Малахов курган
Шрифт:
Топоры затихли.
Крики и стук шагов по верхней палубе прекратились. Отвалили последние баркасы. Тихо переговариваясь, «охотники» выждали, пока отвалил вельбот капитана. Тогда, по условию, они выбили клинья кингстонов. Вода бросилась с шумом в трюм. Кончив работу, трое заговорщиков собрались на второй нижней палубе и погасили фонари.
– Пора, братишки! – сказал Погребов. – «На флаг».
Накануне Стрёма спускал гюйс и утаил его, вместо того чтобы сдать. Теперь Стрёма прокрался по верхней палубе к бушприту, поднял гюйс и сдернул петлю. Флаг распустился по ветру.
– Гюйс поднят, – доложил Погребову Стрёма,
Погребов, раздувая горящий фитиль, ответил:
– Пошлем светлейшему гостинец.
Передав пальник [181] Могученко, комендор склонился к прицелу. Все орудия на корабле были накануне заряжены.
В это время «Громоносец» начал поворот и ушел из-под прицела. Погребов выругался.
– Беда, братишки! – успел он крикнуть, увидев сквозь орудийный люк, что на «Громоносце» ладят кормовое орудие.
181
Пальник – палка с железными щипцами на конце для вкладки фитиля, которым поджигают порох.
Выстрел прогремел. Снаряд пробил борт, прыгнул внутрь и забился, катаясь по палубе огромным черным шаром. Из трубки бомбы сыпались искры.
– Бегите, друзья! – крикнул Погребов.
Упав на палубу, он схватил бомбу и навалился на нее грудью. Бомба взорвалась…
Сбитые взрывом с ног Могученко и Стрёма через мгновение очнулись. Едкий пороховой дым вытягивало через пробоину в борту. Исковерканное тело Погребова лежало ничком у левого борта батарейной палубы.
– Прощай, товарищ!
Оба матроса быстро разделись и, когда ударила вторая пушка, кинулись с левого борта в море и поплыли прочь от корабля, торопясь, чтобы их не захватил водоворот.
Глава пятая
Жуткая ночь
В домике Могученко на скате Малахова кургана в эту ночь, когда собирались топить корабли, никто не спал. Батенька после трех суток отсутствия пришел домой угрюмый, разбитый и на расспросы семейных только сердито огрызался. Веня умаялся за день и все приставал к большим: «Когда же пойдем? Опоздаем, ничего не увидим!» Анна уговаривала Веню прилечь рядом с батенькой, который лежал под пологом, кряхтел, вздыхал, бормотал что-то про себя, а то и вслух начинал бранить кого-то. В такие минуты Веня боялся отца и наотрез отказался лечь рядом с ним.
– Веня, заснешь сидя, а потом тебя не поднимешь!
– Ни за какие деньги не усну! – уверял Веня и, конечно, уснул.
Так с ним бывало только раз в году – в ночь на светлый праздник, когда он ждал и не мог дождаться, чтобы посмотреть, как люди со свечами обходят церкви, как качаются всюду бумажные китайские фонари и гудят колокола.
И ночь 11 сентября в Севастополе походила на единственную в году ночь, когда русские города оживлялись и весь народ высыпал на улицы.
Веню разбудили угрозой, что уйдут на Городскую сторону без него. Пока Веня спал, приходил от Корнилова курьер и увез батеньку на корабль «Ростислав» – зачем, никто не знал. Вернулась с Сухарного завода из ночной смены Ольга. И Маринка пришла из парусной мастерской, куда ей велели прийти на работу ночью; этого еще не бывало
– Милые мои, что у нас было-то! – говорила Ольга. – Проклятой-то анафема [182] Меншиков велел Сухарный завод прикрыть, печки взорвать порохом… Квашни разбили, противни в бухте утопили…
– А мы, милые, – перебила Маринка, – из старых парусов чехлы для матрацев шили. Крестный Хонин велел отдать в госпиталь восемьсот новеньких коек. Он их для своих матросиков на корабль приготовил. Морской травой набивали – и то велел отдать, не пожалел. Раненые-то на голых каменных плитах валяются. Нашили мы матрацев, а что толку: в городе ни сена, ни соломы. Чистая беда!
182
Анафема – церковное проклятие, отлучение от церкви.
В дом возвратилась из госпиталя печальная Хоня с заплаканными глазами.
– Девушка, да ты вся в крови! – всплеснула руками мать.
Веня кинулся было к Хоне и отшатнулся:
– Фу, как от тебя пахнет!..
– Отойди, Веня, замараешься! – сказала Хоня устало. – Не знала, что в человеке столько крови есть!
– А доктора режут? – спросил Веня. – Отрезают ноги, руки?
– Отрезают, милый! – ответила Хоня, снимая замаранную в крови одежду.
– А если кого в голову – и голову отрезают?
Хоня покачала головой:
– Да как же, милый, человек может без головы быть? Подумай-ка!
– Ну да. А батенька про Меншикова сказывал, что он голову потерял!..
Анна и Маринка засмеялись. Не смогла сдержать улыбки и Хоня. Только с лица Наташи не сходит печаль.
– Вот ты какая! – с укором говорит Наташе брат. – У всех новости, а у тебя ничего нет. Коли Стрёма не пришел, у тебя в голове пусто!
– Верно, милый… – со вздохом соглашается Наташа.
Веня уже забыл, что надо идти смотреть на затопление кораблей. Упав на стол головой, он засыпает… Хорошо быть солдатом! Пуля – вжик! – в голову. Приходит доктор – раз! – голову на прочь, и лети на небо… Вене сделалось жутко, он хочет бежать от доктора, а ноги не сдвинуть с места.
– Что же это он, опять заснул? Пойдешь ты или нет?
Веня встрепенулся:
– Пойду, пойду. Ишь вы какие, без меня хотели уйти! Я и не думал спать!
В толпе
– Куда бежишь? Если ты не будешь слушаться, мы тебя не возьмем! – грозит Вене маменька, запирая дом на замок.
Веня прекрасно понимает, что уже не взять его никак не смогут, но ему немножко страшно убегать ночью при луне, и он примиренно советует матери:
– А вы меня за обе руки возьмите. Да крепче держите, и я не убегу… Вот так!
Ольга берет Веню за левую руку, мать – за правую. Дорога идет под гору… Молчаливые люди обгоняют семью Могученко. И внизу видно: от Пересыпи к мостику идет народ.
– Да что вы так тихо идете! – Веня тянет мать и сестру. – Я бы один так и полетел!
Ольга и мать подхватывают Веню под мышки и бегут. И уж Веня не достает земли, болтает в воздухе ногами и визжит от восторга. Добежали до мостика через Южную бухту. Поставили Веню на ноги. Он кричит сестрам:
– Чего вы отстали! Ноги, что ли, отнялись? Глядите, весь народ бежит!