Макиавелли
Шрифт:
В конце концов, всему приходит конец, как это происходит с детьми, чьи родители иногда дозволяют им забавляться с тем, что кажется тем интересным, а потом, когда интерес начинает их раздражать, отбирают игрушку. Ибо честные, богобоязненные люди, пекущиеся о благе общества, скорее примут лучшее решение, независимо от положения дел, достатка или бедности, высокого положения или низкого».
А закончил Нази до боли знакомым рефреном: «И если вы все же надумаете мне ответить, это не будет смертным грехом», тем самым напомнив Никколо о том, как важно поддерживать добрые отношения, если он хочет, чтобы «честные, богобоязненные люди, пекущиеся о благе общества», оставались на его стороне. Если одни, подобно Нази, видя равнодушие Макиавелли, лишь пожимали плечами, другие, напротив, могли затаить на него обиду, в чем Никколо убедился на собственном опыте.
Остаток лета Макиавелли руководил формированием воинских подразделений, передвижениями войск и перевозкой припасов
Лишь раз рутинную работу Никколо прервала краткая поездка на юг Сиены в августе. Правительство поручило Макиавелли разузнать о приезде кардинала Бернардино Карвахаля, которого папа отправил в Германию для выяснения истинных намерений Максимилиана, но Никколо не сумел ничего разузнать, довольствуясь лишь слухами. Единственно, о чем можно было предположить, и с этим соглашались, по-видимому, все, и не только в Сиене, — это то, что Максимилиан намеревался выступить в Италию, поскольку рейхстаг уже проголосовал за начало сбора войск для проведения этой кампании. По ту сторону Альп сгущались тучи, и Флоренции нужно было найти тихую гавань на случай, если разразится буря.
С самого приезда ко двору императора Франческо Веттори столкнулся с массой сложностей, связанных главным образом с его ограниченными полномочиями, а также с полнейшим незнанием немецкого языка (отчасти проблему решала латынь, на которой говорили в папской курии, однако отсутствие языковых навыков не позволяло послу общаться с немецкими чиновниками в кулуарах, как он хотел). Император стремился получить от Флоренции финансовую помощь, и Веттори, хоть и отклонив наиболее абсурдные требования монарха, всерьез полагал, что 30 тысяч флоринов хватит, чтобы смягчить его враждебное отношение к республике. Однако выполнение поставленной Франческо задачи осложняли представители других итальянских государств, неустанно нашептывавших императору о том, что Флоренция платит Людовику XII, тем самым давая французам возможность удерживаться в Италии. Между тем, по непроверенным слухам, весьма заманчивое предложение Максимилиану поступило от Медичи, желавших заручиться его поддержкой и вернуть себе власть. Расстроенный Веттори попросил правительство заменить его другим, более подходящим послом, который сумел бы «провести переговоры и принять решение». Император урезал требуемую сумму до 50 тысяч дукатов, но желал получить их немедленно, заявив, что в противном случае пусть представитель Флоренции больше не показывается ему на глаза.
Такое требование поставило республику перед нелегким выбором: отправить посла и заплатить, оттолкнув от себя французов, или же не отправлять ни посла, ни денег и тем самым навлечь на себя гнев Максимилиана? Для принятия окончательного решения была созвана совещательная коллегия, которая постановила отправить ко двору императора Аламанно Сальвиати и Пьеро Гвиччардини, наделив обоих соответствующими дипломатическими полномочиями. Но Гвиччардини ехать отказался, заявив, что было бы глупо выводить из себя Людовика XII в обмен на призрачные посулы Максимилиана. После дальнейших дебатов члены коллегии отвергли предложение расширить полномочия Веттори, однако согласились предоставить ему новые, более детальные инструкции.
Содерини ждал удобного случая, чтобы загладить вину перед своим верным помощником Макиавелли. Сославшись на то, что передавать поручение Веттори через обычного курьера небезопасно, он предложил, чтобы Никколо лично передал Веттори решение коллегии. На этот раз оппоненты гонфалоньера не нашли поводов для возражений, хотя и заподозрили, что друзья Содерини поддержали кандидатуру его любимчика, поскольку были уверены, что тот передаст инструкции «согласно их замыслам и планам». Иными словами, гонфалоньер, который неизменно поддерживал французов, и теперь изо всех сил пытался угодить Людовику и воспрепятствовать союзу с Максимилианом.
