Мал золотник…; Туман спустился c гор
Шрифт:
– На голову я её не посажу, а есть она будет со мной, если вам с нею тесно. И нет в этом ничего плохого. Едят же в городе мужчины с женщинами за одним столом.
– Уж не от неё ли ты городской культуры набрался? – с ехидцей спросила Зухра.
– Хорошее не грех перенимать от всех людей. Я же не дикий человек, а просвещённый.
– Но не забывай, что ты – мужчина, мусульманин, мулла.
– Всё это приложение к человеку. Ты забыла добавить, что я ещё сапожник, а значит – не хан, не бек, чтобы возвышаться над простыми смертными.
– А почему же ты тогда стараешься возвыситься над своими домочадцами, даже над
– Потому что я – голова, отец, хозяин дома, воля которого для всех вас должна быть священна. Дом – это тоже маленькое государство, в котором должен верховодить один, старший, иначе никакого порядка не будет. А что касается чинов, званий и положения моего сына, то они должны представлять авторитет для тех, кто ему подчинён.
– Да, тебя не переспоришь, – махнула рукой Зухра. – Ладно, пусть садится за стол с нами. Не будем нарушать наших обычаев.
– Вот это другой разговор, – удовлетворённо произнёс Амир-Ашраф.
Зухра понимала, почему муж проявляет такую заботу об иноверке. Но примириться с этим не могла. Как все горянки, верила в Бога, в чертей, в домовых. Вот и решила, что Марина знает какое-то колдовство, которое помогло ей в годы войны завладеть сердцем Селима, а теперь и сердцем её старика. Избавить мужа от колдовских чар иноверки могла только старая кудесница-гадалка Гажар. И Зухра решила обратиться к ней за помощью.
Обо всём, что происходило в доме муллы Амира-Ашрафа, хорошо знали все аульчане. Знали со слов Зухры и Умму, которые любили на людях «почесать языки». Поэтому, когда Зухра явилась к Гажар, та, не спрашивая ни о чём, быстро разложила на столе замусоленные карты и тут же поведала ей «всю правду». Зухра была поражена «ясновидением» Гажар, её способностью «отгадывать» чужие тайны.
Положив перед ней новую, хрустящую сторублёвку, сказала:
– Дорогая сестра Гажар, помоги беде моей, избавь мужа от чар иноверки. Стыдно мне за него. Всё принимает из её рук и тут же, не совершив омовения, берется за Коран. А ведь он – мулла. Целый день возится с внуком, который ещё не обращён в ислам, которому до сих пор не сделано обрезание. Но ребёнок – существо святое, и нет греха в общении правоверного с ним. А вот мать его – русская, иноверка. Она никто для нас – ни дочь, ни сестра, ни невестка. Но муж заботится о ней, словно о родной дочери. Дорогая Гажар, сделай так, чтобы он отвернулся от неё, как от нечисти. Даже если мой сын Селим захочет узаконить с ней брак, я буду против. Помоги мне – ничего для тебя не пожалею.
– Хорошо, – кивнула Гажар, – помогу. Отрежь от платья иноверки и от рубахи мужа по лоскутку и принеси мне.
Обнадёженная Зухра на второй же день принесла гадалке два лоскута материи. Гажар при ней бросила их на медное блюдо, подожгла и начала кружиться по сакле, бормоча заклинания. Затем вынесла блюдо во двор и разбросала пепел вокруг себя.
– Всё, теперь твой муж расколдован. Можешь быть спокойна, – сказала она хриплым голосом.
Зухра, поблагодарив, протянула ей ещё сто рублей и, довольная, отправилась домой.
В течение нескольких дней она внимательно следила за мужем, но никаких перемен в его поведении не замечала. Он по-прежнему был внимателен к Марине, проявлял заботу о ней и по-прежнему покрикивал на родную дочь и на неё, Зухру.
«Странно, –
Зухра решила не ходить больше к гадалке.
Амир-Ашраф каждый день ждал приезда Селима, который вот уже около двух месяцев не появлялся в доме.
Наконец, не выдержав, он сказал Кериму:
– Дай этому городскому начальнику телеграмму, пусть немедленно приезжает.
Керим тут же побежал на почту.
Амир-Ашраф переживал и сожалел, что так грубо обошёлся со старшим сыном, ударил его посохом. С тех пор как Селим поступил в институт, он ни разу не наказал его. Да и не за что было наказывать. Селим, хотя и был немного упрямым, не пил, не курил, достойно, как и подобает настоящему джигиту, вёл себя с девушками.
«И как это у меня поднялась рука на него, – сокрушался Амир-Ашраф и тут же успокаивал себя: – Ничего, я – отец. А рука родного отца ни унижения, ни боли не причиняет. Не зря в народе говорят: детей надо любить, как душу, а трясти, как грушу. Вон ювелир Булат не бил сына, смотрел сквозь пальцы на все его проделки, потакал всем его прихотям. И к чему это привело? Вырос – и не стал ни работать, ни учиться. Предался разгульной жизни. Обокрал в городе квартиру своей невесты. И сидит теперь в тюрьме… Да, я правильно сделал. Тоже мне инженер, начальник… Пусть знает, что в своём доме для него и остальных я – начальник…»
Амир-Ашраф не сомневался в том, что Селим в конце концов уступит его желанию и воле…
Думы старика прервал внук. Вбежав в комнату, он повис у него на шее. Вслед за сыном вошла Марина. Она хотела увести ребёнка, но Амир-Ашраф сказал ей:
– Не надо. Пусть будет здесь.
– Он же не даст вам покоя.
– Это хорошо. Развеет моя голова. – Амир-Ашраф поцеловал внука, усадил его на колени. Затем цепким взглядом окинул Марину с головы до ног: – Ты, дочь моя, одень хороший платье, хороший платок.
Марина кивнула и быстро вышла из комнаты. Она не хотела, чтобы Амир-Ашраф видел слёзы радости на её глазах. Она знала, что Селиму послана телеграмма и что скоро он должен приехать. Поэтому Амир-Ашраф и сказал ей, чтобы она хорошо оделась.
Марина догадывалась, что это из-за неё Селим поссорился с отцом. Догадывалась и о том, что Амир-Ашраф хочет насильно навязать её сыну. Зачем? Ради чего? Ради ребёнка? Но ведь насильно мил не будешь. И сын Амир тут не поможет. Да, она любила Селима все эти годы. Любит и сейчас. Но чтобы любовь приносила счастье, она должна быть взаимной. А Селим отвернулся от неё. Зачем же она приехала сюда? Сколько раз она порывалась подхватить на руки сына и бежать куда глаза глядят. Но тут же одёргивала себя: «Не смей! Не делай этого! Вспомни те страшные ночи, когда ты боролась со смертью, в отчаянии падала духом и только любовь к сыну поддерживала твои силы! Вспомни, как ты в первом и, может быть, последнем письме к Селиму умоляла его позаботиться о родном сыне! Тогда твои мысли путались, ослабевшая рука дрожала. Но теперь это всё позади. В мире много добрых людей. И один из них – Амир-Ашраф. Он любит внука, он не даст его в обиду. Теперь ты не имеешь права говорить, что у тебя нет на свете никого из близких и родных…»