясь в отдаленье, И царь Кунтибходжа застыл в изумленье.

23

Ватапи, что славился демонской властью, // Разгневал своим поведеньем Агастью… — Демон Ватапи имел обыкновение перевоплощаться в барана и, когда кто-нибудь его съедал, выбегал наружу. Тот же хитрый прием он попробовал проделать с мудрецом Агастьей, но Агастья не дал ему выбежать и переварил его в своем желудке.

24

Дваждырожденный— По представлениям индусов, человек, не имеющий знаний, подобен животному. Поэтому получение знаний приравнивалось ко второму рождению. Дваждырожденными считались представители первых трех сословий (варн) (см. прим. 12). Однако обычно этот эпитет применялся по отношению к брахманам.

[Кунти соединяется с богом солнца]

Шло время. Красавицу дума томила: «Какая в заклятье содержится сила? Мне брахман его даровал не случайно, Настала пора, чтоб открылась мне тайна». Так думала думу, и стало ей видно, Что месячные наступили. И стыдно Ей было, невинной и чистой, и внове: Пошли у нее до замужества крови! Взглянула — и Солнца увидела прелесть: Так ярко лучи поутру разгорелись. И было дано ей чудесное зренье, И бога увидела в жарком горенье: Серьгами украшен Властитель Рассвета, А тело в сверкающий панцирь одето! Тогда, любопытством объята, решила Узнать, какова заклинания сила. Глаза, уши, губы и ноздри водою Смочила и древнею речью святою Создателю Дня появиться велела. И Солнце коснулось земного предела, И бог снизошел, покорясь ее власти, Слегка улыбаясь, в венце и запястье, Могучий, высокий, медвяного цвета И все озаряющий стороны света. Он с помощью йоги тогда раздвоился: На небе взошел и пред Кунти явился. Он нежно сказал: «Ради силы заклятья Твои приказанья готов исполнять я. Я все для тебя сотворю, о царица, Обязан я воле твоей подчиниться». А Кунти: «Мое любопытство виною Тому, что тебя позвала. Надо мною Ты смилуйся, бог, и на небо вернись ты!» «Уйду, как велишь ты, — ответил Лучистый, — Но, бога призвав, ты не вправе без дела Его отсылать… О, скажи, ты хотела (Не высказана, мне известна причина) От Солнца родить несравненного сына, Чтоб мощью отважной сравнялся с богами, Чтоб панцирем был наделен и серьгами. Поэтому мне ты отдайся, невинна, И, тонкая в стане, получишь ты сына. А если отвергнешь со мною сближенье, — Я все, что живет, обреку на сожженье, Навеки тебя прокляну, о царевна, И, прокляты, будут наказаны гневно И брахман, тебе даровавший заклятье, И царь, твой отец, потерявший понятье. Я дал тебе чудное зренье. Смотри же На сонмы богов, что все ближе и ближе: Смеясь надо мною, в небесном чертоге Сидят, возглавляемы Индрою, боги!» И тридцать богов своим зреньем чудесным Увидела Кунти на своде небесном, И юная дева смутилась немного, Трепещущая, попросила у бога: «Умчись на своей колеснице далече! Как девушке слушать подобные речи! Нет, в сговор с тобой не вступлю я опасный, Над телом моим лишь родители властны. Коль женщина тело отдаст, то и душу Погубит. О нет, я закон не нарушу! По глупости детской, чтоб силу заклятья Проверить, тебя захотела позвать я. Подумав, ко мне прояви благосклонность, Прости, о Лучистый, мою несмышленость». «Тебя неразумным ребенком считая, Я мягок с тобой. А была бы другая, — Ей Сурья сказал, — поступил бы иначе… Отдайся мне, робкая, в полдень горячий, Отказом своим нанесешь ты мне рану, — Для сонма богов я посмешищем стану. О, будь же возлюбленной Солнца, и сына Родишь ты — подобного мне исполина!» Царевна, храня в целомудрии тело, Создателя Дня убедить не сумела. Подумала, робко потупивши очи: «О, как отказать Победителю Ночи? Погибнут, не зная вины за собою, Отец мой и брахман, великий судьбою. Теперь-то понятна мне сила заклятий: Нельзя несмышленому даже дитяти Приблизиться к этой сжигающей силе, И вот — меня за руку крепко схватили. Как быть мне? Хотя и страшусь я проклятья, — Себя самое разве смею отдать я?» Царевна, поняв, что она виновата, Краснея, стыдом и испугом объята, Сказала: «О бог, мои речи не лживы, И мать и отец мой пока еще живы, И живы все родичи, сестры и братья, — При них целомудрие вправе ль попрать я? Весь род запятнаю, себя отдавая, Пойдет о родных моих слава дурная. Тебе не дана я родителем в жены, Но если считаешь, на небе рожденный, Что мы не нарушим закон, то согласна Исполнить я то, чего жаждешь ты страстно. Но девственной все же остаться должна я, — Да минет родителей слава дурная!» Бог солнца: «О ты, чье сложенье прекрасно! Родным и родителям ты не подвластна. Ведь корень «дивить» слышен в слове «девица», И люди тебе будут, дева, дивиться! Люблю я людей — так могу ли, влюбленный, С тобою нарушить людские законы? Закон для мужчин и для женщин — свобода, Неволи не терпит людская природа. Уродством зовется отсутствие воли, Так будь же свободна, без страха и боли Отдайся мне, — девственной станешь ты снова И сына родишь ради блага земного». Царевна — в ответ: «Если сына до брака Рожу от тебя, Победителя Мрака, Да будет он, мощью, отвагой обильный, С серьгами и панцирем, великосильный». А бог: «Будут серьги и панцирь отборный Из амриты созданные животворной». Она: «Если дашь, о Светило Вселенной, Из амриты серьги и панцирь бесценный, Величьем и силой возвысишь ты сына, — То слиться согласна с тобой воедино». «Мне Адити-мать подарила когда-то Те серьги и панцирь, что крепче булата, — Ответствовал Сурья. — Заботясь о сыне, Их сыну отдам я, о робкая, ныне». «Согласна, — сказала она, — если слово Исполнишь, и сына рожу я такого». Приблизился к ней Враждовавший с Ночами, Казалось, проник в ее тело лучами. Взволнована жарким блистаньем до дрожи, Упала она без сознанья на ложе. А Сурья: «Родишь несравненного сына, Обильного мощью, — и будешь невинна, А я ухожу». Восходящему Ало: «Да будет по-твоему», — Кунти сказала. Утратив сознание, с богом слиянна, Упала, как будто под ветром лиана. Сверкающий бог, Озаривший Дороги, Вошел в ее тело при помощи йоги. С пылающим богом она сочеталась, Но девственной, чистой при этом осталась.

