Макушка лета

Воронов Николай Павлович

5

В областной центр для вручения ордена прибыл член Политбюро. После торжеств в области он приехал в Желтые Кувшинки, куда его никто не ждал: городку, уязвленному собственной заштатностыо, не грезилось, что о нем вспомнят на самом верху. Почти все руководители завода почувствовали себя застигнутыми врасплох, когда член Политбюро на встрече с ними и партийно-хозяйственным активом сказал, что есть мнение о решительном увеличении мощности завода. При этом он подчеркнул, что на данном этапе оно выдвигается в качестве пожелания.

Потом он вспомнил об истории края, о его теперешних проблемах и уточнил цель своего приезда.

— Раньше Сибирь была землею, наводящей ужас. Это отразилось

в языке. Сибиркой звалась одна из опаснейших болезней скота, а также кутузка в полицейском участке. Сибирным начальником звался начальник с наклонностями злодея. Сибирщиной называли самую страшную каторгу и невыносимую жизнь! Теперь Сибирь — гордость страны. Единственное огорчительное свойство остается за ней — суровость климата. Но и это, как говорится, на любителя. Я уж не говорю о том, что для людей с характером первопроходцев, преобразователей, нет края обетованней! В соответствии с программой, принятой последним съездом партии, форсированно продолжится освоение земли сибирской. Что не обойдется без сложностей. Тревожит миграция населения, притом самого деятельного. Если бы трудовые ресурсы совершали движение по самой Сибири, еще куда ни шло, а то ведь они оттекают в области с переизбыточной деловой занятостью: на юг, к теплым морям, на земли, где посадишь болтик, а вырастит комбайн. В таких обстоятельствах не могут не привлекать внимание здешние поселки и города, где высок эквивалент оседлости и стабилен слой рабочего класса, пусть и немногочисленного. Ваш завод — предприятие, давно сложившееся. Судя по беглому осмотру, оно, в основном, лежит в русле устаревшей технологии. Меня обязали выяснить, каковы способности вашего коллектива к тому, чтобы стремительно реконструировать завод и в недалеком будущем приступить к выполнению серьезного государственного заказа. Прошу говорить.

Как водится, список ораторов был о б к а т а н заранее, но вскочил с места и заговорил прямо из зала, не дожидаясь позволения Чичкина, разливщик Самохин. На пиджаке Самохина орден Трудового Красного Знамени.

— В детстве, значится, читал я сказку про Петра Первого. Стоял солдат на часах. Во Дворце. Времени вагон и маленькая тележка. Мозговитый солдат. Стоит и крутит мозгой. Читать-писать солдат самоуком выучился. Достал он из кармана грифель, нацарапал на стене: «Ума много, а денег нет». Проходил царь Петр. Прочитал надпись. Подивился: «Котел, говорит, у кого-то толково работает». Солдат не утерпел: «У меня, ваше величество». Тогда Петр: «Деньги-то куда хошь применить?» — «Да нашел бы куда. Купил бы корабли, заготовил горностаев, повез бы в заморские страны». Петр ему: «Велю снарядить три корабля и накласть пушнины. Бери их под свою руку и торгуй». Солдат поплыл, вернулся с большим прибытком для казны. Ну, так он и начал торговать. По-нынешнему сказать, валюту царю, будто земснарядом, качал из заморских стран. Товарищ член Политбюро, ежели капиталы получим — завод вздыбим. Лично у меня дюжина специальностей. Понадобится — на стройке за милую душу вкалывать буду. Мужиков вроде меня добрая сотня наберется. Рабочий костяк, значится, есть.

Когда Самохин начинал свое никем не предусмотренное выступление, Тузлукарев испугался, а с ним испугались почти все заводские руководители: «Касьяновскии подголосок. Его подопрет, нас оплюет». Но как только, он выступил и ему весело похлопали, довольный Чичкин предоставил слово главному металлургу Ергольскому.

Ергольский присоединился к мнению, высказанному разливщиком Самохиным. Для пущей важности он назвал его знатным разливщиком. Ергольский быстро закруглился, заверив члена Политбюро в том, что на внимание и помощь партии и правительства инженерно-техническая интеллигенция «Двигателя» ответит пламенным энтузиазмом.