Макиавелли отправился в путь немедля, взяв предназначенные для передачи Веттори правительственные наставления: предложить императору 30 тысяч дукатов, в случае необходимости поднять сумму до 50 тысяч с условием выплаты тремя частями, причем только в том случае, если не останется никаких сомнений в том, что войска Максимилиана уже на пути в Италию. Взамен император должен был гарантировать признание суверенитета Флоренции. Содерини был прав — доставка депеши на самом деле оказалась небезопасным предприятием: едва Макиавелли прибыл в Ломбардию, как движимые подозрениями французские власти распорядились тщательно его обыскать, поэтому Никколо пришлось разорвать письмо. Путешествуя по Швейцарской конфедерации, Никколо записывал свои суждения не только о том, как превосходно организована там оборона, но и о стремлении местных жителей к независимости. Позднее, в «Рассуждениях», Макиавелли, всегда искавший аналогии
Кроме того, побеседовав о намерениях Максимилиана с послом Савойи, Никколо стал понимать всю сложность стоящих перед ним дипломатических задач. «Хотите за два часа узнать то, что я не смог выяснить за многие месяцы?» — спросил посол, а затем пояснил, что, мол, император держит свои планы в секрете и, чтобы быть в курсе всего, необходимо везде иметь своих шпионов. Удерживая в памяти отрезвляющие слова посла, Макиавелли отправился в Инсбрук, надеясь отыскать там Веттори. По дороге ему то и дело попадались неорганизованно следовавшие войска, что подтверждало его прежнее представление об империи как о сборище формально независимых государств, каждое из которых имело свои интересы. Максимилиан, располагая неплохой армией, остался почти без гроша и нигде не мог отыскать средств на проведение продолжительной итальянской кампании. И в самом деле, рейхстаг в Констанце, вместо того чтобы решать насущные вопросы, занимался «пустословием» (ип berlingozzo). [50]
50
Берлингоццо (um. berlingozzo) — сладкий крендель, который во Флоренции пекли во время карнавала. Однако в те времена глагол berlingare означал «болтать попусту». (Примеч. авт.)
Наконец, Никколо в Боцене нагнал Веттори и рассказал ему об уничтоженных письмах. Вероятно, памятуя о недавних своих неудачах в политике, он в кои-то веки прислушался к совету друзей и сделал все возможное, чтобы успокоить Веттори. В первом письме правительству Макиавелли настаивал на своем желании вернуться домой, но в ответ Десятка сообщила, что оставляет это на усмотрение Веттори. Посол, в свою очередь, настоял на том, чтобы Никколо задержался до конца переговоров, «ибо его присутствие здесь необходимо, и я уверен, что в случае нужды и при условии, что ничто не встанет у него на пути, он готов идти на любой риск и приложить все усилия ради любви к Флоренции». А опасаться было чего, если учесть, что император направил свои войска на венецианцев, и Макиавелли вполне мог оказаться в очаге боевых действий. И что еще важно, присутствие Никколо наверняка скрашивало одиночество Франческо, нуждавшегося в помощнике, вдобавок умевшем добывать сведения.
Нет никаких доказательств тому, что Веттори и Макиавелли прежде встречались (хотя обучались у одного и того же наставника), однако они прекрасно поладили. Оба имели схожие литературные пристрастия, выросли в одном районе Флоренции и, о чем также следует упомянуть, были большими охотниками до женского пола. Кроме того, Веттори поддержал — хотя и с некоторыми оговорками — военную реформу Макиавелли, и Никколо наверняка был немало удивлен, что на его стороне оказался представитель флорентийской аристократии. Несомненно, Макиавелли понимал, что Веттори — как раз тот человек, с которым ему следовало бы подружиться, в особенности если принять во внимание семейные связи последнего с противниками Содерини (дядей Франческо был Бернардо Ручеллаи), между тем оба посла с самого начала прониклись друг к другу искренней симпатией. Все это, а также сближавшие их личные качества способствовали и преодолению разницы в возрасте и происхождении, и тесному их сотрудничеству в ходе возложенной на них миссии при дворе императора, но и заложили основу для возникновения крепкой дружбы, которой суждено было принести плоды в далеком будущем.
Депеши, отправленные Веттори во Флоренцию с января по июнь 1508 года, свидетельствуют о немалом вкладе Макиавелли. Франческо всегда подписывал письма сам, как того требовали формальности, но зачастую Никколо вписывал в них кое-что и от себя. И иногда, как явствует из писем, мнения их расходились. Даже после того, как венецианцы наголову разбили Максимилиана, Макиавелли продолжал говорить о могуществе империи, тогда как Веттори в той же депеше выражал сомнения в истинной силе Германии. Тем не менее их разногласия никогда не выходили за рамки корректной дискуссии. «Мы с Никколо обсуждали эти вопросы», — напишет Франческо в одном из писем Десятке, а позднее заметит: «Если бы Никколо уехал, я увидел бы меньше, чем смог увидеть». Франческо Веттори, несомненно, признавал таланты и способности Макиавелли. Однако Веттори отличало более приземленное, чем у Никколо, отношение к жизни и явное предпочтение практики теории. Позднее эти различия будут постоянно давать о себе знать во многих эпистолярных поединках между Франческо и Никколо, как дружеских, так и творческих.