Махатма Ганди
Шрифт:
В 1929 году он вновь отправился в поездку по Индии. Побуждал людей прясть и ткать, сжигать иноземную ткань. В марте он был в Калькутте и устроил там огромный костер. «Надеюсь, что дубинки сотен тысяч полицейских не смогут потушить костры, которые мы зажгли в тот день в парке Шраддхананд. Ибо огонь дхармы неугасим. Вспыхнув в сердце человека, он будет продолжать гореть, даже если тело уже мертво» [201] . Подготовка к борьбе приобретала характер торжественного, радостного священнодействия. Однако вновь начались волнения — стачки, терроризм и репрессии по уже известной схеме; взорвалось несколько бомб, арестовали анархистов, которые тотчас превратились в народных героев. Встревоженное зарождением в 1924 году коммунистического движения, размахом забастовок и волнениями рабочих правительство арестовало в марте 1929 года 31 профсоюзного лидера (обезглавив таким образом профсоюзное движение коммунистического толка), но, как писал Ганди, «их цель не столько
201
См.: Green М. Opus cit.
Встревоженный, донимаемый стачками и терроризмом, боясь надвигающегося краха, барон Ирвин отправился в Англию, чтобы проконсультироваться с новым кабинетом. Намечалось организовать «круглый стол» с участием английских и индийских представителей; кроме того, Ирвин заявил в своей декларации о подготовке конституции, по которой Индии будет дарован статус доминиона. Ганди и наиболее умеренные из лидеров приветствовали это решение. 23 декабря они должны были встретиться с вице-королем.
Но в Вестминстерском дворце палата общин, в которой у лейбористов не было явного большинства, воспротивилась всякой реформе: британская политика в Индии не предусматривала никаких коренных перемен. 23 декабря Джинна, Ганди, Сапри, Мотилал Неру и Пател вошли в кабинет вице-короля. Обязуется ли барон Ирвин провести конференцию, на которой в общих чертах будет оговорена конституция, предоставляющая Индии статус доминиона с правом в дальнейшем отделиться от империи? Но барон Ирвин, проинформированный о результатах прений в парламенте, не мог дать им гарантий.
На сессии конгресса в Лахоре в конце 1929 года председателем должны были выбрать Ганди, это было очевидно всем. Он отклонил эту честь, прося избрать вместо него Джавахарлала Неру. Таким образом, Неру вступил в должность не с главного хода, и даже не со служебного, а «с черной лестницы», по его собственному выражению. Со стороны Ганди это был мастерский ход: годом раньше только предложенный им компромисс помог избежать раскола. В период возобновления действия конгрессу требовался новый глава: в свои 42 года Джавахарлал был, по словам Ганди, «кристально чист… неоспоримо искренен… рыцарь без страха и упрека». Ганди видел в Неру своего политического преемника. Однако преемнику порой было трудно угнаться за решениями учителя. В отличие от своего духовного наставника, который верил в Бога и не доверял науке, он был совершенно светским человеком, противопоставлял разум и религию, к которой примешивались «толика волшебства и слепая доверчивость», и утверждал свою приверженность к прогрессу, основанному на научном знании. Эта интеллектуальная пропасть между ними то сужалась, то расширялась, но так и не исчезла, хотя их духовное родство и верность друг другу от этого не пострадали.
В 1920–1922 годах Ганди действовал осторожно, месяцами планируя кампанию, тщательно распределяя по времени программу несотрудничества, не стремясь сразу придавать движению массовость. В 1930 году всё произошло быстрее, как будто за это десятилетие он набрался опыта. Год неоспоримого лидерства, два года в тюрьме, годы уединения и самокопания, год молчания, месяцы болезни… бродячая жизнь, посвященная «реконструкции» и реформам, из поселка в поселок, через всю Индию. В каком-то смысле передышка. И теперь он всё поставил на кон, начав сатьяграху в масштабах страны — сатьяграху соли. «Призыв 1920 года был призывом к подготовке. Призыв 1930-го — к вступлению в последний бой».
Но с чего и как начать? Тагор, почитаемый Ганди, навестил его в ашраме 18 января. Каковы планы Ганди? «Я думаю об этом денно и нощно и не вижу никакого просвета в окружающем мраке». Наверное, он ждал, пока зазвучит его «внутренний голос», который, как он подчеркивал, не имеет ничего общего с явлением, хорошо известным мистикам; на самом деле, в нем боролись Бог и дьявол, ибо они оба присутствуют в человеке. «Только действие определяет природу голоса».
И этот голос прозвучал, поскольку 27 февраля на первой странице «Янг Индия» напечатали редакционную статью Ганди «Когда меня арестуют». Дальше шел подробный анализ несправедливостей закона о соли. В следующем номере — санкции, предусмотренные этим законом. Доходы от соли, относительно небольшие, извлекались из пота бедняков и продукта, поставляемого природой, который в изобилии встречается на любом побережье Индии. Ганди решил нарушить этот закон. Это был поступок величайшего символического значения, как показали последующие события, однако на первый взгляд его было трудно объяснить. Солеварни и соляные копи были далеко, там, на побережье, и как вести сатьяграху с таких невероятных мест? «Внезапно простое слово “соль” превратилось в волшебное заклинание, наполнилось таинственной силой. Атаковать налог на соль, нарушить закон о соли. Мы были поражены и не вполне различали связь между борьбой за национальную независимость и солью, обыденным продуктом» [202] . Не понимал Неру и объявленных Ганди «одиннадцати пунктов» — списка социальных
202
См.: Nehru J. Toward Freedom: The Autobiography of Jawaharlal Nehru.
