Макиавелли
Шрифт:
Макиавелли уже выработал привычку раздражать людей, что, мягко говоря, было не совсем разумно и в сочетании с плохо скрываемой заносчивостью смертельно опасно. В Риме Никколо получил письмо от Аньоло Туччи, книготорговца и одного из тогдашних приоров, просившего напомнить кардиналу Содерини о сане епископа, который Туччи наметил для одного из своих родственников, со словами: «Если тебе удастся обойтись без каких-либо расходов, ты заслужишь благодарность гонфалоньера». Возможно, упомянув Пьеро Содерини, Туччи пытался повлиять на Макиавелли, но, вопреки просьбе ответить как можно скорее, письма от Никколо он так и не получил. В действительности, кроме забот о семейных амбициях некоего приора, у гонфалоньера были и другие дела, и, отвечая Никколо, Содерини просил его сообщить новости о событиях в Неаполитанском королевстве. Кроме прочего, республика была озабочена беспорядками в Романье, и Макиавелли следил за ситуацией из Рима и отправлял подробные
И на это послание Макиавелли не обратил ни малейшего внимания, в результате чего обеспокоенный Бьяджо Буонаккорси буквально умолял его ответить. «Туччи вне себя от ярости», — напишет он 4 декабря, рассказывая, как приор злобно раскритиковал Никколо перед правительством. Хотя Туччи не пользовался особым расположением коллег, Буонаккорси предупредил Макиавелли, чтобы тот поостерегся, потому что кое-кому его положительные отзывы о кардинале Содерини пришлись не по нраву. Туччи начал действовать Никколо на нервы, и, кроме его высокомерного тона, Макиавелли возмущало и то, что этот человек вел себя так, будто он верховный властитель флорентийской политики, а не простой приор, избранный всего-то на пару месяцев. Недовольство Макиавелли объяснялось тем, что его публично осуждал тот, кто, вероятно, считал его ниже себя по положению, и, что еще хуже, Туччи обращался к Макиавелли на «ты» (tu) вместо формального «вы» (voi). [41] Обмакнув красноречивое перо в едкие чернила, Никколо накатал самовлюбленному приору ответ, всякий раз обращаясь к нему на «вы»:
41
Макиавелли обращался на «ты» только к своим детям и в других случаях, даже в отношении ближайших друзей, неизменно употреблял форму «вы». Тем не менее с помощью формы «ты» можно было подчеркнуть разницу в социальном положении, например, обращаясь к человеку ниже рангом, или в случае, когда правительственный орган обращался к чиновнику. Туччи, хотя он и был одним из приоров, писал не от имени правительства (даже если ему так хотелось) и потому стал легкой мишенью для насмешек тех, кто, подобно Макиавелли, открыто пренебрегая условностями, все же трепетно относился к своему социальному и должностному положению. (Примеч. авт.)
«Я получил Ваше письмо от 22-го числа сего месяца и, не сумев различить подписи, полагаю, все же узнал почерк и стиль. Однако даже в случае ошибки, думаю, мне следует Вам ответить. Вы говорите об угрожающем положении Романьи, теперь, когда потеряна Фаэнца; Вы ссылаетесь на то, что Вам надлежит уделить внимание собственным неотложным делам, ибо те, кому следует принимать решения, бездействуют; Вы полагаете, что в деле замешан папа римский; Вы тревожитесь о положении французов; Вы напоминаете мне быть вдумчивым и добросовестным, и так далее. Все указанные дела рассматривались мной в официальной корреспонденции, и мои исчерпывающие ответы находятся в Вашем распоряжении, однако, не желая вновь разочаровывать Вас, я снова изложу все обстоятельства в соответствии с Вашими требованиями и напишу на местном диалекте на тот случай, если мои письма канцелярии были написаны по-латыни, в чем я, однако, сомневаюсь».
Макиавелли проявил самый едкий сарказм, на которой только был способен. В официальной переписке он всегда писал по-итальянски, этим письмом Никколо объявил Туччи вздорным неотесанным болваном. Остальная часть письма лишь это подчеркивает, поскольку Макиавелли съязвил по всем пунктам, затронутым приором в своем послании, и завершил письмо ехидным прощанием: «Верю, что всякий, кто должен был бы сказать правду, не написал бы иначе». «Осторожный и рассудительный» Макиавелли — как называл его Никколо Валори во времена беспорядков в Пистойе — превратился в человека, нередко снедаемого самодовольством и самоуверенностью, ибо покровители его занимали высокие посты. Так что недоброжелателям Макиавелли оставалось лишь ждать стиснув зубы.
