Маисовые люди
Шрифт:
– Верно, кум, а все на ходу греешься…
Гойо Йик, которого бил и мучал холодный жар озноба, жадно взглянул на бутыль и сказал еще раз:
– Холодно очень, кум, холодно чего-то…
– На ходу согреешься, да и плюнь, скоро солнце взойдет!
– Может, кум, хлопнем по рюмочке? Водка никогда не вредит. А сейчас от нее одна польза, хотя бы мне…
– Живот она согреет, кум, да ведь нам платить нечем Уговор дороже денег, мы с тобой слово дали, что из этой бутыли никто даром не выпьет, даже и сами мы, разве что по рюмочке.
– Значит, и тебя выпить
– Как не тянуть, да нельзя! И слово мы дали, кум, и убыток нам будет, если начнем пить даром. Ну, я отхлебну, ты отхлебнешь, вылакаем бутыль и придем гуда, как ушли. Я все свои деньги вложил, и ты тоже. Будем даром пить – разоримся.
На дорогу падала тень высоких, могучих деревьев, ветви их сплелись в зеленую плотную гущу, в щелках скал искрилась вода, песок отливал золотом в солнечных лучах. Гойо Двуутробцу до смерти захотелось выпить, потому что и мокрые шорохи, и солнце, уже припекавшее затылок, напоминали ему Марию Текун, когда она, выкупавшись в реке, возвращалась домой. Сколько он страдал по ней!.. Он закрыл глаза, чтобы хоть на миг уйти от зримою мира и порадоваться смиренной радостью слепых.
– Кум! – Больше он выдержать не мог. – Кум, дорогой, куплю я у тебя водки!
Ведь у него было шесть монет – осталось после всех их затрат.
– Что ж, заплатишь – продам.
– Я вперед заплачу, чтобы ты мне поверил.
– Верить я верю и так, ты меня не обижай, мы с тобой компаньоны. А даром налить не могу, это против уговора.
Револорио остановился, сдвинув брови, черневшие на светлом лице. Говорил он хрипло, будто удавленник, – бутыль была очень тяжелая.
Он остановился, поставил бутыль, для чего пришлось лечь на землю, снял ее с плеча при помощи кума, который ради водки сдвинул бы гору, отряхнул пыльные руки и налил ровно на шесть песо в тыковку с черным дном.
Гойо Йик, Двуутробец, заплатил ему сколько следует, выпил в три глотка и с удовольствием причмокнул: так птица, напившись вволю, открывает и закрывает клюв. Потом он взял бутыль. Кум Паскуаль свое отработал, пришла его очередь.
Идти стало трудно и дышать труднее, теперь он весил больше, песок под подошвами громко скрипел Позади плелся усталый Паскуаль Револорио. Вдруг он приналег, словно ему что-то срочно понадобилось. Он сильно побледнел, но на светлой коже это не так видно.
– Кум… – проговорил он, приложив руку к сердцу, – худо мне, дохнуть не могу…
– Выпить надо…
– Помираю…
– А ты выпей!
– Постукай меня по спине и налей немножко…
Гойо Йик, Двуутробец, постукал его по спине.
– И налей… – молил Револорио.
– Чем заплатишь?
– У меня шесть монет имеется'.
Револорио взял тыковку с водкой, Гойо – шесть монет.
– Это дело другое, а даром не дал бы, хоть ты тут помри. Водка была как сахар, хотя и не сладкая, и пахло от нее, собственно, не шоколадом, а розой и шипами.
Наступил полдень. Гойо Йик все тащил свое бесценное сокровище, куму было плохо с сердцем. Навстречу им протопали Двадцать мулов, груженных бочонками вина, мешками кукурузной
– Хватит, кум, – сказал Револорио, стряхивая землю с лица, моргая и плюясь, – теперь я понесу, ты дольше нес, чем положено.
Гойо Йик два часа без малого отработал, как последний мул, поскольку у кума плохо с сердцем, и теперь, отделившись от скалы, дальше не пошел
– Если тебе не плохо, если не тяжело…
Двуутробец не вполне верил в кумову болезнь. Наверное, притворился, чтобы выпить. Чего-то у него сердце не болело, когда туда шли!
– Уговор дороже денег, моя очередь.
Кум Револорио взял бутыль, смеясь и неуклюже размахивая короткими руками.
– Ладно, только худо станет – скажи, и постой немного, я выпью.
– За деньги?
– А то как? Вот тебе шесть песо. Все по-честному, кум, иначе разоримся.
Револорио получил плату и налил с верхом тыквенную чашку. Водка зазолотилась на солнце. Двуутробец выпил ее одним духом.
Сверху посыпались листья – наверное, орлы или ястребы дрались на какой-нибудь ветке. Во всяком случае, в знойной и ленивой тишине сердито хлопали крылья, а с веток сыпались листья и цветы. Гойо Йик подобрал несколько желтых цветочков, чтобы украсить бесценное сокровище, которое теперь нес кум Паскуаль.
– Выпил бы ты, кум, а что так украшать, – сказал, останавливаясь, Револорио и засмеялся. Щеки у него пылали от солнца – шляпа в полдень не помогает, не дает тени.
– Не могу, кум, денег нету.
–,Хочешь, шесть монет одолжу?
– Спасибо тебе. Начнем торговать – сочтемся. Покладистый ты человек! Не иначе, выручим много…
Револорио дал деньги Двуутробцу и налил ему водки в тыковку с черным дном. Казалось, что водка льется в голый, широко открытый глаз. Двуутробец попробовал – чистый шоколад! – и заплатил куму шесть песо.
– Значит я тебе должен, кум, и болен ты к тому же. Давай-ка я бутыль понесу, идти еще долго.
Они пошли быстрее. Гойо Йик нес бутыль на спине, Револорио ему помогал, как Симон Киринеянин.
– Если не трудно, кум, постой и продай мне водочки. К сердцу чего-то подступает, то оно бьется, то нет.
– Как не продать, обоим нам выгодно: тебе полегче станет, мне – деньги… Вот если бы мы даром пили, было бы нехорошо.
Водка забулькала, кумовья жадно глядели на нее. Двуутробец получил шесть монет, спрятал их и вскинул бутыль на спину.
– Пойдет у нас дело, – говорил он на ходу, – а чего ему не пойти? Хорошо, что мы с тобою, хоть ты и больной, оплачиваем издержки. Когда тебе худо стало, я тебя угостил, вот тебе и издержка. Но я, заметь, не от жалости тебя угощал, а по уговору. Так во г– придет у нас дело, и отправимся мы к такому доктору – Чигуичону Кулебро – он мне вылечил глаза и тебе сердце вылечит. Если, конечно, до того не помрешь.
– Лечили меня. Они говорят, да я и сам чувствую – у меня кровь проспиртованная.