[Возничий и его жена находят корзину с ребенком]

Десятой луны началась половина, Когда зачала дивнобедрая сына. Таилась, невинная и молодая, Свой плод от родных и от близких скрывая, Никто, кроме верной и преданной няни, Не знал во дворце о ее состоянье. Скрывалась, — да сплетня ее не коснется, — И вот родила она сына от Солнца. От бога рожден, он сравнялся с богами, И панцирем он обладал, и серьгами, Глаза — как у Солнца-отца золотые, А плечи — как буйвола плечи литые. Царевна, научена умною няней, Младенца на зорьке прохладной и ранней, Рыдая, скорбя, уложила в корзину, — Да будет удача сопутствовать сыну! Лежал он в корзине, обмазанной воском, Как в гнездышке, устланном шелком, нежестком. Вот, бросив корзину в поток Ашванади, Стыдясь материнства, с тоскою во взгляде, Страдая телесно, страдая душевно, Напутствуя сына, сказала царевна: «Сынок, о твоем да заботятся благе Насельники неба, и суши, и влаги! Да много увидишь ты дней светозарных, В пути да не встретишь дурных и коварных! В воде пусть тебя охраняет Варуна, А в воздухе — ветер, смеющийся юно! Дитя мне пославший, подобное чуду, — Отец пусть тебя охраняет повсюду! Да будут с тобою дружны все дороги, Все ветры, все стороны света, все боги! Да будет тебе от бессмертных участье В разлуках и встречах, в несчастье и в счастье! Одетого в панцирь, тоскуя о сыне, Найду я тебя и на дальней чужбине. Бог солнца, твой славный отец быстроокий, Увидит тебя и в шумящем потоке. Сыночек, пред женщиной благоговею, Что матерью станет приемной твоею! Да будут на благо тебе, как в сосуде, Хранить молоко ее круглые груди! Какой же чудесной вкусит благодати, Кто матерью станет такого дитяти, Что Солнцу подобно, источнику света, С глазами, как лотос, медвяного цвета, — С огромными, словно планеты, глазами, С прекрасными вьющимися волосами, С лицом мудреца, благородным и гордым, С серьгами чудесными, с панцирем твердым. Сынок мой, да будет судьба благодатна Родных, замечающих, как ты невнятно И мило слова произносишь впервые, На ножки становишься, мне дорогие, И тянешь ручонки к веселым обновам, Измазанный пылью и соком плодовым! Как сладко, сыночек, любовному взору Увидеть тебя в твою юную пору, Когда ты предстанешь, отвагой пылая, Как лев молодой, чей приют — Гималаи!» Познала царевна печаль и кручину, В шумящий поток опуская корзину, И с сердцем, стесненным тоскою стенаний, Домой воротилась, несчастная, с няней. А эта корзина, жилище дитяти, Сначала попала в реку Чарманвати, Оттуда — в Ямуну, где блещет долина, Оттуда — по Ганге пустилась корзина, Где берег бежал то полого, то круто, И к Чампе приблизилась, к племени Сута. Чудесные серьги и панцирь отборный, Из амриты созданные жизнетворной, В живых сохраняли младенца в корзине — На глади спокойной и в бурной стремнине… Теперь к Адхиратхе направится слово. Возничий и друг Дхритараштры слепого, Стоял он тогда над водою речною С прелестной своей, но бездетной женою. Мечтала о мальчике Радха, но тщетно: Шли годы, — она оставалась бездетна… Глядит, — с амулетами, ручкой резною, Корзина уносится быстрой волною. И вот, любопытная, просит: возничий Пускай не упустит нежданной добычи. Поймал он корзину, открыл, — и спросонок Ему улыбнулся чудесный ребенок, Сиявший, как солнце над золотом пашен, И в панцирь одет, и серьгами украшен. Пришли в изумленье возничий с женою. Сказал он: «Дарована радость волною! Не видел с тех пор, как живу я на свете, Чтоб так излучали сияние дети! От бога рожден, нам, бездетным, богами, Наверно, ниспослан сей мальчик с серьгами!» Вот так получила бездетная сына Прелестного, словно цветка сердцевина. Для Радхи по-новому дни засветились: Свои у возничего дети родились! Своим молоком мальчугана вскормила, И гордо росла его грозная сила. Увидев дитя с золотыми глазами, С прекрасными вьющимися волосами, С серьгами, одетого в панцирь бесценный, — Его мудрецы нарекли Васушеной. Обрел он достоинство, мощь и величье. Все знали: отец Васушены — возничий. Он рос среди ангов [25] , отвагой богатый. Царевне о нем сообщал соглядатай. Вот юношей стал он с могуществом бычьим, И в Хастинапур был отправлен возничим. Он начал учиться у брахмана Дроны, Сдружился с Дуръйодханой богорожденный, Все виды оружья узнал, все четыре, Как лучник великий прославился в мире. С Дуръйодханой сблизился солнечноглавый, И стали друзьями его кауравы, А отпрыски Кунти, пандавы, — врагами, И доблестный муж, обладавший серьгами, Сын Кунти, что ею был назван Карною, На Арджуну двинуться жаждал войною. Был этим Юдхиштхира обеспокоен. Он знал: ненавидящий Арджуну воин, Серьгами и панцирем чудным украшен И неуязвимый, противнику страшен.

25

Анги— жители государства Анга, которое находилось на правом берегу Ганги.

[Карна отсекает от своего тела серьги и панцирь]