Тут и произошел внезапный разговор, за течением которого президиум следил с затворенным дыханием, а зал, огорчаясь, удивляясь, возмущенно

гудя.

— Товарищ главный металлург, — сказал член Политбюро, — я наткнулся, просматривая подшивку областной газеты, на письмо группы «Искатель». Я не ошибусь, если с уверенностью предположу, что рабочие и инженеры группы «Искатель» с истинным воодушевлением отнесутся к новым перспективам и делам. А те, кто загубил литейную установку, как они отнесутся?

— Виноват бывший главный инженер.

— Другой виновник вы! — крикнул из зала еще не остывший от выступления Самохин.

— Меня, Самохин, вы упомянули всуе.

— Че-че?

— Напрасно.

— Уничтожение установки могло случиться только в атмосфере застоя, безответственности и равнодушия. Товарищ директор, правильно говорю?

— Правильно.

— Товарищ Ергольский, вы упоминаетесь в письме, как попуститель. В то время как литейный цех находится в сфере непосредственного подчинения главному металлургу, вы продолжаете умывать руки? Правильно мне доложили?

— Я был нейтрализован.

Уж если Ергольский начнет запираться, податливости от него не жди. Это Тузлукарев вызнал давно, потому и поспешил отсечь его от разговора:

— Действительно, образовалась атмосфера застоя. Горький случай помог выявить. Ергольский должен это осознать и искупить. Сам я постараюсь искупить тяжелую вину неустанным трудом.

— Скажите, прикидывали вы будущее завода на десять — двадцать лет вперед? — спросил член Политбюро Тузлукарева.

— Я занимаюсь текучкой. План еще далек от завершения.

— Не мечталось даже?

— Вскользь. Да что мечтания? Недавно вышел ночью прогуляться и вдруг обратил внимание на звезды. Залюбовался! После пробовал вспомнить, когда в последний раз смотрел на звезды, и, увы, не вспомнил.

— По-моему, не время для излияний лирического толка, — заметил первый секретарь обкома партии.

— Почему же? Искренность помогает вскрывать природу человека и сложную суть его дела, — поддержал директора член Политбюро. И осведомился, прогнозировал ли кто-нибудь из присутствующих на длительный срок будущее завода, хотя бы на своем конкретном участке?

Молчали. Член Политбюро помрачнел.

Тут и поднялся Касьянов.

— Я новый работник на заводе. Мне, в силу этого, захотелось познакомиться с динамикой развития завода за последнее десятилетие. Вынес горьковатое впечатление. Завод развивается медленно. Были краткие спады, не по его вине, и умеренные рывки. Признаюсь, у меня создалось впечатление, что умеренность была основным руководящим мерилом как директора, так и моего предшественника. И я надумал составить проект плана на десятилетие вперед. План сложился такой: первая часть хозяйственно-экономическая, вторая — социальная. Она затрагивает проблемы развития коллектива, предусматривающие улучшение условий быта и труда, санитарно-гигиенических и эстетических условий, переучивание, совершенствование межличностных отношений, рост духовной культуры... Вот проект плана.

Касьянов подошел к столу президиума, подал папку с планом члену Политбюро.

Работая над планом, Касьянов подкреплял свои соображения компьютерным анализом: на заводе не было вычислительного центра, и Касьянов обращался за помощью к новосибирским кибернетикам, в недавнем прошлом его коллегам по научно-исследовательскому институту.

План Касьянова произвел обнадеживающее впечатление, хотя и не полагался на основательный прирост государственных капиталовложений, тем более на неожиданный, какой угадывался за пробным смыслом, содержавшимся в словах члена Политбюро. Вскоре это м н е н и е окрепло, и Желтые Кувшинки — тихоходная, рубленная из сосны периферия — вступили в трамвайный, железобетонный период своего существования. Немного погодя Тузлукарев, ссылаясь на то, что здешний суровый климат подорвал его здоровье, упросил, чтоб ему д а л и завод на юге.