Макиавелли. Очень краткое введение
Шрифт:
Это положение развивается в двух последующих главах. В главе XVI «Щедрость и скупость» он затрагивает тему, любезную сердцам всех моралистов-классиков, и начинает ее с обсуждения мнений главных авторов того времени. Когда Цицерон говорит о щедрости в трактате «Об обязанностях» (II.17.58 и II.22.77), он определяет это качество как желание «избежать малейшего подозрения в скаредности», а также заявляет, что никакой грех не является более отвратительным в политическом лидере, чем скряжничество и алчность. Макиавелли отвечает на это утверждением, что называемое нами щедростью на самом деле есть не щедрость, а грех. Он утверждает, что правитель, желающий избежать репутации скряги, столкнется с тем, что ему придется тратить деньги чрезмерно и напоказ. В результате придется обложить всех подданных неподъемными налогами, чтобы оплачивать собственную щедрость, и такая политика скоро сделает правителя предметом ненависти собственных граждан. И наоборот, если он оставит любое желание действовать на широкую ногу, его сперва будут называть скрягой, но в итоге посчитают более щедрым. На деле он явит миру истинную
Сходный парадокс обсуждается в следующей главе – «Жестокость и милосердие». Эти два понятия представляют любимые темы римских авторов. Эссе Сенеки «О милосердии» стало самой известной работой на данную тему. Согласно тексту эссе, милосердный правитель всегда продемонстрирует, «насколько тягостно ему прибегать к наказанию подданных», и «он делает это, только когда великие и непрекращающиеся злодеяния переполняют чашу его терпения»; налагать наказание он будет с большой неохотой, оттягивая его как можно дольше и стараясь осуществить в самой милосердной манере (I.13.4, I.14.1, II.2.3). В ответ на эту традиционную точку зрения Макиавелли заявляет, что думать так – серьезно заблуждаться, не понимая самой сути милосердия. Если вы начинаете править, пытаясь быть милосердными, вы «будете попустительствовать развитию беспорядков», и вам все равно придется обратиться к наказаниям, поскольку возрастет число убийств и ограблений. Ваше наказание в ответ на это будет гораздо менее милосердным, чем наказания правителя, у которого хватает храбрости начать правление, в качестве примера разобравшись с зачинщиками смуты. Макиавелли приводит в пример своих земляков-флорентийцев, которые не хотели выглядеть жестокими, столкнувшись с бунтом, и действовали таким образом, что в результате был разрушен весь город – итог ужасающе более жестокий, чем любая другая намеренная жестокость. Обратным примером становится поведение Чезаре Борджиа, которого «считали жестоким», но чьи суровые меры «установили порядок в Романье, объединив ее, сохранив в ней мир и верность граждан», и все это при помощи «мнимого порока» жестокости (58).
В конце главы Макиавелли рассматривает вопрос с тем же, намеренно обостренным, парадоксом в основе: «Лучше ли быть любимым, чем вселяющим страх, или наоборот»? (59) Ответ в рамках классической традиции дает Цицерон в своем трактате «Об обязанностях»: «Страх – плохой страж длительному властвованию», тогда как любви «можно доверить хранить свою власть вечно» (II.7.23). И снова Макиавелли возражает: «Гораздо более безопасно» для государя править так, «чтобы его боялись, а не любили». Причина заключается в том, что те качества, за которые государя могут полюбить, также могут сделать его объектом презрения. Если ваши подданные не «испытывают ужаса перед наказанием», они будут использовать малейший шанс, чтобы предать вас и соблюсти собственную выгоду. Но если вы проявите себя как правитель, которого надо бояться, вы увидите, насколько легче вам будет удерживать власть над ними (59).
Последующие аргументы в этой главе отражают еще более жесткое отрицание основ гуманистической морали. Макиавелли предполагает, что, даже пренебрегая добродетелями, правитель должен беспокоиться об одном: полезно ли это управлению государством и как влияет на удержание власти.
Основная задача, как видит ее автор, – напомнить недавно избранным правителям об их самом главном долге. Мудрый правитель «не должен беспокоиться о том, что он прославится “злыми” деяниями, без которых, как видно, сложно удержать власть». Правитель увидит, что такая – осуждаемая – слава есть неизбежная плата за выполнение принятых на себя обязательств, самое главное из которых – управление вверенным государством (55). Объяснить это можно, прибегнув к такому примеру, как грех скряжничества. Поскольку мудрый правитель уверен, что скупость «есть грех, помогающий править», он перестанет беспокоиться о том, что будет выглядеть скрягой (57). То же самое касается и жестокости. Готовность действовать жестоко в определенных ситуациях первостепенно важна для сохранения порядка в обществе и военных делах. Это значит, что мудрый правитель «не должен беспокоиться, что приобретет славу жестокого правителя», а командующему армией даже задумываться об этом запрещено, поскольку без этой славы «вам не удастся сохранить в войсках единство и готовность к военным действиям» (60). И наконец, Макиавелли рассматривает вопрос, важно ли для правителя сторониться меньших грехов – грехов плоти, если только он желает править достойно. Авторы книг – наставлений сильным мира сего – обычно рассматривают этот вопрос в сугубо морализирующем ключе, повторяя аргумент Цицерона из первой книги трактата «Об обязанностях» и считая, что пристойность является «основой моральных устоев», и любой человек, стоящий у горнила власти, должен избегать малейших промахов в управлении собственной жизнью (II.28.98). На это Макиавелли лишь пожимает плечами – мудрый государь, считает он, «должен стремиться избегать таких грехов», если у него получается; если же он видит, что не в силах это сделать, он определенно не будет утруждать себя напрасными сетованиями о таких ординарных пристрастиях (55).
