Махинации самозванца

Романов Илья Николаевич

Говорили о всяком. У кого-то жена вроде как ходит на сторону, он бьёт её, но толку мало. Пьяный калека опять воевал в своём последнем бою. Выл и проклинал себя, что последнее движение рукой было навстречу, а не вбок, как нужно было. Парочка подмастерий костерили мастера. Крестьянин с сыном спорили с кем-то о цене привезённых дров.

– Ваша милость… – обратился к кор-сэ хозяин таверны, безошибочно определяя самого знатного среди нас за столом. – Изволите отведать бобровых хвостов? Только сегодня поймали. Лучше нас их не умеют готовить.

– Подавайте на двоих. – со спесивым

лицом небрежно цедил сквозь губы Адрус. Переглянулся со мной и поправил себя: – На троих! На пятерых!

Гумус, куда я без него. Гевур, хоть и вор, но свой человек, а на таких мелочах и проверяется, на кого лучше работать. Пятый, само собой, Верг. Сын рыцаря – это вам не насрано. Спустя несколько минут нам подали хвосты. Вот ведь мерзавцы, они всё приготовили заранее. Мерзавцы, потому что заранее знали, что спесь дворян не позволит отказаться от блюда дня.

Бобровые хвосты считаются деликатесом. По вкусу напоминают жирное рыбье мясо. В тавернах бобров подают не каждому, дичь как-никак.

Мы неспешно ели. Я с каменным лицом делал вид, будто не впервые ем бобра. Гумус не стеснялся и уплетал за обе щеки. Кор Верг, похоже, уже пробовал бобров, и потому ему было безразлично. По Гевуру было непонятно, что ему выпадало за жизнь.

Нашу трапезу стало разбавлять тихое бренчание по струнам. В этой забегаловке что, есть свой музыкант?

– Уважаемая публика, позвольте представиться. Я мэтр Вир Оур Ледроу. Волею богов и ветров принесло нас всех под здешний кров. Да будут благословенны труды наши. Позвольте спеть о самом главном, о том, что всех нас не минует или не миновало. О любви… – звонкий голос барда несся по таверне.

Я уже порядком выпил, и мне песни о любви не в тему. Скотина такая. Мне только не хватало бывших и мёртвых вспоминать. Тварь! Но он в этом не виноват. Он не знает, что не каждому довелось. А кому довелось, не каждому удалось сохранить.

Бард рвал глотку на лирике. Как я понял, он пел о благородной даме, что не дождалась своего рыцаря из похода. В общих чертах: слава воинам, слава верности и чести благородных дам, слава прекрасному чувству любви.

Понятно, на кого была ориентирована песня. Я хоть и не все слова понимаю, но главное чувствую. Пожертвуйте, благородные господа, монетку, лучше из золота, на нужды Мельпомены.

Кор Верг прогрузился, не иначе Изру припомнил. Гумус смотрит восторженным взглядом, походу, возомнил себя рыцарем из баллады. Даже Адрус, захмелев, топчет правой ногой [22] под столом в знак одобрения. Только мы с Гевуром более цинично смотрим на жизнь. Меня жизнь не раз обламывала, да и его, думаю, так же.

– Не рви струны! – услышал я свой хрипящий голос. Это хреново, меня опять по пьяни заносит. – Спой… Не о любви… Спой… О главном…

Каким каркающим кажется мой голос на фоне его голоса, но мне всё равно. Хочется что-то выразить, прокричать, но что, я и сам не знаю. Кто бы мне подсказал. Наверное, стресс последних двух месяцев меня поймал, подловил.

22

Топот правой

ногой, местный знак одобрения, аналогичный рукоплесканию. Левой ногой – порицание.

Бард долго собирался, перебирал струны местной балалайки. Перебирал струны от лирики и до боевых маршей, что само по себе нелепо на струнных. Я не сразу понял, что так он подстраивается под меня. Это и есть игра на контрастах, когда выбираешь одного и по нему ориентируешься. Бард в качестве ориентира выбрал меня, что и неудивительно, своего единственного критика.

Запел. О чём он пел, я не особо понял. Я слушал музыку. Не сразу я понял, что он пел. О матери. О детях, что сгинули, но не забыли о матери. Об одинокой старушке. Скотина. Попал, подобрал струны под мою пьяную душу. Не знаю, что дальше было. Помню отрывками. Скотина я такая пьяная, накушался.

– Кор-э… – за спиной вопит мой Гумус, который, зная меня, подозревать может всё что угодно.

Вспышка памяти. Провал памяти. Отрывок памяти. Я стою рядом с бардом, тискаю музыканта. Провал в памяти. Озарение уже за столом. Мы сидим с бардом за нашим столом. Я поднимаю морду от стола, а он бренчит по струнам, что-то поёт.

Гумус трезв. Почему он трезв?! Эта зараза при любом случае напивается, хотя это не его вина. Он молод, и ему немного для счастья надо. Гевура нет за столом. Верг такой же пьяный, как и я. Адрус пьёт пиво.

Осматриваюсь по таверне. Моей дружины за столами почти нет, но несколько вполне трезвых сидят за столами, почти не пьют и не едят. Надо будет потом выразить своё поощрение Мо-гру. Похоже, это его идея, пасти меня пьяного, на всякий случай.

– С возвращением. – огласил чуть ли не на всю таверну моё отрезвление Адрус. – Без тебя не так интересно.

– Что угодно вашей милости? – спросил меня бард. Интересно, а я говорил, что я претендент на баронство? Откуда он знает, что я могу быть «милостью»?

– Пой. И всё, – косо ворочался мой язык.

Он что-то играл, я пил, догонялся до прежнего состояния. Сушняк прошёл, в мозжечок бьёт алкоголь. А потом я вырвал местную балалайку из рук барда. Что на меня нашло, сам не знаю. Хотел, наверное, что-то сыграть, но какое там сыграть, на незнакомом инструменте. В моём-то состоянии?!

Передёрнув по струнам, я вернул балалайку барду. Не моё это. И запел а капелла. Честно, изначально я хотел спеть об одном. Даже пытался перевести на местный русские слова, но запел о другом. Но хоть убей, не помню, что я пел. Смутно догадываюсь, что пел на русском…

Меня не перебивали, дали выразиться наболевшему. Да, и сам я понимаю, что дал маху. Но мне дали спеть на чуждом для них языке…

– Господа. Простите меня. Я накушался. Простите, что… Да мля, просто простите! – высказался я за свой позор откровенности.

Кор-сэ Адрус что-то невнятно пробурчал. Гумус спал под мой тихий вой. Ритм даже чуждых слов – это всегда ритм. Тихий ритм убаюкивает…

Бард спросил по теме, о чём я пел. Я как мог перевёл песню. Музыкант выслушал мой косячный перевод, что-то настраивал, подбирал и запел. Он пел на местном мою тему. Да косячно, да с недочётами, но пел. Тут я понял, что это судьба.