Однажды Карна, стоя в озере чистом, Молитвенно руки сложив пред Лучистым, Хвалил, славословил Источник Сиянья. Шли брахманы к мужу, прося подаянья: Он дваждырожденным, исполненным рвенья, Ни в чем не отказывал в эти мгновенья. Прося подаяния, в жреческом платье, Явился и Индра к нему на закате. Приветствовал брахмана воин всем сердцем: Не зная, что он говорит с Громовержцем, Сын Радхи спросил: «Что ты хочешь? Запястья? Поместья? Иль женщин — цариц сладострастья?» А брахман: «Не надо мне жен и поместий! Мне серьги, с тобою рожденные вместе, И панцирь отдай, что срастался с тобою, Коль Щедрым ты правильно прозван молвою. Их надо отсечь от могучего тела, — Лишь этого дара душа захотела!» Карна: «Как велит нам обычай наш древний, Ты женщин возьми, и стада, и деревни, Возьми ты что хочешь, о брахман почтенный, Но только не серьги, не панцирь бесценный!» Карна становился все жарче, смиренней, Но брахман, иных не желая дарений, Настойчиво требовал чаще и чаще: «Хочу только серьги и панцирь блестящий!» Сын Радхи слегка улыбнулся, воскликнув: «Со мной они вместе родились, возникнув Из амриты: ими владея с рожденья, Вступаю, не ведая смерти, в сраженья. Я дам тебе царство с красою нетленной, Но только не серьги, не панцирь бесценный! Вручив тебе серьги и панцирь в придачу, Я сразу же неуязвимость утрачу. Узнал я тебя, чья убийственна кара. О Индра, не требуй ты этого дара: Не мне, а тебе, над богами владыке, Дарить подобает, о молниеликий! Коль серьги отдам тебе с панцирем вместе, Мне будет несчастье, тебе же — бесчестье. Но если и серьги и панцирь бесценный Отдам, — то хочу я, о Индра, замены». А Индра: «Как видно, Источник Сияний Тебе, что приду я, поведал заране. Возьми, о Карна, все, что хочешь ты, кроме Стрелы громовой, возникающей в громе». Воитель, наученный Светом Вселенной, Промолвил: «За серьги и панцирь бесценный Отдай мне копье, что, не зная изъятий, Пронзает без промаха недругов рати». Владыка громов поразмыслил немного, — И вот что воитель услышал от бога: «За серьги и панцирь, с которыми вместе Родился, — получишь для битвы и мести Копье, что врагов поражает сурово И в руки твои возвращается снова. Но если погибнет твой враг самый главный, Неистовый самый, всесильный и славный, Ко мне, — если ты подчинишься условью, — Копье возвратится, окрашено кровью». Карна: «Вот такого и жажду убить я, Один мне и нужен для кровопролитья!» А Индра: «Врагу нанесешь пораженье, — Тому, кто неистов и страшен в сраженье, Но он, чья погибель тебе так желанна, Всегда охраняем, и эта охрана — Есть Вишну, Нараяна: знающий веды Его называет и Вепрем Победы [26] ». Карна: «Я и это условье приемлю, — Но только втоптать бы ревущего в землю, Но только пронзить бы копьем знаменитым Врага: пусть неистовый станет убитым! И серьги и панцирь отдам, ослабелый. Прошу я: когда отсеку их от тела, Когда нанесу себе тяжкую рану, О Индра, пусть я безобразным не стану». А Индра: «Во лжи ты не ищешь соблазна, — Не станет поэтому плоть безобразна. О лучший из лучших, изведавших слово, Подобно отцу, засияешь ты снова! Но помни, что только в сражении трудном Воюют с врагами копьем этим чудным, А если ты в легкой метнешь его сшибке, — Тебя же оно поразит по ошибке». Карна: «Ты поверь мне, о бог громогласный: Копье я метну только в битве опасной». И взял он копье, что на солнце блестело, И начал он резать мечом свое тело. Тогда полубоги, и боги, и бесы, Заоблачные раздвигая завесы, Увидели, как себя режет великий, И вот раздались изумления крики: Не чувствуя боли, не ведая раны, Светился по-прежнему лик осиянный! Литаврами свод огласился высокий, Низринулись ливней цветочных потоки В честь мужа, что плоть рассекал свою смело, Порой улыбаясь. И вскоре от тела Он серьги и панцирь отсек, еще влажный, И богу вручил их воитель отважный. Карну обманул Громовержец лукавый, Желая, чтоб стали сильнее пандавы. Он ввысь улетел, совершив вероломство. Поникло в тоске Дхритараштры потомство, Услышав, что Индрою воин ограблен. А отпрыски Кунти, узнав, что ослаблен Воитель Карна, чей отец был возничим, Леса огласили ликующим кличем.

26

Есть Вишну, Нараяна, знающий веды. // Его называют и Вепрем Победы.Вепрь — одно из воплощений (аватар) бога Вишну (Нараяны).

[СКАЗАНИЕ О ПРИКЛЮЧЕНИЯХ ПЯТИ БРАТЬЕВ И ИХ ЖЕНЫ]

Вирата Парва (Книга четвертая), Главы 1-23

Подстрочный перевод О. Волковой.

[Пандавы скрывают свой истинный облик]