Глава 3 Теоретик свободы
Макиавелли надеялся, что по завершении трактата «Государь» в его политической карьере последует новый поворот. В декабре 1513 года в письме к Веттори он писал, что сейчас его главное стремление – «принести пользу дому Медичи, даже если правители поначалу сделают
Поначалу казалось, что Веттори намерен помочь в осуществлении этого плана. Он ответил, что Макиавелли должен послать книгу ему, для того чтобы он, Веттори, мог решить, достойно ли сочинение быть представленным Медичи (С 312). Когда в указанный срок Макиавелли отправил ему копию первых глав, Веттори написал, что «они необыкновенно понравились» ему, но осторожно добавил: «пока у меня нет остальной части работы, я не желаю выносить окончательного решения» (С 319).
Однако вскоре стало понятно, что надежды Макиавелли вновь разбиты. Прочитав трактат «Государь» в самом начале 1514 года, Веттори зловеще замолчал. Больше он никогда не упоминал о сочинении, вместо этого рассказывая в своих письмах о собственных любовных похождениях. Макиавелли, хотя и старался поддержать в переписке навязанный ему тон, едва скрывал растущее беспокойство. В середине года он понял, что положение безысходно, и с большой горечью написал Веттори, что перестает надеяться и бороться. Стало очевидным, заявляет он, что «мне придется влачить убогое существование, так и не найдя ни одного человека, кто бы вспомнил о моих заслугах или же заставил поверить, что я смогу еще принести пользу» (С 343).
После перенесенных разочарований в жизни Макиавелли наступила череда изменений. Оставив все надежды на продолжение политической карьеры, он решил реализовать себя как автор эпистолярного жанра. Первым сигналом этому стало его заметное участие, после года «гниения в бездействии», во встречах гуманистов и литераторов, проводимых в поместье Козимо Ручеллаи на окраине Флоренции (наряду с развлечениями там имели место ученые разговоры).
Беседы в Садах Оричеллари (Orti Oricellari) касались и литературы. В этом месте проходили дебаты о соперничестве латинского и итальянского языков – какой из них достоин называться литературным; а также различные чтения и даже представления спектаклей. В результате Макиавелли смог направить творческую энергию в совершенно новом направлении – он решил сам писать пьесы. Так родилась «Мандрагола» – блистательная, хотя и мрачная комедия о том, как соблазнили молоденькую супругу старика-судьи. Первый вариант был завершен в 1518 году, прочитан друзьями Макиавелли в Садах Оричеллари, затем представлен публике – сначала во Флоренции, после чего на протяжении двух лет его ставили в Риме.
Тем не менее самые яростные прения в Садах касались вопросов политики. Один из участников, Антонио Бручиоли, позже будет вспоминать в своих «Диалогах», что участники постоянно обсуждали влияние фатума на жизнь республик – как республики возносились к собственному расцвету, как сохраняли свободу, как постепенно наступал упадок и неизбежный конец. Однако их интерес к гражданской свободе проявлялся не только на словах. Некоторые члены группы стали настолько страстными противниками восстановленной «тирании» Медичи, что оказались вовлеченными в неудавшийся заговор убийства кардинала Джулио Медичи в 1522 году. Одним из казненных после раскрытия заговора был Джакопо да Дьячетто; к ссылке приговорили Дзаноби Буондельмонти, Луиджи Аламанни и самого Бручиоли. Все были видными участниками кружка «Сады Оричеллари», заседания которого прекратились после провала попытки государственного переворота.
Макиавелли никогда не был настолько яростным сторонником свободы республики, чтобы примкнуть к какому-нибудь заговору против Медичи. Однако на него значительно повлияло знакомство с Козимо Ручеллаи и его сторонниками. Одним из результатов участия политика в этих дискуссиях было создание трактата «Искусство войны», который он опубликовал в 1521 году. Работа построена в форме беседы, проходящей в садах Оричеллари, с главным действующим лицом – Ручеллаи, выдвигающим тезисы, в обсуждении которых также принимают участие Буондельмонти и Аламанни. Однако самым важным «продуктом» участия Макиавелли в кружке сторонников республиканского правления стало его решение приступить к написанию трактата «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», своего самого объемного и во многих вопросах оригинального вклада в теорию государственного управления. Работа не только была посвящена Буондельмонти и Ручеллаи, в части посвящения он упоминает этих деятелей как «силу, побудившую меня написать то, чего сам я никогда бы не создал» (188).
Достичь величия
Трактат «Рассуждения…» построен в форме комментариев к первым десяти книгам истории Рима, принадлежащим перу Ливия. Ливий проследил подъем города к своему расцвету после того, как были разгромлены города-конкуренты, изгнаны императоры и основано «свободное государство». Но Макиавелли охватывает материал гораздо шире, чем предлагает текст работы Ливия, развивает темы в непоследовательной, несистемной, иногда даже фрагментарной манере. Иногда он использует повествование историка античности как канву для собственной обширной аргументации по вопросам искусства править государством, в следующий момент может перейти на рассказ о какой-нибудь выдающейся личности или же привести в пример назидательную историю. Поэтому, чтобы не заблудиться в лабиринте его идей, необходима путеводная нить. Из трех книг «Рассуждений…» первая посвящена конституции свободного государства, вторая рассказывает о том, как успешно и эффективно руководить армией, и третья касается проблем лидерства. Я тоже буду следовать этой схеме, однако необходимо помнить, что такой принцип может создать впечатление тщательно продуманного текста, тогда как Макиавелли в организации материала явно не преуспел, а возможно, и не стремился этого сделать.