Махтумкули
Шрифт:
— Было бы от чего шуметь! Несчастную сотню коней — только и требуют от Куммет-Кабуса! И это для них много?
— Видимо, хан-ага, считают, что много… Они знаете, что говорят? У меня даже язык не поворачивается повторить, никогда не позорили меня так перед народом! "Ты объединился с хакимом и хочешь завлечь нас в сети", — вот какие слова сказали они мне в лицо!
— Неужели Эмин-ахун не может заткнуть им рты?
— Эх, хан-ага, да разве его слушают! Народ совсем голову потерял! Клянусь аллахом, я сам все время как на иголках сижу! Все мне кажется, что-то случиться должно… Вот я вам случай недавний расскажу. Господину хакиму рассказал и вам расскажу… На днях возвращаюсь домой из Астрабада и вижу: целая толпа ждет меня. Окружили и твердят в один голос: "Если хаким желает нам помочь,
Наступило тягостное молчание. Наконец хан, медленно подняв голову, сказал:
— Я знаю, что вы устали с дороги, но все же постарайтесь к рассвету добраться до Астрабада. Сейчас все решает время — надо не дать возможности Аннатуваку оправиться от поражения в Ак-Кале. Он думает на берегах Атрека набрать новую силу, но я перехвачу его! Моя сабля не коснется ножен, пока я не брошу под солнцем его труп! Я ему еще покажу, кто такой Абдулмеджит-хан! Я сделаю так, что на его землях будут выть одни шакалы! Он считает себя Рустамом, глупец! Посмотрим, проклятие твоему роду, кто Рустам-зал, а кто Шейх-Сенган [75] .
75
Шейх-Сенган — герой многих легенд и сказок, влюбился в христианку, ради нее изменил исламу и, лишенный высокого положения, пас свиней.
Бледное худое лицо Абдулмеджит-хана дрожало и кривилось, тонкие губы прыгали. Борджак-бай подивился в душе его внезапной ярости. Попивая чай ответил неспеша:
— Хорошо, хан-га… Если нужно, мы немедленно отправимся в путь… Однако есть к вам просьба большая…
— Прошу вас! — милостиво разрешил Абдулмеджит-хан, успокаиваясь.
— Не осуждайте, если скажу не так.
— Говорите, говорите!
Борджак-бай помедлил, раздумывая, стоит ли говорить то, что он собирался сказать, или не стоит. Абдулмеджит-хан нетерпеливо сказал:
— Что же вы прикусили язык? Говорите, если есть что говорить!
Борджак-бай рассердился и, не донеся до рта пиалу с чаем, бухнул:
— Зря Адна-сердара в зиндане держите!
— Что?! — гневно изумился Абдулмеджит-хан. — Зря?
Однако решительность Борджак-бая оказалась короткой, и он заговорил своим обычным тоном:
— Нет-нет, не осуждайте, хан-ага! Это бес меня путает. Да-да, бес. Не судите строго: конечно, не зря сердара посадили — это все понимают. А только, мне кажется, было бы лучше, если бы он сейчас находился среди гокленов. Недавно вернулся человек, посланный мной к Эсберды-хану. Хан велел передать: если, мол, не хотят отдать народ полностью в руки сердара Аннатувака и поэта Махтумкули, пусть немедленно освобождают Адна-сердара… Подумайте сами, хан-ага, кто может отвернуть гокленов от порочных проповедей Махтумкули? По-настоящему только Адна-сердар. А против Аннатувака стать лицом к лицу? Тоже Адна-сердар. Потому что он во всей степи никого, кроме себя, не считает предводителем народа. Знаете нашу туркменскую пословицу: "Головы двух туров в одном котле не варятся"? Пусть Аннатуаак столкнется с Адна-сердаром.
— Столкнутся ли? — усомнился Абдулмеджит-хан.
— О чем речь, хан-ага! — воскликнул Борджак-бай. — Обязательно столкнутся! Адна-сердар предпочтет скорее собак пасти, нежели подчиниться Аннатуваку, а Аннатувак тоже норовом крут. Нет, хан-ага, я точно знаю — их вражда давняя и неразрешимая.
— Почему же сын не исполняет его поручения?
Борджак-бай махнул рукой, презрительно усмехнулся.
— Сын Адна-сердара, хан-ага, опоздал, когда ум делили Это ни рыба ни мясо, так что удивляться не стоит. Все дела ведет старшая жена сердара, женщина неглупая и решительная, но, сами понимаете, — женщина. А нукер, которого послали с поручением из Астрабада, бежал недавно с младшей женой Адна-сердара.