Страну проиграв кауравам, пандавы Лишились приюта, лишились державы. Расплата за проигрыш в кости — сурова: Двенадцать мучительных весен, без крова, Да будут скитаться тропою лесною, А после, с тринадцатой, новой весною, Пусть город найдут, где в течение года Их облик да будет сокрыт от народа… В изгнании горя изведали много. Юдхиштхира, отпрыск всеправого бога, Сын Дхармы, как старший, собрал своих братьев, Сказал им: «Былое величье утратив, Мы жили в двенадцатилетней кручине. Тринадцатый год начинается ныне. Ты, Арджуна, брат мой, поведай: где будем Теперь обитать, неизвестные людям?» Ответствовал Арджуна: «Дхармой всеправым Дарована, милость несчастным пандавам: Свой облик менять по желанию можем, — Да станет любой на себя непохожим. Спросил ты: «Где место для жительства?» — Внемли: Кругом — превосходные, щедрые земли, Где влага вкусна и где пища отменна: И Матсья [27] , и Панчала, и Шурасена, Югандхара, Шалва, Чеди и Дашарна, — О всех вспоминает молва благодарно. Владыка царей, назови нам державу, — Какая из них тебе больше по нраву?» А старший: «Ты прав, многодоблестный воин, Да будет приют наш красив и спокоен. Потомкам Панду да пребудет защитой Вирата, над матсьями царь знаменитый, — Казной, добротой, благочестьем богатый, — Весь год проживем в государстве Вираты. Но службу какую царю мы сослужим? Уменье и навыки в чем обнаружим? Склоняются люди к различным занятьям, — Какие из них предпочтительней братьям?» Ответствовал Арджуна старшему брату: «А сам-то обрадуешь чем ты Вирату? Исполнен ты чести, и правды, и блага, Известны и щедрость твоя и отвага, Но люда простого не ведал ты тягот, — Какое же дело ты сделаешь за год?» Юдхиштхира молвил: «Задумал я дело, Которое надобно делать умело. Скажу я, придя к повелителю в гости: «Я — брахман Канка, я — играющий в кости. Умением этим я славлюсь повсюду, Тебе я в игре сотоварищем буду. По-разному кости приводят к удаче: Одни — словно глаз голубеют кошачий, Из злата, из бивней слоновых — другие, А доски что камни блестят дорогие». С царем будем кости бросать до рассвета, — И черного цвета, и красного цвета. И так я скажу, если спросит Вирата: «С Юдхиштхирой в кости играл я когда-то…» Дошло мое слово до вашего слуха. А ты, Бхимасена, а ты, Волчье Брюхо, Каким государя обрадуешь делом?» Ответил могучий душою и телом: Себе я присвою прозванье Баллавы. «Я — повар, скажу. Я готовлю приправы, Чей запах и царские тешит покои». Такое искусство явлю поварское, Такие придумывать стану приправы, Что будет доволен властитель державы. Взвалю себе горы поленьев на плечи, Хотя бы пришлось их таскать издалече, Я с самыми сильными справлюсь быками, Слонов укрощу я своими руками, На всех состязаньях борцов одолею, Однако соперников я пожалею, Помилую их на высоком собранье, — Похвалит меня властелин за старанье, А спросит — отвечу я речью такою: «Юдхиштхире был я когда-то слугою, И шел обо мне во дворце его говор, Что лучший борец, и мясник я, и повар». Юдхиштхира молвил: «Воюющий смело, Ты, Арджуна, выбрал ли новое дело? Не ты ли великим и сильным родился? За помощью Агни к тебе обратился, — Ты двинулся, богу огня помогая, И быстро сгорела чащоба глухая, [28] Ты справился с Индрой, напасти развеяв, Ты сжег, уничтожил и бесов и змеев. Воинственней всех из воинственной рати, Какое же выберешь ты из занятий? Как солнце среди вековечного свода, Как брахман среди человечьего рода, Среди поражающих стрел — громовая, Среди угрожающих туч — грозовая, Как кобра средь тварей, исполненных яда, Как бык, что горбат, — средь коровьего стада, Как змей Дхритараштра — средь нагов [29] подвластных, Как слон Айравата — средь стад трубногласных, Как пламя — среди обладающих блеском, Как море — среди привлекающих плеском, Как сын среди близких, жена — среди милых, Воитель, что биться и с Индрою в силах, — Средь самых могучих — ты самый могучий, Средь лучников лучших — лишь ты наилучший, Коней обладатель и лука Гандивы, Скажи мне, о Бхараты отпрыск правдивый, Какая в душе твоей дума созрела, Какое избрал ты в изгнании дело? У Индры в чертоге ты прожил пять весен, Как Тысячеокий, ты стал громоносен. Оружье добыл ты чудесное, мудрый, Ты стал средь ревущих — двенадцатым Рудрой, О ты, с затвердевшей в сражениях кожей, С тринадцатым солнечным Адитьей схожий, О воин, всегда приходящий с добычей, Чьи руки насыщены силою бычьей! Тебя средь морей океаном считаем, Средь гор уподобился ты Гималаям, Гарудой считаем тебя средь пернатых И тигром — средь хищных зверей полосатых, О лучший из доблестных в доблестной рати, Что будешь ты делать, явившись к Вирате?» И Арджуна молвил: «Приду я как евнух, — Тем самым избегну последствий плачевных: Воитель, привыкший к суровым занятьям, — По-женски нарядным украшусь я платьем. Приду и царю назовусь: Бриханнада. Украситься длинной косою мне надо, В чертоге царя, в обиталище власти, Предстану в блистанье серег и запястий. Сокрыв от придворных начало мужское, Я в женских покоях и в царском покое Рассказывать буду старинные сказки, Учить буду девушек пенью и пляске, Сердца привлеку мерно-звонкою речью. «Откуда ты?» — спросит Вирата, — отвечу: «В державе Юдхиштхиры, в женском наряде, Служанкою был госпожи Драупади». Как Наль, я надену чужую личину, [30] Никто не узнает в служанке мужчину». Юдхиштхира молвил: «О юноша стройный, О Накула, радостей многих достойный, А чем ты займешься, краса простодушных?» «Надсмотрщиком стану я в царских конюшнях, — Ответствовал Накула. — Этой работой Начну заниматься с великой охотой. Быть стражем коней — вот мое увлеченье, Искусен я в их обученье, в леченье. А спросят — отвечу: «Мне Грантхика имя. Всем сердцем я связан с конями своими». «А ты, Сахадева, — спросил Правосудный, — Скажи нам, что сделаешь в год многотрудный?» Сказал Сахадева: «Одна мне отрада, — Быть пастырем верным коровьего стада. Я стану доильщиком, в счете искусным… Не будешь ты, Царь Справедливости, грустным, Поверь мне, доволен останешься мною. Тантипалы имя себе я присвою. Ты вспомни: и раньше, под царственным кровом, Меня приставлял ты как стража к коровам. Повадку я каждую знаю коровью, Я буду стеречь их с умом и любовью. Быки мне известны, чья стать превосходна: Любая корова, хотя и бесплодна, Мочу их понюхав, — тотчас отелится. Так буду трудиться, трудясь — веселиться, Притом никому не внушив подозренья. Ты выслушал, брат мой, — я жду одобренья». Промолвил Юдхиштхира, горько вздыхая: «У нас, пятерых, есть жена дорогая, Нам собственной жизни подруга милее! Ее как сестрицу родную лелея, Размыслим: вдали от родного предела Какое найдем для возлюбленной дело? Росла Драупади беспечной царевной, Не ведала женской работы вседневной, Великопрославленной, чуждой печали, Ей только венки и запястья пристали. Красавица нежная в тонкой одежде Домашнего дела не делала прежде, — Красивая, верная и молодая. Так что же ей делать, мужьям помогая?» Послышалась речь Драупади-смуглянки: «Имеются в мире сайрандхри [31]– служанки. Искусных, свободных, однако бездомных, Их знают везде как работниц наемных. Берут их внаймы на работу ручную, — И я этой доли, видать, не миную. Скажу: «Я — сайрандхри. Хочу потрудиться. Владычиц причесывать я мастерица. Займусь волосами царицы Судешны, — Старанья служанки ей будут утешны». Промолвил Юдхиштхира слово такое: «Ты сделаешь, чистая, дело благое. Исполнена ты благочестья и света, Крепка и тверда в соблюденье обета. Еще,

поразмыслив, хочу вам сказать я, Что выбрали вы неплохие занятья. Пусть жрец охраняет, свершая обряды, Священное пламя в жилище Друпады. Пусть слуги, погнав колесницы пустые, Войдут в Дваравати, где стены святые, И пусть повара и служанки царицы К панчалам [32] пойдут и, достигнув столицы, Всем скажут: «Не знаем, куда из дубравы Ушли, по домам нас отправив, пандавы».

27

Матсья— жители государства Матсья.

28

Ты, Арджуна, выбрал ли новое дело? // Не ты ли великим и сильным родился? // За помощью Агни к тебе обратился, // Ты двинулся, богу огня помогая. // быстро сгорела чащоба глухая… — Однажды, гласит легенда, бог Агни истощил свою силу и решил поглотить лес Кхандава, чтобы восстановить ее. Бог Индра воспротивился этому, но с помощью Арджуны и Кришны Агни сумел выполнить свое намерение.

29

Наги— мифические существа, полулюди-полузмеи. Существовал также и реальный народ с тем же названием.

30

Как Наль я надену чужую личину… — Наль — герой одного из вставных сказаний «Махабхараты». Укушенный змеем, превратился в уродливого карлика. Однако Дамаянти смогла распознать мужа и в этом обличье.

31

Сайрандхри— разряд служанок, которые работали по найму.

32

Панчалы— жители государства Панчала.

