Макушка лета
Шрифт:
Т е л е г а была как т е л е г а: средней, что ли, страшноты. Однако от инициалов и фамилии того, на кого ее везли, я пришла в оторопь. Директором «Двигателя» оказался некто Касьянов М. Д. Неужели Марат? Могла совпасть фамилия, первая буква имени, а тут совпадает и начальная буква отчества. Касьянов Марат Денисович. Он ведь умер. В последний раз я ездила в Железнодольск лет пять-шесть тому назад. Тогда там стойко держался слух, будто бы со слов его сестры, которая спасалась в студенческие годы
Касьянов, Касьянов, ни о ком из друзей я так не печалюсь. По Готовцеву я страдаю, а о тебе печалюсь. Вполне вероятно, что причина моей затяжной печали в твоем уходе. Другие-то живут. Погоди. Кое-кто уж тоже т а м. А многие разъехались, и я не знаю, есть ли они.
Кроме того, что печалюсь, я еще и тоскую о тебе. А это и совсем странно. Нет, не только странно. Бессмысленно. Тоска, наверно, из тех чувств, которые определяются достижимостью цели. Ты-то небытиен.
Да и не чокнутость ли это, что я обращаюсь к тому, кого не существует?
И все-таки мне хочется обращаться к тебе, Марат Касьянов, к тебе, существующему в мире моей памяти. Для кого-то этот мир иллюзорен, для меня он реален не меньше, чем действительность, потому что обладает всеми ее свойствами, за исключением бесконечности. Казалось бы, ему свойственна неизменность снимка: запечатленному не переместиться в пространстве и времени, а по существу он чужд фотографическому постоянству, потому что движется в сознании, словно речные камни: заиливаясь, вымываясь, светясь на отмели, летя в стрежневом потоке, стираясь, шлифуясь, дробясь.
Что было в тебе такое, Касьянов, что с давней поры ты не замыт песчинками секунд, не унесен в бесконечность? Твоя любовь ко мне? А что? Пожалуй, нет ничего прекрасней и мучительней для человека, чем память о чьей-то любви к нему.
Марат, и ты, дорогой читатель, и ты, Антон Готовцев — счастье и недоля моего сердца, отсюда я иногда буду пользоваться сценарным стилем и письмом от третьего лица, чтобы, изображая себя и вас, Марат и Антон, стушевывать собственное отношение к себе и вам. Это даст мне возможность рассчитывать на достижение справедливой человеческой и художественной беспристрастности.
ПЕРВОЕ СЦЕНАРНОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ
ТРИ ВСТРЕЧИ С МАРАТОМ
Зимний день в Ленинграде. Туман. С деревьев падают сырые снежные хлопья.
Касьянов, под сапогами которого с прихлюпом разбрызгивается жидкий снег, замечает памятник эскадренному миноносцу «Стерегущему».
Останавливается.
К нему прогулочным шагом приближаются Инна и Володька Бубнов. Володька узнал Касьянова, испуганно отвернулся в сторону. Инна тоже узнала его, обрадовалась.
И н н а. Смотри, Марат!
Володька что-то буркнул, обхватил ее за плечи, почти поволок вперед.
Инна выкрутилась из-под руки мужа, побежала к Марату. На звук ее шагов он повернулся, бросился навстречу, подхватил, стал вращать вокруг себя.
Когда Марат опустил Инну на ноги, она зажмурилась.
— Ох, голова кругом идет!
Боясь, что она упадет, Марат решил поддержать ее за плечи.
Подоспевший Володька ринулся меж ними, и Марат с Инной отпрянули друг от друга.
И н н а (Марату).Давно в училище и не показывался.
М а р а т. Первое увольнение. До пятнадцати ноль-ноль.
И н н а. Открытку бы написал.
В о л о д ь к а. Зачем?
И н н а. Мы же сверстники.
В о л о д ь к а. Были да сплыли.
Тащит Инну за руку. Касьянов остается наедине с памятником «Стерегущему», туманом и шлепками снега, разбивающегося оземь.
Ледоход на Неве. Кружатся чайки.
Литейный мост.
На мосту вереницы весенних людей.
Вот Инна. Тащит авоську, набитую продуктами.
Незаметно пристраивается к Инне Марат Касьянов. Она вскрикнула от возмущения, когда он потянул к себе авоську. Тут же его узнала, но авоську не отдала.
— Володька должен встретить. Пиши, назначай место и время. До встречи.
Касьянов не отстает от Инны.
— Очнись от своей ошибки.
— Все совершилось, как должно было совершиться.
— Для чего мы встречаемся?
— По твоему настоянию. С моего благоволения.
— С точки зрения моральной... Предосудительно. Хватит. Надо разрешать...
— Человечество живет тысячи веков и многого не может разрешить. Ничего дурного мы не позволяем.
— А поцелуи?
— Паинька! Смехотворное создание! Прощай и забудь дорогу на почтамт...
Касьянов в коридоре квартиры Савиных. Из комнаты выскакивает Инна, виснет у него на шее. Когда они входят в комнату с богатым по-праздничному столом, он, выставляя на стол бутылку и высыпая на столешницу грецкие орехи, благодарит ее за поздравительную телеграмму и за приглашение домой.
— Орехи? Не нужно. У меня всего полно.
Касьянов невольно ощутил квартирную тишину.
— А тихо! Я отвык в училище от тишины.
— Наслаждайся.
— Людей не слышу.
— Наши на даче. Не устраивает?
— Соскучился о твоей маме.
— Надеюсь, ты прежде всего соскучился обо мне?
— Неловко...
— Приступим к торжеству.
Она сама открывает шампанское. От хлопка и удара пробки в потолок Касьянов шутливо приседает. Наполнив бокалы, Инна говорит: