Макушка лета
Шрифт:
Печь зажигали, регулировали и отключали с пульта. На мраморных плитах пульта возле кнопок, и пистолетного типа рукояток чернели загадочные буквенно-цифровые начертания. Поначалу я попросила Касьянова объяснить, что они обозначают, но он уклонился от ответа, и я больше не стала любопытствовать, догадавшись, что ничего конкретного о печи мне знать не положено.
Готовцев принялся рассказывать Касьянову о плавках, выпущенных без него. Упоминал альфа-железо, гамма-железо, дельта-железо. Постепенно я усвоила, что в эти дни ему удалось создать такую схему плавления,
Касьянов пошутил:
— Одни создают вечные двигатели, другие — вечные металлы.
Детски непосредственный Готовцев обиделся.
— Ну, затуманился, — искательно промолвил Касьянов. — Я за то, чтобы обнадеживаться, но выверять основательно.
— Вот посмотришь...
— Тогда готовься к выполнению новой задачи.
— Да не,оскудеет разум дающего эпохальные задачи.
Касьянов заглянул в окуляр и вышел из помещения. За ним вышли Антон Готовцев и я. После зноя, которым нас обдавало, свежесть наружного воздуха показалась нам отрадной, как горсть родниковой воды в летний жар.
— Билет купила? — спросил меня Антон.
Он очень надеялся, что я не купила билет, но я не оставила ему надежды:
— Завтра улечу.
Касьянов с укором покосился на меня.
— Уговорим сдать билет. А ежели не уговоришься — все самолеты выведем из строя.
Телефонный «сигнал» обсуждался в помещении для сменно-встречных собраний в новом литейном цеху. Помещение светлостенное, с широкими окнами и деревянными лавками. За столом — никого. Все: и начальство, и рабочие, и служащие — сидят на скамьях. Касьянов, Лалевич и я сидим рядом.
Лицом к присутствующим стоит Перетятькин.
С а м о х и н. Говори, старшой, мы сюда не в молчанку пришли играть.
Б у л е й к о. Почему бы нам совместно не помолчать? Двоедушие — товар ходкий.
Касьянов весело оглянулся на Булейку.
П е р е т я т ь к и н. Не смейтесь только: у меня прозрение, на почве, конечно, раскаяния.
Б у л е й к о. Счастливое похмелье!
Л а л е в и ч (Булейке).Притом у самого Перетятькина!
П е р е т я т ь к и н. Карапузом я вздумал кататься на льдине. Лед практически сошел. Отдельные льдины. Взял шест, прыг на льдину, толкаюсь. Расхрабрился. На другую льдину кы-ык прыгну! Бух в речку. Плавать умел мало-мальски. На обеих льдинах сразу повис. Течение их разводить, я орать. Дядька на берегу оказался, кричит: «Трымайся за одну льдину». Я цап за одну льдину. Дядька тот, украинец, после достал меня. Вспомнил я почему? Повлияло на меня: «Трымайся за одну льдину». Когда главный инженер Мезенцев приказал сломать литейную установку, а товарищ Нареченис надумал подать на Мезенцева в ОБХСС, я хотел донести главному инженеру, Он вышел из заводоуправления. Я к нему, он испугался. Хвать в машину, только колеса засвистели. Надо было либо прибиваться к линии товарища Касьянова — спасать
Ж е р е л о. Или в себя заглянуть? Вообще-то ты ловко выкручиваешься.
П е р е т я т ь к и н. Сегодня до моего сознания дошло — нет мудрости, применимой в любых обстоятельствах. Надо ориентироваться на справедливость. Машину сломали — я злорадствовал. Товарищ Касьянов меня раскусил и понизил до мастера. А Тузлукарев назначил меня начальником цеха. Товарищ Касьянов, чуть сделался директором, перевел меня обратно в старшие мастера. Я его ненавидел, а надо было ориентироваться на него. Самолюбие не пускало. После получки, правильно, я напился. По бесчестию не могу быть старшим мастером. Прошу оставить наладчиком литейных машин.
С а м о х и н. По этой части равного тебе нет.
Ж е р е л о. Оставить старшим мастером. Он в заработке никого не обижает.
Б у л е й к о. Решил сам в наладчики — пускай. Дальше определим, как с ним быть.
Шум. Выкрики:
— Правильно!
— Пускай остается!
— Заработок — первое дело.
— Директору видней.
П е р е т я т ь к и н (в тишине).Не имею морального права.
Л а л е в и ч. Перетятькин прав.
С а м о х и н. Согласиться с желанием.
К а с ь я н о в (обратись к Перетятькину).Честно или расчет на снисхождение?
П е р е т я т ь к и н. Честней некуда.
Л а л е в и ч. Голосую предложение Самохина. Кто за то, чтобы удовлетворить предложение Самохина?
Спиной я не могла видеть поднятых рук, но по шороху рукавов услыхала, что за предложение Самохина голосует большинство.
Конец собрания совпал с окончанием обеденного перерыва. Я решила воспользоваться случаем и еще раз взглянуть на машину по отливке «лотосов».
К пульту, облицованному, как и входная дверь квартиры Ергольского, золотисто-коричневым пластиком с узором «под орех», встал Булейко. Слегка сдвигаясь в сторону, он показал глазами, чтобы я тоже встала к пульту. Когда пришли в движение лепестки серого металла, я вспомнила «поп-скульптора» Скорнякова. Видать, его работа! Такая нежность полировки, такая тонкая легкость смыкания и размыкания лепестков, что кажется: попади меж ними волосок — для лепестков он будет, как бревно на пути велосипеда. Впрочем, это до мгновения, когда снизу, к скрытой стороне лепестков, подается жидкий дюралюминий: от его жара тотчас улетучится не то что волосок — целый шиньон.
Прядают серые лепестки, приобретая под воздействием температуры благородную мягкость тона, присущую платине. На асбестовые пластины конвейера выскакивают и уплывают свежеотлитые ярко-белые «лотосы». Мне нравится работа литейной машины и детали, которые, она выдает. Я оборачиваюсь к Марату, торжественно говорю:
— Высокоэстетическая работа!
— Красиво так красиво! — соглашается Булейко.
Касьянов посмеивается с добродушным лукавством.
— Искусство влияет на технику. Мой друг Булейко и я...