Максим и Федор
Шрифт:
— Да что у него, температура? Болит что-нибудь?
— Температура, Кобот сказал. Не говорит ничего, в карты играть стали, а он, вижу, не может, как дохлый.
Пётр быстро прошёл в комнату, как бы извиняясь, присел на пол рядом с раскладушкой Фёдора.
— Что, Фёдор?
— Мутит чего-то. Портвею бы надо, да денег, сказал, нету.
— И у меня нет… — Пётр виновато обшарил заведомо пустые карманы брюк. — Ты аспирин-то принимал?
— Кобот дал чего-то.
— Ну, ты спи главное. Спал сегодня?
— Весь день спал.
— Ну вот
— Нет, не надо. Завтра лучше выздоровлю.
— Ну уж в жопу, врача, — сказал Максим, входя. — Я как-то вызвал врача, так потом хлопот не оберёшься, а толку никакого. Кобот понимает, он таблеток дал.
— Каких, покажи.
— Вон, на полу лежат.
На полу лежали пачки аспирина и барбамила.
— Я завтра ещё принесу, других, — сказал Максим, — и вообще, кончай ты… Может он и не болеет вовсе, а так, рыбы объелся.
Пётр потыкал рукой таблетки на полу, журналы, взял тетрадку, в которой Фёдор время от времени записывал, что придётся — или сам сочинит, или услышит.
Посмотрел последние записи:
Если человек есть в темноте, хоть и называется тёмное дом, это ничего.
Одинаковое одинаковому рознь.
Нужно твёрдо отдавать себе отчёт, зачем не пить.
Хоть и умные бывают, а всё равно.
Разливное и дешевле, и бутылки сдавать не надо.
Надо верить жизни, она умнее. Вплоть до того, что — как выйдет, так и ладно.
Ты надеешься, что как выйдет, так и ладно? Значит выбор за тебя сделает дьявол.
НА СМЕРТЬ ДРУГА.
Шла машина грузовая. Эх! Да задавила Николая!— Ишь ты. Это ты когда написал? — спросил Пётр.
— Это он сегодня, — гордо ответил Максим.
— И стихотворение сегодня?
— И стихотворение.
Пётр хлопнул по лбу, достал из портфеля книгу:
— Сейчас послушайте внимательно, не перебивайте.
Фёдор сел и спустил босые ноги на пол, Максим чуть нахмурился. Оба закурили.
«Для отрока, в ночи глядящего эстампы…»
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ЯПОНИИ
Максим и Фёдор, опершись друг о друга, сидели на небольшой поляне, покрытой густым слоем алюминиевых пробок; пробки покрывали это волшебное место слоем толщиной в несколько сантиметров и драгоценно сверкали золотым и серебряным светом.
На опушке поляны застыли брызги и волны разноцветных осколков. Жаль уходить, да скоро поезд.
Фёдор давно перестал ориентироваться — куда ехать, в какую сторону,
Возвращение неторопливое и бессознательное — как если бы Максим и Фёдор стояли, прислонившись к какой-то преграде, и преграда медленно, преодолевая инерцию покоя, отодвигалась.
— Максим, ты говорил поезд какой-то? — спросил Фёдор.
Максим чуть приподнял голову и снова уронил её.
Фёдор не нуждался в поезде; он не испытывал ни отчаянья, ни нетерпения, не предугадывал будущего и не боялся его. Но раз Максим говорил про поезд…
— Эй, парень, как тебя, помоги Максима до поезда до вести, — обратился Фёдор к парню, лежащему напротив — случайному собутыльнику.
Тот поднял мутные, невидящие глаза и без всякого выражения посмотрел на Фёдора:
— Ты чего рылом щёлкаешь?
— Да вот Максима надо довести.
— Куда?
— В поезд.
— Билет надо. Билет у тебя есть?
— Максим говорил — у тебя билет, ты покупал. Помнишь?
Парень вывернул карманы: — Какой билет, балда? Где билет?
Из кармана, однако, выпало два билета.
Фёдор подобрал билеты, засунул Максиму в карман, поднял последнего под мышки и поволок к длинному перрону, просвечивающему сквозь кусты.
Парень побрёл следом, но, пройдя несколько шагов, опустился на колени и замер.
Фёдор, задыхаясь, и почти теряя сознание, выбрался на рельсы, чудом — видно кто-нибудь помог — запихнул Максима в тамбур, и упал рядом, словно боец, переползший с раненым товарищем через бруствер в безопасный окоп.
Кто-то его тормошил, что-то спрашивал и предлагал — Фёдор безмолвствовал и не двигался.
Когда он проснулся, Максима рядом не было.
Поезд шёл быстро, двери тамбура хлопали и трещали.
Фёдор встал. С ужасом глядя в черноту за окном, он несмело прошёл в вагон. Оттуда пахнуло безнадёжным удушьем. Максима там не было, вообще там никого не было, кроме женщины в сальном халате и страшных блестящих чулках. Она с ненавистью и любопытством рассматривала Фёдора.
Фёдор захлопнул дверь. Постоял в нетерпении, морщась от сквозняка; затем открыл входную дверь и выпрыгнул из поезда.
Его тело упруго оттолкнулось от насыпи и отлетело в кусты ольхи.
Оклемавшись, когда шум поезда уже затих, Фёдор встал и неловко пошёл по каменистой насыпи к мокрым бликам шпал и фонарю.
Уже светало, но щёлкающие под ботинками камни были не видны, ноги разъезжались и тонули в скользком крошеве.
Пройдя метров сто, Фёдор сошёл с насыпи и, раздвигая руками мокрые кусты, чуть не плача, побрёл в направлении, перпендикулярном железной дороге.