Макиавелли. Очень краткое введение

Скиннер Квентин

Другая отправная точка макиавеллевского взгляда на ортодоксальную религию связана с прагматическим подходом. Он сообщает, что, если оценивать стандартами, древняя религия римлян гораздо предпочтительнее христианской веры. Но это не причина тому, чтобы христианство не было понято «согласно с virtu » и не служило для «улучшения и укрепления» христианской общности. В действительности же оно использовалось таким образом, чтобы нивелировать необходимость свободы и энергичность жизни города. То есть оно почитало «смиренных в вере и созерцающих [15] мужей»; «понимало как величайшие блага смирение, пренебрежение человеческими вещами и презрение к тому, что касается человеческого»; не видело ценности «в великолепии ума, в силе тела» или в любом другом признаке доблестного, virtuoso , гражданина. Устанавливая такой,

не от мира сего, образ превосходного человека, просто невозможно было продвинуть гражданскую славу; христианство фактически способствовало упадку и уничтожению великих наций, развращая их общественную жизнь. Как заключает Макиавелли – с иронией, заслуживающей называться обезьяньей, – цена, которую мы заплатили за факт, что христианство «показало нам истину и истинный путь», есть то, что оно «сделало мир слабым и обратило его в добычу безнравственных людей» (331).

Остальной текст первой книги «Рассуждений» посвящен доказательству того, что существует второй, даже более эффективный способ вселить в людей virtu : принудить их силой закона к тому, чтобы они ставили благо общества выше личных интересов. Самые прекрасные образцы гражданской virtu связаны с теми, кто «изначально имел отличное воспитание», которое, в свою очередь, проистекает «из отличных законов» (203). Если мы зададимся вопросом, каким образом города смогли сохранять virtu на протяжении столь длительного времени, то – следуя за Макиавелли – можно получить ответ, что главная причина этого в том, что «законы способствовали их [городов] благу» (201). Основа этого утверждения раскрывается в начале третьей книги «Рассуждений»: если город собирается «принять условия новой жизни» и продвигаться по пути славы, то достичь этого можно «как силой virtu одного человека, так и virtu закона» (419 – 420).

Из этого утверждения становится понятно, почему Макиавелли так много внимания уделяет вопросу отца-основателя города. Такие люди находятся в уникальном положении, чтобы проявить себя в таком деле, как создание законов, и, следовательно, с самого начала могут закрепить в обществе понимание того, что необходимо развивать virtu и преодолевать коррупцию. В качестве выразительного примера автор приводит историю Ликурга, основателя Спарты. Он разработал настолько совершенный кодекс законов, что город был способен «жить с ним [этим кодексом законов] благополучно более восьмисот лет, не пытаясь его поменять» и не утратив свободы (196, 199). Едва ли менее замечательны примеры Ромула и Нумы, первых царей Рима. Посредством многих благоприятных законов они насаждали качество virtu , «принуждая к ней [ virtu ]» с такой решительностью, что даже «величие их империи на протяжении многих веков не смогло ее развратить», и она [империя] осталась примером «преисполненной качеством virtu как величайшая из городов или республик, существовавших когда-либо» (195, 200).

Здесь, согласно Макиавелли, история преподносит нам один из самых поучительных своих уроков. Все великие законотворцы, показывает автор «Рассуждений», отчетливо представляли, как с помощью законов можно достичь величия своей страны. Следуя этому положению, если подробно изучить кодексы, возможно, удастся раскрыть секрет успеха государств и тем самым помочь правителям современности использовать мудрость древних.

Макиавелли делает вывод, что важнейшее условие, общее для всех мудрых законотворцев Античности, крайне простое. Все выдающиеся люди осознают, что три «чистые» конституционные формы правления – монархия, аристократия, демократия – изначально нестабильны и имеют тенденцию сами генерировать коррупцию и распад. Это подразумевает, что насаждение virtu силой закона должно происходить в условиях смешанной конституции, при которой недостатки всех трех форм корректируются, тогда как их сильные стороны сочетаются. Как всегда, самая яркая иллюстрация – история Рима: город сумел создать «смешанное правительство», в конце концов сформировавшее «совершенную республику» (200).