[Наставления жреца Дхаумьи]

Пандавам сказал с добротою всегдашней Жрец Дхаумья — их наставитель домашний: «Быть может, все то, что скажу я, не ново, Но это — любовью рожденное слово. Вы знаете, царские дети, прекрасно, Что жизнь при дворе тяжела и опасна. Скажу я, как надо, избегнув напасти, Нести свою службу в присутствии власти. Хотя вы могучего царского рода, Придется и вам в продолжение года Прожить в униженье, лишившись почета: Нелегкой окажется ваша работа! Без спросу не суйтесь в дворцовые двери. Вы к царской любви не питайте доверье. Не следует к месту стремиться такому, — Которое будет желанно другому. Слуге, возгордившись, взбираться негоже На царских слонов, колесницу и ложе. Коль месту сопутствует слава дурная, — Бегите его, клеветы не желая. К царю, коль не спросит, с советом не лезьте, Служите властителю молча, без лести: Цари презирают советчиков вздорных, А также искательных, лживых придворных. Свой ум при дворе только тот обнаружит, Кто с царскими женами тайно не дружит, И с теми, кого государь ненавидит, И с теми, кто в каждом недоброе видит, И с теми — свободны они иль рабыни, — Кто женщинам служит на их половине. Без ведома царского, царского взгляда, Свершать и ничтожного дела не надо. Служите царю, словно богу, — иначе Вовек не знавать вам добра и удачи, Любому его подчиняйтесь приказу, Чтоб ярости царской не видеть ни разу. Царю говорите открыто и внятно Лишь то, что полезно, лишь то, что приятно. Ценнее приятных — полезные речи, А все же царю не перечьте при встрече. «Не люб я царю», — этой мыслью тревожим, Решает мудрец: «Мы старанья умножим». При царском дворе не лишается чести Лишь тот, кто сидит на положенном месте. Сидеть от царя надо справа иль слева, Тогда вы избегнете царского гнева, А сзади сидеть полагается страже, А спереди сесть и не думайте даже! Болтать при царе и шептаться — постыдно; Ведь это и каждому будет обидно! Царем изреченное лживое слово Не делайте громким для слуха людского. Не надо кричать: «Я умен! Я бесстрашен!» — Приятен слуга, что смиреньем украшен: За труд получив от владыки даренья, Служите, усердья полны и смиренья, — Не спорить же с тем, чья рука самовластна, Чья ярость ужасна, а милость прекрасна! Придворным не следует громко плеваться, И ветры пускать, и чихать, и чесаться. Царю неприятен болтливый, и грубый, И тот, кто кривит с уязвлением губы, Кто, шутку услышав, как буйный хохочет: Во мненье царя он себя опорочит. Но также нельзя никогда не смеяться, Быть сдержанным слишком и шутки бояться. Слуга, чтобы жизнь при дворе не затмилась, Да встретит спокойно немилость и милость. Лишь те проживут при дворе без печали, Чьи мудрые мысли — царей возвышали. Опальный слуга, без докучного слова, По милости царской возвысится снова. Кто преданность, верность и разум являет, — Царя за глаза и в глаза восхваляет, А тот, для кого лишь насилье — опора, Поникнет, погибнет позорно и скоро. Не надо стремиться к наградам и званьям. Не надо царя превышать дарованьем. Нужны при дворе правдолюбье и смелость, Чтоб также и мягкость при этом имелась. Как тень, за царем надо следовать всюду, Угадывать каждую надо причуду. Он кликнет другого, — скажите поспешно: «Я сам сотворю это дело успешно!» Лишь тот при дворе свое счастье добудет, Кто близких покинет, родных позабудет. Не надо носить, чтоб не знать посмеянья, С царем одинаковые одеянья. Не надо советы давать многократно, — Царю это будет весьма неприятно. И мзды не берите: берущие — гадки, Тюрьмой или казнью кончаются взятки. Должны вы беречь, словно ока зеницу, Любое даренье царя: колесницу, Одежду с плеча, иль кольцо, иль запястье, — Тогда от царя вы увидите счастье. Вот так и живите в течение года, Пока не приблизится время ухода, — И снова, о Царь Справедливости, царствуй!» Юдхиштхира молвил жрецу: «Благодарствуй; Научены мы; кроме Видуры-дяди И матери Кунти, с любовью во взгляде, Никто бы нас так хорошо не наставил. Отправь же нас в путь с соблюдением правил». Уста свои гимнами брахман украсил И пламя возжег с возлиянием масел, — Да будет пандавам и счастье и слава! Огонь обошли они слева направо И в путь, процветанья и радости ради, Пошли вшестером — во главе с Драупади.

[Пандавы вступают в страну Вираты]