Крошечному городку Данди неподалеку от Джалалпура, то есть в 450 километрах от ашрама Сабармати, откуда должны были выступить Ганди и его паломники, предстояло превратиться в символ освобождения.
Как обычно, Ганди предупредил вице-короля.
«Дорогой Друг, — написал он. И для начала уверил в том, что его поступок вовсе не основан на ненависти: —… Я ни за что на свете не причиню зла живому существу, тем более человеку, даже если он сильно виноват передо мной и моими близкими… Поэтому я не хочу причинить ничего дурного ни одному англичанину или повредить его законным интересам в Индии».
Продолжал он откровенно: «Я считаю, что британское владычество — проклятие; но я не думаю, что англичане хуже любого другого народа на земле». Почему он так думает? Англия «довела до нищеты немую массу системой нарастающей эксплуатации, совершенно разорительной гражданской и военной администрацией, которой страна больше не в силах выносить. Политически она обратила нас в рабство. Она разрушила основы нашей культуры. Своей политикой разоружения она разложила нас морально…». Затем он перечислил самые вопиющие злоупотребления и заключил: «Британская система словно создана с единственной целью — задавить бедняков до смерти». Даже соль обложена налогом, а этот продукт необходим им еще больше, чем богачам, и именно они, бедняки, платят дороже всех. Как дотошный бухгалтер, Ганди напомнил вице-королю, что его жалованье как члена английской администрации более чем в пять тысяч раз превосходит средний доход индийца. Он не хочет его обидеть, поскольку слишком уважает его как человека, он знает, что вице-король не нуждается в жалованье, которое получает… Но систему, допускающую такие перекосы, следует сломать без рассуждений, поскольку сказанное о жалованье вице-короля относится ко всем чиновникам в целом.
«Убеждения доводами больше не будет», — писал он в заключение. Сила против силы. Великобритания будет отстаивать свою торговлю и свои интересы всеми средствами, какими она располагает. Индия должна найти в себе (ненасильственную) силу, которая вызволит ее из объятий смерти. При этом она будет подвергаться большой опасности и достаточно настрадается, чтобы «смягчилось даже каменное сердце»; и все же дело того стоит, поскольку речь идет о преображении целой нации.
«Я намеренно использую это слово: преображение. Ибо такова моя цель: преобразить британский народ ненасилием и открыть ему глаза на то, как он виноват перед нами. Я не хочу навредить вашему народу. Я хочу послужить ему, как желаю служить своему собственному».
На это письмо — весьма необычное в политической сфере — его светлость вице-король ограничился ответом через своего секретаря: он с сожалением узнал, что мистер Ганди…
Вечером 11 марта Ганди собрал своих учеников на последнюю молитву. «За нами сила, — сказал он им… — Я молюсь о битве, которая начнется завтра». В ту ночь Махатма, вероятно, был единственным человеком в ашраме, который спал. На следующее утро, в половине седьмого, должен был начаться долгий марш в Данди, на побережье Камбейского залива.
На этот раз Ганди командовал армией сатьяграхов, умеющих контролировать массы народа, — 78 членов общины, объединенных общей клятвой и правилами ашрама. Молиться, прясть, вести дневник и еще противостоять полиции и армии — в основном индийцам в мундирах, погоняемым офицерами, которых этот бунт гражданских, без оружия, но боевых, наплывающих волна за волной, падая под ударами, должен был подтолкнуть к немыслимой жестокости.
Ганди рассеял повсюду другие группы, разослал других лидеров, чтобы действовать по обстановке в других регионах: Патела — в Ахмадабад, Раджагопалачари [203] — в Мадрас, Неру — в Аллахабад… «Завершив последние приготовления, мы попрощались с нашими товарищами из Центрального комитета, ибо никто не знал, когда мы увидимся, да и увидимся ли вообще», — рассказывает Неру. Перед сражением он отправился с отцом к Ганди. «Мы увидели, как он удаляется к ближней стоянке на берегу моря, во главе своих соратников. Таким я его и запомнил: с посохом в руке, шагающим впереди кучки людей твердым спокойным шагом, неумолимым. Это было трогательное зрелище…» [204]
203
Чакраварти Раджагопалачари (1878–1972) — блестящий юрист, который до обретения независимости был одним из пяти лидеров конгресса (вместе с Джавахарлалом Неру, Раджентрой Прасадом, Сардаром Валлабхбхаем Пателом и Мауланой Абдулом Каламом Азадом) и остался близок к Ганди. Он стал вторым генерал-губернатором свободной Индии после Маунтбэттена, а потом был главным министром в правительстве Мадраса.
204
См.: Nehru J. Toward Freedom: The Autobiography of Jawaharlal Nehru.