Конечно же, обязательным пунктом римской политической теории являлась защита преимуществ смешанной конституции. Описание принципов такого правления является центральным вопросом «Истории» Полибия; потом к этой теме обращается в своих трактатах Цицерон, после чего, естественно, она становится любимой

для ведущих писателей-гуманистов Флоренции XV века. Однако же, когда мы сталкиваемся с мнением Макиавелли относительно того, что смешанная конституция лучше всего подходит для укрепления virtu и защиты свободы, мы видим здесь яркое и даже драматичное расхождение с общепринятой у гуманистов точкой зрения.

Макиавелли начинает с аксиомы: «в любой республике всегда существует две оппозиционные фракции – от народа и от богатых» (203). Он полагает вполне очевидным, что, если конституция устроена так, что власть сосредоточена всецело в руках той или иной оппозиционной группы, республика «легко поддастся коррупции» (196). Если кто-либо из партии богатых впоследствии станет государем, сразу же возникнет опасность тирании; если богатые захотят основать аристократическую форму правления, то будут стремиться править с учетом только собственных интересов; если наступит демократия, то же самое будет сделано со стороны правящей верхушки от народа. В любом случае общее благо окажется в подчинении от интересов правителей, в результате чего virtu и, следовательно, свобода республики будут утеряны (203 – 204).

Макиавелли предлагает следующее решение. Законы конституции должны быть выстроены с инженерной точностью – так, чтобы удерживалось тончайшее равновесие между оппозиционными силами, чтобы все партии оставались причастны делу управления государством и находились друг у друга «на виду», дабы предвосхищать «надменность богатых» и «волюнтаризм народа» (199). Поскольку соперничающие группы будут ревностно следить друг за другом, чтобы пресечь любую попытку захватить власть, то они окажут друг на друга воздействие, которое будет способствовать принятию законов и учреждению институтов, «благоприятствующих гражданской свободе». Фракции, хоть и станут ориентироваться на исполнение собственных эгоистичных интересов, при принятии законов смогут направляться, будто бы невидимой рукой, на выполнение потребностей общества: «все законы будут приниматься во благо свободы», и это станет «результатом разногласий» между правящими группировками (203).

Подобная похвала раздорам испугала современников Макиавелли. Франческо Гуччиардини в своем «Рассуждении о “Рассуждениях…”» обращается к общественности с такими словами: «хвалить разобщенность все равно что хвалить состояние больного человека, так как оно покажет благоприятное действие лекарства» [16] . Идея Макиавелли шла вразрез с традицией республиканской мысли Флоренции, с представлением о том, что всякое несогласие должно изгоняться из общества как ведущее к расколу, а институт партий составляет смертельную угрозу гражданской свободе. Этой точке зрения придавалось особенное значение в обществе с конца XIII века, когда Ремиджо де’Джиролами, Брунетто Латини, Дино Компаньи и, более всех, Данте открыто обличали своих земляков за то, что те ставили под угрозу свободу, не желая существовать мирно. Настаивать, как это делал Макиавелли, на поразительном мнении, что беспорядки в Риме «заслуживают высочайшей похвалы», было равносильно отречению от самых заветных постулатов флорентийского гуманизма.

Как бы то ни было, Макиавелли не раскаивался и продолжал атаку на общепринятые представления. Он согласен с «мнением большинства», что продолжительные столкновения между плебсом и знатью в Риме привели город к «полной неразберихе», и только «благая Фортуна и военная virtu » спасли его от раздробленности. Однако политик настаивает, что те, кто порицает беспорядки в Риме, не смогли не признать, что эти беспорядки служат препятствием триумфу узких интересов и, таким образом, они [порицающие беспорядки] «ошибаются в выявлении первопричины, делающей Рим свободным» (202). Поэтому, приходит к выводу Макиавелли, даже если беспорядки являются злом изначально, они, тем не менее, «зло, необходимое для достижения величия Рима» (211).

Воспрепятствовать коррупции

Макиавелли утверждает, что, хотя смешанная конституция и необходима, при ней, вне всякого сомнения, нужно продолжать следить за сохранением свободы. Он вновь предостерегает, что большинство людей имеют склонность идти на поводу у собственных амбиций, а не следовать интересам общества, «и никогда не сделают ничего хорошего, если на то нет необходимости» (201). Поэтому будет развиваться тенденция, когда облеченные властью граждане или политические группировки будут стремиться нарушить баланс сил и заставить конституцию служить их собственным эгоистичным интересам, и заронят семена коррупции в жизнь государства, ставя под угрозу его свободу.