Пошли храбрецы по дороге разлуки. Мечи у них были, и стрелы, и луки. К Ямуне-реке поспешили пандавы, И воины берег увидели правый. Блуждая в горах и зверей поражая В лесах недоступного горного края, Отважные стрелометатели к цели Стремились упорно средь скал и ущелий. Вот слева осталась панчалов держава, Державу дашарнов оставили справа, — И Матсья за лесом цветет и плодится! Сказала царю Драупади-царица: «Стемнело на поле; средь зреющих всходов Одни лишь тропинки видны пешеходов; Еще до столицы идти нам немало; Останемся на ночь. Я очень устала». Воскликнул Юдхиштхира: «Вступим в столицу, И станем на отдых. А нашу царицу, О Арджуна, мощью побед знаменитый, Прошу тебя, на руки ныне возьми ты». И Арджуна гордо понес Драупади, Как слон, что царем почитается в стаде. Храбрец опустил ее, из лесу выйдя, Окраину города сразу увидя. Юдхиштхира Арджуне молвил: «Не сможем Мы в город войти, коль оружье не сложим, А если мы вступим в столицу с оружьем, — Волнение вспыхнет, себя обнаружим: Хотя бы один будет узнан, — и снова Скитаться начнем среди мрака лесного, Скитаться в двенадцатилетнем изгнанье: Мы так поклялись на высоком собранье». Ответствовал Арджуна: «С кладбищем рядом, Я вижу, блистает зеленым нарядом Густое огромное дерево шами [33] С большими, таящими пламя, ветвями. Нет места безлюдней, мрачнее, мертвее; Кругом — только дикие звери и змеи; Здесь трупы сжигают; и страшно прохожим Идти среди ночи глухим бездорожьем. Оружье могучее спрячем средь листьев, Тем самым дорогу в столицу расчистив». Сказал он, и с лука, чье имя Гандива, Чьей мощью врагов поражал горделиво, Он снял тетиву, что была знаменита: Да будет оружье средь листьев сокрыто! Спустил тетиву и Юдхиштхира смелый С победного лука, чьи меткие стрелы Разили врагов, незнакомы с пощадой, Отечеству Бхаратов были оградой. Затем тетиву с богатырского лука, От звука которой, — от страшного звука, — Бежали противники, рушились горы, С того всемогущего лука, который Властителя Синдха от жизни избавил И землю панчалов склониться заставил, — Снял с лука свою тетиву Бхимасена, Идущий дорогой побед неизменно. Затем тетиву — нерушимую жилу — Снял Накула, в битвах являющий силу. С открытой душой, миловидный, как дева, Снял с лука свою тетиву Сахадева. Взобрался на дерево Накула ловкий, К ветвям привязал он надежной веревкой, В местах, где оружие дождь не затронет, А листья от взора чужого схоронят, — Мечи, что блистали блистанием битвы, И стрелы, что острыми были, как бритвы, От коих враждебное войско редело. К стволу привязали и мертвое тело. Подумали, запах дурной обоняя: «Отселе отпрянут прохожие, зная, Что мертвое тело исполнено скверны, — И каждого ужас охватит безмерный…» Увидев: идут пастухи и служанки, — Сказали: «То матери нашей останки, Прожившей сто семьдесят лет. Наши предки Велят нам: «Да будут над мертвыми ветки». Такие рассказывая небылицы, Вступили в окрестности пышной столицы, Где скорби тринадцатый год, среди малых, Решили прожить, чтоб никто не узнал их. Им прозвища тайные дал предводитель: Победа, Победная Рать, Победитель, Победная Битва, Победная Сила, — И горсточка храбрых в столицу вступила. Юдхиштхира первым явился к Вирате, — А тот на собранье сидел среди знати, — К владыке явился неузнанный в гости, Под мышкой держал он игральные кости. Богатый отвагою, опытом, славой, Пред всеми предстал богатырь величавый, Как бог, что бессмертной сиял красотою, Как солнце за облачной сетью густою, Как змей, прославляемый всеми зверями, Как царь, почитаемый всеми царями, Как бык, чье могущество гордо окрепло, Как пламя, сокрытое грудою пепла. Вирата спросил у советников главных, У мудрых жрецов и воителей славных: «Скажите мне, кто он, пришедший впервые? Не жрец ли, отринувший блага мирские? Иль царь, обладатель могучей десницы? Без слуг он явился и без колесницы, Но так величаво приходит не всякий. На нем не виднеются ль царские знаки? Ко мне он приблизился гордо, без дрожи, С надменным слоном поразительно схожий, Что в пору любви, возбужденный от течки, Подходит к бегущей средь лотосов речке!» Вирате, объятому думой всевластной, Юдхиштхира молвил: «Я брахман несчастный. О царь, у тебя, властелина земного, Пришел я просить пропитанья и крова». «О странник почтенный, — Вирата ответил, — У нас да пребудешь ты счастлив и светел! Меня ты своим осчастливил приходом. Скажи, досточтимый: откуда ты родом? Каким ремеслом ты гордишься по праву? Ты имя свое назови и державу». Юдхиштхира молвил: «Юдхиштхире другом Я был, — он со мною делился досугом. Я — брахман. Мой род — Крепконогие Тигры. Зовусь я Канка. Знаю многие игры. Искусен я кости бросать, о Вирата!» А царь: «Государство мое без возврата Возьми, управляй, — и тебе я дарую, Слуга твой покорный, награду любую. Игрок хитроумный мне счастья дороже, А ты и подавно, на бога похожий!» «Слуга твой, — воскликнул Юдхиштхира, — просит: Пускай проигравший свой проигрыш вносит, Не то будут игры сопутствовать спорам, Покроется наше искусство позором». Ответил Вирата: «Будь брахман иль воин, Но если играть он с тобой недостоин, — Уйдет он в изгнанье, лишится он крова! Да слышат сограждане твердое слово: Канка, соправитель мой в царской столице, Воссядет в такой же, как я, колеснице… О брахман, играющий в кости искусно, Ты будешь питаться обильно и вкусно, Украшу тебя златотканым нарядом, Где б ни был я, будешь со мною ты рядом, Все двери откроются перед тобою. А если к тебе обратится с мольбою Несчастный, — ко мне приходи как ходатай, И доля убогого станет богатой. О брахман, живи при дворе без боязни!» Услышал Юдхиштхира слово приязни И зажил в почете, не зная печали, — О прошлом его при дворе не слыхали… Страша своей силой, пришел Бхимасена, Чья львиная поступь была дерзновенна. Черпак и мешалку сжимал он рукою, А нож без зазубрин, без ножен, — другою. Хотя поварское он принял обличье, — Являл он безмерную мощь и величье, Плечами касался небесного склона, — И подданных царь вопросил благосклонно: «Откуда он, бык среди рода людского? Кто видывал прежде красавца такого? Откуда он, лев среди сильных и смелых? Кто видывал прежде таких мощнотелых?» Сказал сын Панду: «Слушай, царь гордоглавый: Я — повар искусный. Зовусь я Баллавой». А царь: «Я не верю, что повар ты жалкий, Чья доля — владеть черпаком и мешалкой. Знатнейших затмил ты блистаньем высоким, Ты выглядишь Индрою Тысячеоким!» «И все же я — повар, — сказал Бхимасена, — При этом искусство мое — совершенно. Похлебки мои одобрял и приправы Юдхиштхира — стран повелитель всеправый. Я также борец, и борюсь я с упорством. Не знаю, кто равен мне мощью, проворством. Я львиную силу борол и слоновью, Хочу я служить государю с любовью». Вирата ответил: «Как повар служи нам, Над нашей поварнею будь господином, Поскольку ты хвалишься этим уменьем, Но мы тебя выше, воинственный, ценим: Ты мог бы владеть, с этой выей и станом, Землей, опоясанною океаном! Но если милей тебе доля простая, — Служи мне, моих поваров возглавляя». Так мощный Бхима стал главою поварни, Его полюбил властелин благодарный, Он дни посвящал поварскому занятью, Не узнан ни челядью царской, ни знатью.

33

Шами— дерево, которое служило для добывания огня с помощью трения.

