Махтумкули
Шрифт:
— Джерен!.. Мама! Выходите из кибитки!.. Бегите к оврагу!..
Джерен метнулась к двери и выскочила на улицу. Первое, что она увидела, был Бегенч, отступающий перед двумя здоровенными кизылбашами.
Не помня себя, Джерен схватила стоявший у порога узкогорлый рычаг с водой и кинулась на выручку Бегенча. Но не приспособлены для схваток женские руки — кумган, которым она метилась в голову кизылбаша, упал на землю. Второй кизылбаш, почти не глядя, махнул в ее сторону саблей. На волосок от лица тонко свистнул рассеченный воздух. Она отшатнулась.
— Джерен! — сердито закричал
Сабыр, плача, ухватила Джерен за руку.
— Пойдем, дитя мое! Пойдем в овраг!..
Но уйти им не удалось.
В зловещем отблеске разгорающегося пожара появился тот, в храбрости которому Адна-сердар отказал вечером, — сам Шатырбек. Его сопровождали двое рослых нукеров с обнаженными саблями.
Заметив женщин, Шатырбек приказал:
— Взять!
Догадливые нукеры, оставив без внимания Сабыр, схватили Джерен. Завернув ей руки за спину, потащили, упирающуюся, к своему повелителю.
— Отпустите ее, нечестивцы! — завопила Сабыр, бросаясь вслед.
Шатырбек обеими руками приподнял лицо Джерен, поцокал языком, глядя в ее горящие страхом и ненавистью глаза:
— Да… Хороша!.. Уведите ее!
Всего несколько мгновений назад прозвучали эти же слова, но какая между ними лежала бездна.
Изогнувшись, Джерен что есть силы ударила ногой в толстый живот Шатырбека. Шатырбек изумленно икнул, ощерился, обнажив крупные крепкие, как у коня, зубы, зло посмотрел на Джерен. Потом перевел взгляд на нукеров и гаркнул:
— Свяжите ей руки и уведите!
Сабыр изо всех сил вцепилась в халат Шатырбека, потащилась за ним по дорожной пыли.
— Жертвой твоей стану, хаким-джан, не трогай дитя мое, отпусти ее!
Шатырбек равнодушно пнул ее кованым каблуком, и старуха, захлебнувшись криком, покатилась по земле.
Подбежали еще два нукера.
— Обыщите! — Шатырбек кивнул им на кибитку Бегенча.
— Вах, Бегенч-джан!.. — плакала Сабыр, стукаясь лбом о твердую землю. — Бегенч-джан, где ты?.. Джерен ушла из рук твоих, упорхнула птичка!.. Ой, люди, спешите!.. Закатилось мое солнце!..
Она плакала и причитала до тех пор, пока не подбежал к ней Атаназар. Он был бос, без шапки, весь испачкан кровью — своей ли, чужой, не разобрать. В руке он держал обломок сабли.
— Где невестка, мать?
— Ой, поспеши, сынок! — простонала Сабыр. — Ушла из рук наших невестка, ушла… Ой, поспеши!..
Невдалеке утробно завыл сурнай [60] . Два кизылбаша, грабившие кибитку, выскочили наружу с узлами за спиной.
— Не уйдете, гады! — бросился к ним Атаназар.
60
Сурнай — духовой музыкальный инструмент.
Один из кизылбашей, кинув узел награбленного, побежал со всех ног. Второй схватился за саблю. Аганазару пришлось худо. Несмотря на немалую силу и умение владеть оружием, ом вынужден был попятиться: обломок сабли — не сабля, да и кизылбаш был, видно, не из последних рубак.
Неизвестно, чем бы кончилась схватка, если бы не подбежал запыхавшийся Тархан. Перед двумя противниками кизылбаш дрогнул и начал отступать. Но не успел он сделать и трех шагов, как сабля Тархана вонзилась ему в бок. Он охнул и свалился.
Призыв сурная прозвучал снова.
Враг ушел, но люди все еще не осмеливались вернуться домой. Всю ночь до рассвета просидели они в овраге, на окраине аула.
Молодая женщина, прижав к себе маленького ребенка, тихо плакала возле бездыханного мужа. Только что у нее был дом, семья, будущее. Все рухнуло в один миг: имущество разграблено, ребенок осиротел, будущее черным-черно.
Под сухим кустом черкеза опухшая от слез Сабыр прикладывала мокрый платок к голове Бегенча. Она одновременно и горько сетует на судьбу и благодарит ее за то, что Бегенч уцелел в эту страшную ночь. Но где сейчас несчастная Джерен? До сих пор ее призыв о помощи звучит в ушах Сабыр, терзая душу. Не может забыть старая Сабыр, как бессильно сопротивлялась врагам Джерен.
Превозмогая боль, разламывающую голову, думал об участи жены и Бегенч. Надо бы немедленно идти выручать ее, но нет сил подняться — проклятый кизылбаш так хватил его чем-то по голове, что он с трудом пришел в сознание. Хорошо еще, что не саблей ударил…
Неподалеку на земле извивалась и стонала изможденная женщина. Со дня на день она ждала появления на свет ребенка. Теперь не будет у нее сына — он родился преждевременно и мертвым.
Казалось, все несчастья мира собрались в этом овраге. Люди сидели, горестно покачивая головами. Со всех сторон раздавались жалобные причитания. Беда была общая, но у каждого болела своя рана.
Небо на востоке стало постепенно светлеть. Окрасив горы ярким заревом, появилось солнце.
Начинался обычный день. Как будто ничего и не произошло.
Каждый раз с наступлением утра аул оживлялся. Женщины торопливо доили коров, готовили завтрак. Мужчины поили скотину и задавали ей корм. Проснувшиеся детишки, поеживаясь от утренней прохлады, перекликались звонкими голосами.
Но сегодня аул был тих и безлюден. Женщины все еще сидели в овраге, проклиная врагов до седьмого колена. Только возле кибитки Адна-сердара собралась толпа мужчин. Молча думали о возмездии.
Сердар сидел на краю широкой глинобитной тахты и мрачно ковырял землю рукояткой плети. Перед ним в луже крови лежали два кизылбаша со скованными ногами и связанными руками. На их спинах, едва прикрытых окровавленными лохмотьями, чернели и бугрились следы плетей. Вокруг стояли и сидели на корточках хмурые люди. Они ждали слов сердара.
На своем беспокойном веку Адна-сердар видел много бурных дней и грозовых битв, не раз попадал в тяжелое положение. Но такого, как сегодня, еще не было. Словно специально охотясь за ним, кизылбаши начали нападение с его дома. Хвала милосердному и милостивому, что его еще вовремя разбудил лай собак и крик батраков, иначе не миновать бы ему рук Шатырбека.