Однако время Чезаре Борджиа подходило к концу. Видя, как герцога покинули все и даже слабая Флорентийская республика отказала ему в поддержке, и папа Юлий II довольно быстро позабыл о своих обещаниях Чезаре под предлогом, что тот стал отступником, отказавшись вернуть часть принадлежавшего ему имущества Святейшему Престолу. Борджиа доставили в Рим якобы под арестом, а затем препроводили в Остию, откуда он сумел бежать в захваченный испанцами Неаполь. Фердинанд Арагонский с супругой Изабеллой Кастильской, которая не могла простить Борджиа за то, что он поддержал французов —
Глава 7
Самое прекрасное зрелище
И все соглашались, что не бывало еще во Флоренции столь прекрасного зрелища.
Политическое и военное положение Флоренции резко изменилось 28 декабря 1503 года, когда испанцы под командованием Гонсало де Кордовы, победившего в сражении при Чериньоле, форсировали реку Гарильяно к югу от Гаэты и нанесли укрепившимся там французским войскам сокрушительное поражение. При попытке переправить артиллерию обратно в Гаэту в реке утонул Пьеро де Медичи, но едва ли это событие могло утешить республику; когда же остатки войск Людовика XII отступили на север, к Милану, Макиавелли, вероятно, припомнил слова Борджиа, сказанные несколькими неделями ранее: французы не только потеряли Неаполитанское королевство, но и оказались не в силах помочь флорентийским союзникам.
Флорентийское правительство было в полном замешательстве: война в Пизе пробуксовывала, все более угрожающим становилось присутствие венецианцев в Романье, и ходило множество слухов об испанских набегах на Тоскану. И все же Флоренция спешно собрала войско, но, прежде чем предпринимать какие-либо меры, предпочла выяснить намерения французского короля. Макиавелли только что вернулся из Рима, но 19 января Синьория решила отправить его ко двору французского монарха, чтобы там он помог флорентийскому послу Никколо Валори. Вероятно, это решение было продиктовано тем, что Макиавелли уже имел опыт работы при дворе короля, а также завязал там отношения с некоторыми видными фигурами, хотя официально его миссия заключалась в том, чтобы провести очередные переговоры о долгах Флоренции перед Францией за оказанную ранее военную помощь.
Согласно наставлениям, дипломатам надлежало предельно откровенно рассказать Людовику о положении республики, указав на то, что, помогая ей, король обрел возможность сохранить собственные владения в Ломбардии, ибо в противном случае Флоренции придется задуматься о союзе с Испанией (пустая угроза, поскольку все понимали, что это означало реставрацию Медичи). Проезжая Милан на пути в Лион, Макиавелли должен был встретиться с французским губернатором и просить его защитить Тоскану до завершения королем перегруппировки своих войск. Возможно, памятуя о свойственной Никколо небрежности в обращении с корреспонденцией, ему поручили «писать тотчас же, добавляя ко всему собственные соображения и суждения», хотя в срочности дела и так никто не сомневался.
Встреча в Милане оказалась безрезультатной. Французские власти не сомневались, что испанцы, увидев в Ломбардии французскую армию и флот Людовика, напасть не решатся. Более того, по их мнению, Сиена так просто не сдастся, папа римский поведет себя как «добрый француз», швейцарцы останутся дома, а венецианцы «вернутся к своему рыболовству». На Макиавелли эти слова не произвели никакого впечатления, и он напрямик возразил, что, дескать, корабли в море и войска в Северной Италии не защитят Тоскану, а что до папы и Сиены, то они прежде захотят узнать, на какую помощь раскошелится король, и лишь затем будут действовать. Один из миланских друзей — в действительности солдат на службе Людовика — поведал Никколо куда более тревожные вести: король сидел без денег, тяжелой кавалерии у него почти не осталось, а пехоты — и того меньше, и вообще не было уверенности, что ему удастся наскрести достаточно сил на защиту Ломбардию — не говоря уже о союзниках, — тогда как враги его уже собрались с силами и стоят наготове.
Добравшись до Франции, Макиавелли готов был позабыть о всяких наставлениях — что вполне соответствовало его характеру — и с радостью передоверил бы Валори написать все доклады за него. К тому же, учитывая должность второго дипломата, никто не стал бы протестовать против такого формально безукоризненного решения. Более того, оба посла симпатизировали и доверяли друг другу, так как несколькими годами ранее уже работали вместе в Пистойе. Валори искренне восхищался способностями Макиавелли и был неизменным его сторонником, причем одним из самых преданных и искренних, однако и он, превознося работу Никколо, напоминал ему о том, как важно соблюдать формальности.