[Драупади становится служанкой царицы Судешны]

Тогда свои волосы мягкие справа Собрав, — на концах они вились кудряво, — В одном только платье, испачканном, рваном, Однако из шелка богатого тканном, Служанка-сайрандхри пришла — Драупади, С глубокой печалью в пленительном взгляде. И женщины в царском дворце, и мужчины Сбежались к красавице, полной кручины. Спросили: «Откуда пришла ты? И кто ты? Какой во дворце ты желаешь работы?» Служанкой себя назвала Драупади: «Работы ищу пропитания ради». Никто не поверил смуглянке прекрасной, Такой длиноокой, такой нежногласной, Что будто сайрандхри-служанка явилась, Что будто работа нужна ей, как милость. Тогда на служанку взглянула поспешно Супруга Вираты, царица Судешна. Сказала измученной дальней дорогой, Такой беззащитной, в одежде убогой: «Скажи, благородная, чистая, кто ты? Какой во дворце ты желаешь работы?» А та: «Я — сайрандхри. Хочу я, царица, На тех, кто накормит меня, потрудиться». Судешна сказала: «С такой красотою Как можешь ты зваться служанкой простою? Такие, как ты, среди слуг не бывают, А сами служанками повелевают. Лодыжки тонки, и лицо твое смугло, Шестью ты своими частями округла, Тремя — глубока: то пупок, голос, разум; Пятью ты красна, — назову я их разом: Ладони и мочки, подошвы и губы, Следы твоих ног, что поклонникам любы; Звонка ты, как лебедь чудесноголосый; Прекрасны твои заплетенные косы; Сверкает чело, как луна, хорошея, И раковиной изгибается шея; Широкая в бедрах и тонкая в стане, С высокою грудью, с движеньями лани, С глазами, чей блеск оттеняют ресницы, — Кашмирской пленительней ты кобылицы! Поведай нам, кто ты? Гандхарва? Богиня? Не лги, благородная, ты не рабыня! Ты Индры, Варуны иль Брахмы супруга? Иль к нам ты пришла из бесовского круга?» «Нет, я не богиня, — в ответ Драупади, — Нет, я не одно из бесовских исчадий. К тебе как сайрандхри пришла я, царица, Причесывать волосы я мастерица, К плетенью венков прилагаю старанья, Готовить научена я притиранья. Такие же я предлагала услуги Потомков Панду многочтимой супруге, Прелестной царице цариц Драупади… Вот так, о большой не мечтая награде, За скромную плату работаю всюду, И тем, что ты дашь мне, довольна я буду. Мне Малини имя. Трудиться желая, В твой дом, о царица Судешна, пришла я». Сказала Судешна: «Носить я готова Тебя на руках, — и сдержу свое слово, Но что, если царь увлечется тобою? Ты видишь, и жены, собравшись толпою, Глядят на тебя очарованным взглядом, — А что, коль мужчина окажется рядом? Смотри, и деревья пленились тобою, В дворцовом саду зашумели листвою, Они пред тобою склонили вершины, — А как же, скажи мне, поступят мужчины? Вирата, твоей красотой пораженный, Оставит меня и возьмет тебя в жены. Когда на мужчину, средь дня или ночи, Поднимешь ты продолговатые очи И пристально глянешь, — сраженный их властью, Он богу любви покорится со страстью. Твоим восхищен безупречным сложеньем, Он будет служить одержимым служеньем Владыке бесплотному страсти красивой — Ананге, когда-то сожженному Шивой [34] За то, что он Шиву пронзил оперенной Стрелою любви, из цветов сотворенной… Судьбы своей самочка краба не знает: Для собственной гибели плод зачинает. Я тоже сама себе гибель устрою, Едва пред тобой свои двери открою!» Тогда Драупади сказала Судешне: «Никто — ни Вирата, ни пришлый, ни здешний, — Не смогут сближенья добиться со мною: Мужьям пятерым довожусь я женою. Гандхарвы мужья у меня — полубоги, Что песни слагают в небесном чертоге. Они охраняют меня постоянно, И силу дает мне такая охрана. К тому, кто служанку остатками пищи Не кормит, дает мне работу, жилище, Кто мне не велит омывать ему ноги, — Весьма благосклонны мужья-полубоги. А тот, кто любовью ко мне воспылает, — Умрет в ту же ночь, как меня пожелает. Ревнивцев-гандхарвов боятся недаром: Они меня любят с неистовым жаром». «Живи у меня, — согласилась царица. — При виде тебя вся душа веселится. Спокойно ты ляжешь, спокойно проснешься, Ни ног, ни остатков еды не коснешься». Для странницы кончилось дело успешно: Ее приняла в услуженье Судешна. Не ведал никто, что сама Драупади — Вот эта служаночка в бедном наряде.

34

Ананге, когда-то сожженному Шивой… — Ананга — бог любви Кама. Предание рассказывает, что Кама внушил Шиве греховные мысли о жене Парвати в то время, как тот предавался подвижничеству, и Шива испепелил бога любви огнем из своего третьего глаза. Но жена Камы, богиня Рати, так горевала в разлуке с мужем, что Шива раскаялся и воскресил Каму.

[Три брата Юдхиштхиры приходят к царю Вирате]

