Малая Глуша
Шрифт:
– Ах ты, сволочь, – бормотал Вася, – сволочь, сволочь, сволочь…
Он потянулся к магнитофону и потянул за провод. Но и отключенный, магнитофон продолжал работать, уханье стало глуше, глубже, и Васе не хотелось смотреть, что делается на площадке. Он долго примеривался, но все же ухватил магнитофон и, подняв его на вытянутых руках, размахнулся и швырнул о землю. Магнитофон разбился неожиданно легко, рассыпались в стороны пластиковые брызги, какие-то пружинки, лента из кассеты размоталась и поползла сама собой, как черная змея. Вася осторожно отпихнул
Наступила глухая ватная тишина.
Вася, пригнувшись, выглянул из-за «уазика».
Края пролома в небе срастались, словно куски радужной пленки на поверхности воды, примыкая друг к другу, так и не слившись в единое целое. Никто не обращал на это внимания; люди, подумал Вася, вообще мало что замечают вокруг себя, только то, что непосредственно касается их самих. За некоторым, впрочем, исключением.
Товарищ майор сидел на красном гравии стадиона, мягкий, словно из него вынули все кости. Вокруг потрескивали и шипели прогоревшие костры. Идол на черном столбе ворочал белыми глазами.
Вася подошел поближе. Наверное, надо было протянуть руку, помочь москвичу встать, но Васе почему-то остро не захотелось этого делать, и над причиной этого нежелания он раздумывать не стал. Просто не подал руку, и все.
Майор, покряхтывая, встал сам. Вася вдруг подумал, что он гораздо старше, чем кажется.
– Черт, что это было? – спросил он в пространство.
– Это он, – сказал Вася. Называть тварь по имени ему не хотелось.
– Ничего не понимаю, – сказал москвич растерянно, – стандартная процедура. И для Северной, и для Мезо. Утвержденная министерством.
– Ложил он на ваше министерство, – с удовольствием сказал Вася, – он тоже умеет работать с людьми. А транс – штука обоюдоострая. Он жиреет с этой вашей стандартной процедуры.
– Этого не может быть. – Москвича знобило, и он накинул на плечи замшевую куртку с бахромой по швам.
– Может. Ваша стандартная процедура вовсе не предназначена для того, чтобы его извести, неужто не ясно? Она – чтобы договориться. Умаслить его.
Вася поглядел на столб, на растерянных людей, на темную тень, набухшую над стадионом, которой они не видели, но чуяли каким-то шестым чувством; что-то не так, отчего-то вокруг плохо и неуютно и тянет резким холодным ветром. И еще наверняка они ощущали пустоту под ложечкой, подступающий ужас пустого ледяного дома.
– Он когда-то был богом, пока не стал лесным духом. Богом большого народа. Богом голода. Богом урожая. Это ведь, в сущности, одно и то же. Ему приносили жертвы. Он бегал с людьми. Он вспомнил. Вы его все равно что домой позвали.
– Это ваши домыслы. – Москвич уже пришел в себя, но вид у него был растерянный.
– Ладно, – устало сказал Вася, – я пошел.
Он развернулся, сунул руки в карманы и побрел прочь, отшвырнув мыском драного кеда тлеющую паклю.
– Задержитесь, – сказал ему в спину москвич.
– А хрен вам, – отозвался Вася, но тем не менее обернулся.
– Вы же сибиряк, серьезный, ответственный человек. Ведете себя как
– Я очень серьезный человек, – сказал Вася, – и ответственный сибиряк. Поэтому дальше вы уж как-нибудь сами.
– Вы тут, на местах, вообще о себе много понимаете.
– Куда уж больше, – безнадежно сказал Вася, направляясь к выходу.
У проходной солдатик отошел в сторону, уступая ему дорогу.
– А вы тоже артист? – спросил он с любопытством.
– Артист, артист, – устало сказал Вася.
– А где вы снимались?
– Да практически везде. Я дублер. Незаметный герой экрана. «Место встречи изменить нельзя» смотрел?
– Ага, – сказал солдатик, – нас водили. На премьерный показ. Всей ротой.
– То место, где автомобиль в реку падает, видел?
– А, это когда за Фоксом погоня?
– За рулем я был, – сказал Вася.
– А это чего будет? Про индейцев?
– Ага… Совместно с югославами. Отснимем, а потом на натуру поедем.
– Здорово, – завистливо сказал солдатик, – а классные у них спецэффекты, мне на минуту аж дурно стало.
Вася шел, оглядываясь по сторонам; холодный ветер, раньше времени уносящий листья с деревьев? Сгущения мрака в провалах между фонарными столбами? Ртутный липкий свет, проливающийся с неба? Покупатели, теснящиеся у прилавков гастронома, вываливающиеся из дверей, прижимая к груди какие-то банки и свертки?
Реальность, сдвинувшись с места, не ушла далеко, все было как всегда… наверное, как всегда. Резкими птичьими голосами переговаривались две дворничихи над кучкой желтых листьев у кромки тротуара, у газетного киоска усталый мужчина в сером пальто покупал «Известия» и «Спутник кинозрителя», а надо всем этим вечернее небо, в котором перемещаются жирные радужные пленки, и трещина между ними все ширится, ширится…
Небольшая рыжая собака, сидевшая около ступенек гастронома, подняла вверх острую мордочку и горько завыла…
Вахтерша общежития симпатизировала Васе – она кивнула ему и потянулась за ключом.
– Баба Зина, вы Романюка не видели? Ну, вселился такой…
– Видела, – поджала губы баба Зина, – он, между прочим, женщину привел. Я говорю: «Нельзя!», а он говорит: «Можно!» Я – «не положено», а он, как-то так получилось, ее под ручку, ключ взял и до свиданья! – Она растерянно развела руками, удивляясь своей покладистости, – и долго уже, между прочим, Васенька. А ведь не положено.
– Скоро конец света, баба Зина, – сказал Вася, – плюньте.
– Вести себя надо прилично, – сказала баба Зина, – тогда и конца света не будет.
Вася вздохнул и уселся в продранном кресле рядом с конторкой и плакатом с планом эвакуации. Голова была пустой, как воздушный шарик.
– Распустились все. И молодежь распустилась. И ты, Васенька, распустился, – продолжала ворчать баба Зина.
Романюк спускался по лестнице под руку с Петрищенко, и та, увидев Васю, вроде даже попыталась выдернуть руку, но передумала и заметно покраснела.