Глаза Абдулмеджит-хана округлились.
— Как? С женой сердара бежал, говорите?
— Да, мой хан! — притворно вздохнул Борджак-бай.
— Тот
— Да, хан-ага!..
— Под самый корень, значит, сердара подрубил?
— На весь мир опозорил, — согласился Борджак-бай. — Вот верно говорят, что разжиревший ишак лягает своего хозяина.
Абдулмеджит-хан грубо выругался.
— А ведь на святом Коране клялся!
Борджак-бай пожал налитыми плечами.
— Для таких клятву нарушить все равно что с осла соскочить! В наше время нельзя на человека полагаться…
— Вас тоже трудно понять! — упрекнул Абдулмеджит-хан. — То говорите, что можно довериться, то — нельзя…
Полог шатра качнулся, вошел сотник.
— Приехал господин хаким! — сообщил он.
Абдулмеджит-хан был ошеломлен, а Борджак-бай чуть не лишился чувств.
В Куммет-Кабусе царило нервное оживление. Бежавшие из Ак-Калы и ее окрестностей люди расположились вокруг минарета громадным тысячеголосым табором. Плач детей, рев голодной скотины, пронзительные вопли ссорящихся женщин, яростные возгласы спорщиков — все это висело над Куммет-Кабусом, растворяясь в сплошной тяжелой туче лессовой пыли. Потерявшие от страха разум, охваченные паникой, люди метались, не зная, куда направиться, у кого искать защиты. Стихийно возникавшие сходки, не успев закончиться в одном месте, возникали в трех других. И всюду шли горячие споры. Каждый давал свои советы, каждый строил предположения насчет того, как лучше избежать кизылбашей, каждый утверждал свое, не слушая соседа, как это всегда бывает в неорганизованной толпе.
Слухи о том, что войска Абдулмеджит-хана двинулись в сторону Куммет-Кабуса, переполошили всех от мала до велика. Наиболее впечатлительные начали поспешно покидать Куммет-Кабус, заражая нервозностью остальных. Эмин-ахун, послав парламентеров в Астрабад, предупредил повальное бегство. Узнав об остановке иранского войска, люди немного успокоились. Однако сам Эмин-ахун не верил иранцам и частенько в разговоре с близкими говорил: "Кизылбаш — он был и останется кизылбашем. Рано или поздно, но мы должны искать защиты в иных местах". А иногда, в минуты откровенности, добавлял: "Молите у аллаха скорейшего прихода наших кровных братьев из Турции". Он утверждал, что только Турция, которая является истинным знаменосцем ислама, может стать подлинной защитой и опорой всех мусульман. Несколько лет назад он ездил в Каабу и познакомился с эффенди, известными в Мекке и Медине. С тех пор дорожку в Куммет-Кабус для различных ревнителей веры никогда не заносило песком.
Связь Эмин-ахуна с турками не была тайной для Астрабада. В течение ряда лет сам Абдулмеджит-хан наблюдал за гостями Эмин-ахуна, но до поры ничего не предпринимал. И если бы не арест Шукри-эффенди, Эмин-ахун до сих пор не знал бы, что находится под наблюдением.
Арест Шукри-эффенди серьезно обеспокоил его, и он даже начал подумывать о Хиве и Бухаре, но тут же махнул рукой: нет, его хивинские и бухарские единомышленники пять раз в день читают намаз, оборотясь лицом к Турции. Значит, только ока. А может быть, Россия? Но при одном упоминании о России ахуну делалось нехорошо. Именно это и являлось основной причиной того, что Эмин-ахун не порывал окончательно с Астрабадом и пытался уладить дело миром. В противном случае ему пришлось бы стать на сторону сердара Аннатувака, а разве не у Аннатувака советчиком Махтумкули? И разве не Махтумкули уже не первый раз начинает разговор с богопротивного Аджитархана?
Эмин-ахуну было очень трудно. Он не мог откровенно, как Борджак-бай, пойти на сделку с Ираном. В то же время ему не доставало ни решимости, ни уверенности призвать народ к мечу справедливости. Конечно, хаким будет недоволен ответом, который передаст ему Борджак-бай. Однако не до такой степени, чтобы прийти в ярость и двинуть войска на Куммет-Кабус, так как он, ахун, оставил место надежде, пообещав сделать все, что в его силах, чтобы сдержать народ. Хаким ведь не дурак, чтобы размахивать плетью, увеличивая число своих врагов. Прошли те времена, когда достоинства человека оценивались по количеству его врагов, нынче каждый старается из ягнячьей шкурки шубу сшить — из врага хоть плохонького друга сделать…