Пришел Сахадева в наряде пастушьем. С пастушеским он говорил простодушьем. Пришел, — и Вираты услышал он слово: «О, кто же ты, бык среди рода людского? О, кто ты, красавец в пастушьей одежде Тебя во дворце я не видывал прежде». Ответил врагов низвергатель могучий, — Казалось, что ливень пролился из тучи: «Из касты умельцев, — стою перед всеми, — Пастух я по имени Ариштанеми. Служил я пандавам усердно и честно, Но где эти львы — мне теперь неизвестно. Пришел я к тебе, чтоб стеречь твое стадо, И знай, что иного царя мне не надо». Вирата ответил: «Ты жрец или воин? Ты с виду царем величаться достоин! Ты слишком высок для простого удела. Скажи, из какого пришел ты предела? Что можешь ты делать, уменьем богатый? Какой от меня ты потребуешь платы?» Сказал Сахадева: «Есть братья-пандавы, А старший — Юдхиштхира, царь мудроправый. Числом восемь раз по сто тысяч, — коровы Царя, плодовиты, красивы, здоровы, Десятками тысяч, не зная напасти, Пасутся в стадах одинаковой масти. Тантипала, танти-веревки владетель, Я — рода коровьего друг и радетель. «Он ведает все, — удивлялись мне слуги, — Что было, что есть и что будет в округе!» В то время премного доволен был мною Юдхиштхира, правивший гордо страною. Я знал, как корову лечить от болезни И средства какие корове полезны, Чтоб стельною стала; я знал благородных Быков: я коров приводил к ним бесплодных, И те, лишь мочу их понюхав, телились, Своим молоком с нами щедро делились». «Прими мое стадо, — ответил Вирата, — Да будет положена пастырю плата». Пошел Сахадева к коровьему стаду. Не узнан владыкой, вкушал он отраду. Явился другой — богатырь настоящий, Но в женской одежде, нарядной, блестящей. Звенели браслеты его и запястья. Как слон с наступленьем поры сладострастья, Он был, многодоблестный, грозен и страшен, Хотя, как прелестница, златом украшен. С пронзающими, как железо, глазами, С распущенными — ниже плеч — волосами, С безмерною мощью, с могучею дланью, Пошел он навстречу царю и собранью. Того, чье чело несказанно блистало, Того, под которым земля трепетала, Того, кто родился на свет исполином, Того, кто был Индры всегрозного сыном, Того, кто предстал в одеяньях узорных, Увидев, Вирата спросил у придворных: «Откуда пришел он, могучий и статный?» Царю ни простой не ответил, ни знатный. Воскликнул тогда государь изумленный: «О всеми достоинствами наделенный! Ты молод и смелости полон крылатой, Могуч, как слонового стада вожатый! Сними же ты косу, сними и браслеты, И серьги, что в уши неженские вдеты! Тебе не к лицу, богатырь, побрякушки! В пучок собери волоса на макушке, Как лучник оденься в броню и кольчугу, Промчись в боевой колеснице по лугу! С моими сынами, со мною ли вскоре, — Сравняйся: я стар и нуждаюсь в опоре. Возвысься в державе над всеми бойцами, — Такие, как ты, не бывают скопцами!» Ответствовал Арджуна: «Царь многовластный! Я — ловкий плясун и певец сладкогласный. Учителем танцев, — уменьем прославлен, — Да буду к царевне Уттаре приставлен. Не думаю, царь, что сочтешь ты уместным Рассказ о моем недостатке телесном: Во мне увеличит он боль и досаду! Владыка, ты знай меня как Бриханнаду, Как дочь или сына, чья доля — сиротство». А царь: «Я увидел твое благородство. Учителем танцев к царевне Уттаре Тебя приставляю, но я в твоем даре Весьма сомневаюсь: скорей твое дело — Страной управлять, что не знает предела!» Был тот Бриханнада владыкой испытан. Увидели: правду царю говорит он. Искусно поет он и пляшет отменно, А то, что он евнух, — увы, несомненно! К царевне властитель послал его старый: Да в танцах наставником будет Уттары. Царевну, а также служанок царевны, Воитель, когда-то столь грозный и гневный, — И пенью и танцам учил Бриханнада, И в этом была для подружек отрада. Никто, — ни в стране и ни в царском чертоге, — Не ведал, что этот плясун легконогий, Сей евнух, чей голос так тонок, как птичий, — Есть Арджуна, Завоеватель Добычи [35] ! Затем на сверкающем травами лоне, Где гордо паслись государевы кони, Еще появился воитель, и слугам Казался он вспыхнувшим солнечным кругом. Рассматривать стал он коней укрощенных. Вирата спросил у своих приближенных: «Откуда пришел этот муж богоравный? С вниманьем каким на земле многотравной За нашими он наблюдает конями! Бесспорно, знаток лошадей перед нами. Скорей приведите пришельца: наверно, Он отпрыск бессмертных, чья сила безмерна». Воитель сказал государю: «С победой, О царь, подружись и печали не ведай! Знаток лошадей, я мечтаю возничим Служить при царе, наделенном величьем». Вирата сказал: «Богатырь мощнолицый, Я дам тебе деньги, жилье, колесницы, Ты станешь возничим моим, о пришелец. Откуда ты родом, знаток и умелец?» Ответствовал Накула речью такою: «Юдхиштхиры некогда был я слугою, Был царским возничим и главным конюшим, — Смотреть не могу на коней с равнодушьем! Быть стражем коней — вот мое увлеченье, Искусен я в их обученье, в леченье. Среди жеребцов и кобыл неисчетных, Мне вверенных, не было робких животных, Растил их, берег я для битв и забавы… Я — Грантхика: так меня звали пандавы». Тогда повелителя речь зазвучала: «Отныне тебе отдаю под начало Я всех лошадей своих, все колесницы, Всех конюхов нашей страны и столицы. Но, с царственным станом и властным обличьем, Как можешь ты конюхом быть иль возничим? Гляжу на тебя — и волнуюсь, не скрою: Не сам ли Юдхиштхира передо мною? О, где он, владыка великоблестящий, В какой он блуждает неведомой чаще?..» Так юноша, словно бессмертных вожатый, Был принят с почетом и лаской Виратой. Потомки Панду, подчиняясь обету, В скорбях и мученьях скитаясь по свету, — Владыки приют обрели на чужбине: У матсьев, неузнанны, жили отныне.

35

Завоеватель Добычи (Дханаджая) — одно из имен Арджуны.

[Занятия пандавов при дворе Вираты]

Юдхиштхира, чуждый коварства и злости, Играл постоянно с придворными в кости. И царь и царевич пленились игрою, Играли и ранней и поздней порою, Сидели, не зная занятья иного, Как птицы, попавшие в сеть птицелова. Удачлив Юдхиштхира был не однажды, Делил он меж братьями выигрыш каждый. Остатки еды продавал Бхимасена, — Он их от царя получал неизменно; Торговлей занялся и Арджуна ловкий: Он стал продавать, со стараньем торговки, Одежду, ненужную женщинам боле: Всю выручку делит на равные доли, — Да будет и братьям за службу награда; Прилежный блюститель коровьего стада, — Давал Сахадева, чтоб жизнь не погасла, Творог, молоко и чудесное масло; И Накула, как и положено брату, Делил между ними конюшего плату; Скрывая свое настоящее имя, Ухаживала Драупади за ними; Так жили они, помогая друг другу И тайно свою охраняя супругу. Треть года прошла. Пожелав веселиться, В честь Брахмы устроила праздник столица. Борцы появились, могучие телом. Сверкала решимость в их облике смелом. Бесстрашьем и силой помериться рады, Они от царя получали награды. Сильнейший соперников вызвал на поле, Но все устрашились его поневоле. Вирата бороться велел Бхимасене. Направился тот неохотно к арене. С такой беззаботностью двигался повар, Что сразу раздался восторженный говор! Схватил он противника, сильный, отважный, Как демона засухи — бог многовлажный. [36] Подобно слонам, чья блистательна зрелость, Бойцы проявили горячую смелость. Вдруг поднял врага своего Бхимасена. Как тигр заглушает слона дерзновенно, Он голос борца заглушил своим кличем, Он всех поразил удальством и обличьем, Сто раз покрутил храбреца над собою И наземь швырнул его вниз головою. Над мощным борцом, прославляемым всюду, Победа казалась подобною чуду! Вирата возвысил наградой Баллаву, — Пришлась ему повара удаль по нраву. А тот, поражая врагов на арене, Обрел от властителя много дарений. Когда всех борцов он в стране обесславил Баллаву бороться Вирата заставил То с грозными львами, то с тигром пустыни, — И тот их на женской сражал половине. Был взыскан и Арджуна царскою лаской За то, что он радовал пеньем и пляской; Был также доволен конюшим Вирата — У Накулы лошади мчались крылато; Была от царя Сахадеве награда За то, что коровье умножилось стадо; Так братья, скрывая свой облик до срока, Служили Вирате-царю без порока.

36

Схватил он противника, сильный, отважный,// Как демона засухи бог многовлажный… — См. прим. 21.