Малая Глуша
Шрифт:
Подняла и аккуратно повесила на спинку стула брошенную на пол юбку, сгребла все косметические ватки в ладонь, приподняла подушку, чтобы взбить ее и аккуратно положить в изголовье, и замерла на миг, затем извлекла то, что лежало под подушкой, и бессильно уселась на кровать.
В духовой музыке, даже самой бравурной, заключена какая-то тоска. На вокзале играли «Прощание славянки».
Вася стрельнул у Елены Сергеевны рубль, убежал куда-то в толпу, но вскоре вернулся и
– Беляши, – сказал он, как будто это говорило в пользу пирожков. – Хотите?
– Нет, Вася, спасибо, – вежливо сказала Петрищенко.
«А я ведь позавтракать не успела», – подумала она.
Вася пристроился у фонарного столба и стал сосредоточенно есть. Беляш неожиданно аппетитно пах жареным тестом.
– Как вы думаете, Лена Сергеевна, – сказал Вася, дожевав беляш, – вон тот молдаван… с мешком… видите?
– Ну?
– Вам не кажется, что он за нами следит? – Он вытер руки о бумажку, в которую были завернуты пирожки, скомкал ее и бросил в урну, а потом еще раз вытер руки о штормовку.
– Вася, – устало сказала Петрищенко, – я тебе не Белкина.
– Ну, дык… – начал Вася, но тут объявили прибытие поезда тем торжественным, гулким, немного таинственным голосом, которым делаются все объявления на железных дорогах.
– Вот он, идет!
У нее почему-то сладко замерло сердце, словно она была маленькая, и они вместе с мамой стояли на вокзале, встречая из командировки папу – веселого папу в ратиновом пальто, с чемоданом, набитым замечательными московскими подарками.
Поезд зашипел, три раза ухнул и остановился.
– Не приехал? – спросила Петрищенко, глядя на то, как спешили друг к другу встречающие и пассажиры.
– Почему не приехал? Приехал. Видите вон того, с саквояжем?
– Это и есть твой специалист? – в ужасе спросила Петрищенко.
Петрищенко беспомощно смотрела на мальфара. Мальфар сидел за ее столом, на ее обычном месте, и пил из блюдечка чай. Мальфар сидел в пальто. В глухом пальто, черном и долгополом. Еще он попросил включить в кабинете калорифер.
Чай принесла Катюша, щеки ее пылали, рот ее был изумленно открыт.
– Катюша, – сухо сказала Петрищенко, – можешь идти. Спасибо за чай. Ты что, Роза? Что тебе надо? Вася…
– Я, вот… – Розка протиснулась в приоткрытую дверь кабинета, вручила Петрищенко сложенный вдвое листик бумаги и теперь стояла в своем зелененьком пальто, переминаясь с ноги на ногу, и искоса поглядывала на гостя.
– Ты что здесь делаешь, Розалия? – удивился Вася. – Я тебе сказал дома сидеть!
– Заявление об уходе, – пояснила Розка, как будто бы Петрищенко не умела читать, – ну… вот…
– Так, Роза… – Петрищенко со вздохом изучила листок бумаги с причудливыми Розкиными каракулями. – В
– Ну… мне языковая практика нужна, – сказала Розка, глядя большими честными глазами, – а вы ее мне обеспечить не можете.
– Что я еще обеспечить не могу? – железным голосом спросила Петрищенко.
– Ну… Перспектив тут нет, – сообщила Розка, потупившись.
– Ясно. Перспектив нет. Вася, – Петрищенко сложила листок, согнула еще раз пополам и протянула Васе, – возьми это, возьми Белкину и разберись. Хотя нет, погоди. Роза, выйди на крыльцо и подожди там. Извините, товарищ Романюк.
– Вообще-то я не товарищ, – сказал мальфар.
Розка, демонстративно топая, направилась к выходу. Петрищенко поглядела ей вслед, схватила Васю за рукав, протащила его мимо стола, где, позабыв о вязании, сидела с полуоткрытым ртом Катюша, и потащила к окну в коридоре. Угол окна был затянут паутиной, а дохлая муха на подоконнике, похоже, лежала здесь с весны.
– Вася, – сказала она свистящим шепотом, – это кого ты мне привел? Это что за этнографический раритет? Я перед Лещинским поручилась, а ты…
– Что вы как маленькая, Лена Сергеевна, – укоризненно прогудел Вася, – сильный мужик, я ж говорю, его в Киев… сам секретарь горкома… купе-люкс, все такое, тучи разгонять. Это ж хорошо, когда чистое небо…
– Ты мне, Вася, не заливай. Я тебе не Белкина. Мракобесие какое-то развели.
– О! – сказал Вася. – Кто бы говорил? А у нас что? Кафедра научного атеизма?
– У нас совершенно другое дело. Совершенно. Есть методика, есть система. Есть рекомендации, в конце концов. Потом, ты посмотри, во что он одет? Лапсердак какой-то!
Петрищенко потерла переносицу под очками.
– А тучи, Вася, это такие… это конденсат атмосферного пара. Влага. Образуется в воздухе при столкновении холодных и теплых воздушных потоков. Кажется.
– Так я не возражаю, – жизнерадостно сказал Вася, – а еще облака делятся на кучевые, перистые и слоистые… и грозовые. Типичный вид грозового облака…
– Вася!
– Катюша и то лучше вас понимает. Вон, сидит, уши горят. А я бы на вашем месте, Лена Сергеевна, за любую соломинку бы ухватился. Вы поговорите с ним. Поговорите, послушайте. А вечером, ну… Сходим с ним. Вместе сходим. Может, что и получится.
– Вася, это точно не самозванец?
– Какой самозванец, я ж говорю, я ему в семьдесят шестом практику сдавал. Это вы, Лена Сергеевна, с настоящими специалистами просто не работали еще. Вы бы поглядели, какой шикарный шаман Игарский порт обслуживал! Он без мухомора не приходил.
– Ладно, Вася. – Она отмахнулась, поскольку граница между правдой и ложью в Васиных рассуждениях была устроена как-то особенно ловко. – Иди, разберись там с Белкиной. Только ее сегодня не хватало. Посади эту Розу… то есть…