Макушка лета
Шрифт:
— Этот-то, голодовка, ходу не давал молодому инженеру. Молодой у железа новые качества вызывал. Ковче чтоб, жароупорней, эластичней... Или как там? Старался заменять им цветные металлы. Они ведь дорогие против черных. Экономия намечалась. Металлург мешал, мешал, подсекал, подсекал... Результат получился — он бумагу в комитет по изобретениям. Себя туда включил, зама, начальника техотдела, главного энергетика. Хищники очень-то склонны к самоконтролю.
— Прилипалы.
— Фамилию молодого не включили. Он узнал — к металлургу в кабинет, давай его честить. Тот спокойненько
— Не враки?
— Ты-то почему интересуешься?
— Профессия.
— Следовательница?
— Исследовательница. Слыхал об идеалистах?
— Неправильная философия? Да? Против материалистов?
— Я идеалистка: духовное для меня выше материального.
— Нынче все помешались на материальной заинтересованности. У самой, небось, капитал на сберкнижке? Одежа на тебе заковыристая. Ты не из нашего. Из области?
— Не из вашего.
— Вижу — аристократические в тебе кандибоберы... Богатая!
— Пятерка на книжке. Что касается костюма — сама себя обшиваю.
— Не заливай мозги воском. Вообще-то, говорят, мужик он головастый.
— Разругали металлурга вдрызг, затем похвалили.
— Говорят... Могут набрехать. На больших личностей чего-чего не плетут. Может, сыр-бор горит из-за власти? Директора «Двигателя» знаете?
— Плохо.
— Неуемный! По головам к власти взбег!
— Ну уж, ну уж!
— Ничего не «ну уж»! Чуть появился на заводе — начальника цеха согнал, главного инженера под сиделки коленом, директор, не дожидаясь, чесанул в теплые края. И директора бы сместил. Захватчик!
— Воистину наплели. Кто бы ему позволил?
— Не кто! Позволила промашка главного инженера Мезенцева. Никакой здесь напраслины. Почему ручаюсь? Мезенцев мой сродственник. Десятая вода на киселе, но все ж-ки. Когдай-то его кровинка запнулась за мою. Промашка... Может, и не промашка. Технические активисты сварганили машину для литья. Мезенцев приказал ту машину порушить.
— Порушили?
— А то нет!
— Неудачная, опасная? Какой повод?
— Экспертизу над ней не делали. Слух: мол, сильна была машина! Ни за что не поверю. Как Мезенцев, в Желтых Кувшинках исключительных личностей из местных не происходило.
Над входом в подъезд простерся железобетонный навес. Его подпирала зеленоватая панель, на ней летели мозаичные пеликаны.
Поднимаясь вверх, я слышала чьи-то возбужденные голоса, гулко отзывавшиеся высоко в шахте. Лифт нес меня на сближение с ними. В миг, когда лифты поравнялись, крикливый тенорок похвалялся, что он убедил Ергольского пить минеральную воду. Трещиноватый бас, вероятно, принадлежавший астматику, пренебрежительно отнесся к похвальбе тенорка:
— Будьте уверены: Ергольскому известно — без воды и неделю не протянешь. Нагнетает ужас на городское руководство. Вы понимаете? Умрет, кому-нибудь не сдобровать. Жох.
— Заблуждаетесь, —
— За личную власть. Высокий заработок тоже не сбрасывай со счета.
Спор врачей упал вниз, остановился, вырвался из шахты, едва раздвинулись створки лифтовых дверей.
Быть может, мои понятия о бытоустройстве не соответствуют современному уровню научно-технической революции, но не нравятся мне «глазки», врезанные в квартирные двери. Понимаю: наконец-то оптика, издавна находящаяся на службе у астрономии и биологии, внедряется в быт. Согласна: преступники не вывелись. Да навряд ли «глазок» убережет от лиходея, зато сквозь не- го наблюдай за соседями и за теми, кто с ними ведется, следи за влюбленными, которые уединились на лестничной площадке, зато он даст тебе возможность сортировать родных и знакомых: приятным, необходимым, выгодным ты открываешь, нежелательных, бесполезных, занудливых, посредственных, занимающих микроскопические должности — не пускаешь.
В оклеенную пластиком, узор «под орех», дверь Ергольских был вделан не просто глазок или волчок: судя по величине линзы и оправы — целая подзорная труба. В центре линзового круга светился оранжевый зрак. Вершком выше на квадрате из никеля — гравировка с фамилией хозяина и его научным званием.
Прежде чем нажать кнопку звонка, я дала, себе возможность прочувствовать, что Ергольский — кандидат технических наук, и пожелала ему выйти в доктора. Словно бы подтверждая, что хозяин квартиры относится к людям индустриальной цивилизации, за дверью раздалась гугнивая мелодия.
Чтобы тот, кто приникает к окуляру подзорной трубы, увидел крупным планом мое лицо, я встала близ двери. Оранжевый зрак почернел, но открывать не торопились, не возникло внутри даже по-мотыльковому летучее движение. Я хотела повторить гугнивую мелодию звонка, но передумала: через дверь, хотя она и была покрыта пластиком, пробивалось чье-то нервное напряжение.
— Понаставили волчков! Чего, спрашивается, таитесь? Прервала отпуск, летела тысячи километров и еще должна ждать у порога.
Кто-то упорхнул в комнату, а возвратясь обратно, искательно, девчонисто, музыкально спросил:
— Кто вы?
— ...о вы... о вы, — передразнила я.
— Скажите, пожалуйста.
— Корреспондент. По специальному заказу товарища Ергольского.
— У папы от голода сердце схватывало. Врачи приезжали. Приходите завтра в эту пору.
— Сегодня.
— У него головокружение. Посетите краеведческий музей. Культурно отдохнете.
— Скука.
— У-у!
— В музей пойду, если возьмете на себя роль гидши.
— Гейши?
— Экскурсовода.
— Мне послышалось «гейши». Мне нельзя. Дежурю при папе.
— Школьница?
— Совершеннолетняя.
— Вы меня разозлили, мисс Совершеннолетняя.
— Не от меня зависит. Папе трудно. Вокруг Касьянова целая клика. Городская власть самоустранилась. На заводе помалкивают. Поборитесь-ка в одиночку.
— Боролась.
— Все равно папе тяжелей. Завтра. Хорэ?