Малая Глуша
Шрифт:
– Я не хотел, Ледочка, – всхлипывал Лев Семенович, – я же не хотел… Я не хотел ничего плохого, я только хотел, чтобы его забрали отсюда, без вреда, без никакого вреда.
– Погоди, Лева. Это ужасно все, но при чем тут ты? Это просто несчастный случай, ужасный несчастный случай.
– Это я ее просил, Ледочка. Чтобы убрали. Но без вреда, Ледочка, без вреда.
– Кого?
– Ее, – шепотом сказал Лев Семенович, – ее, страшную.
– Катюшу?
– Ох, Ледочка!
– Погоди, Лева. Погоди. Ты думаешь, это она?
– А
– Ну, такое страшное несчастье. Страшное. Бывает, такое само собой случается. Она же что, не человек? Как бы у нее рука поднялась? Да и кто на такое способен?
– Она… она меня водила к царице.
– Какой царице? – с трудом выговорила Петрищенко, только сейчас заметив, что у нее стучат зубы, то ли от холода, то ли от ужаса. Над морем прожектор описал в темном небе пологую дугу и погас. – Лева, что ты говоришь? К какой царице она тебя водила?
– Страшной, – всхлипнул Лев Семенович.
– Лева, как же ты позволил повести себя к какой-то царице? Зачем? Какая еще царица?
– Ка-аменная, – плакал Лев Семенович, – у музея стоит.
– У музея? Ну, она просто пошутила над тобой, посмеялась. Это же какая-то чушь, ну, суеверие просто.
– Думаешь, это не из-за нее? – спросил Лев Семенович и вытер глаза и нос. – Не из-за меня?
– Ну, как такое может быть из-за человека. Это просто совпадение. Ужасный несчастный случай.
– Я хочу знать, Ледочка. Хочу знать точно.
– Зачем, Лева? – грустно спросила она.
– Чтобы спать спокойно. Ты понимаешь, как мне с этим жить? Как с этим жить теперь, Леда?
– Хорошо, Лева. Завтра спросишь у нее, вот услышишь, что она тебе скажет.
– Нет, Ледочка, мне надо сейчас. Поехали, умоляю тебя.
– Ну, можно, ни с того ни с сего, почти ночью. Да и далеко это. У старого рынка.
– Ну… мы машину возьмем, я тебя умоляю, Ледочка, пойдем. Я хочу посмотреть ей в глаза.
«А я нет», – чуть не сказала Петрищенко, но, поглядев на Леву, вздохнула.
– Ладно, подожди здесь. Я сейчас вернусь. Мне должны были позвонить.
– А можно мне с тобой наверх, Ледочка? – жалобно спросил Лев Семенович. – Мне страшно.
– Ничего с тобой не случится. Постой здесь.
Она вбежала в подъезд, успев увидеть, как Лев Семенович вжимается в стену, прижав к себе портфель с диссертацией.
Покоробленная кнопка лифта царапала палец, она слышала, как надсадно гудят моторы, шуршат тросы, дверь лифта на каком-то верхнем этаже хлопнула, все застыло, опять хлопнула…
Дома все такая же растерянная Лялька ела пельмени перед телевизором и одновременно смотрела «Подпасок с огурцом» из серии «Следствие ведут знатоки».
– Ты чего? – спросила она обиженно, не оборачиваясь. – Вернулась?
– Мне звонили?
– Нет.
– Точно? Может, ты не слышала?
– Да не звонил никто, мама, – обиженно сказала Лялька.
– Слушай, если позвонят…
– Ага?
– Скажи, я сегодня не сумею, ладно? Скажи, завтра
– А чего случилось?
– Ты про Панаева слышала?
– Ну да. А ты разве не знала? Вот кошмар, да? А при чем тут ты?
– Надеюсь, ни при чем, – печально сказала Петрищенко.
Дома у старого рынка были печальными, одноэтажными, с полуподвальными освещенными окошками, наглухо задернутыми розовыми ситцевыми занавесками. Шелудивая собака рылась в накренившейся урне.
– Вот, – Лев Семенович немножко успокоился, но все еще судорожно вздыхал, как обиженный ребенок, – сюда, Ледочка. Кажется, сюда.
Фонари горели скудно на покосившихся столбах.
Даже в этом полумраке было видно, какие глубокие трещины пересекают бугристый асфальт.
Она поймала себя на том, что старается идти, не наступая на них.
На воротах светлела выведенная мелом надпись: «Туалета нет!»
В пахнущем кошками дворе они отыскали крыльцо и выходящую на него дверь с жестяным номером «10». У крыльца светилось окошко, но здесь, в укромном закутке, занавесочка была нежная, ситцевая, сквозь нее просвечивала кухонная полка, уставленная банками с вареньем. Или с чем-то еще. Нет, кажется, все-таки с вареньем. На подоконнике за стеклом сидела серая полосатая кошка и равнодушно смотрела на них круглыми зелеными глазами.
– Позвони ты, Ледочка. Пожалуйста, – вдруг сказал Лев Семенович.
У Петрищенко ладони вдруг стали мокрые, и она украдкой вытерла их о пальто, потом нажала беленькую кнопку звонка.
– Лева, ты наверняка ошибаешься, – сказала она шепотом, – это просто совпадение. Ужасное совпадение.
За дверью почти сразу послышались шаги, она приоткрылась, и в полосе света показалась Катюша. В носках домашней вязки и тапочках-шлепанцах, в уютной мохеровой розовой кофточке, здесь она казалась на своем месте. В узком коридорчике на крашеных досках лежал тканый половичок, на стене – точно такой же, как на работе, календарь с котятами, и еще какая-то вышитая крестиком картинка, кажется, девочка, прячущая за спиной мячик.
– Ноги-то вытирайте, – сказала она спокойно.
Петрищенко молчала, почему-то не в силах выговорить ни слова. Когда молчание стало затягиваться, Лев Семенович не выдержал:
– Я, вот, – сказал он тихо и беспомощно и замолк.
– Вижу, что ты, голубчик, – сказала Катюша, – а вот ты, Лена, зачем пришла?
– Почему мне тыкаешь? – машинально спросила Петрищенко.
– А как же мне еще с тобой разговаривать? Ты никто. А я у себя дома.
– Да как тебе…
– Не на работе, Лена. Да и работы-то у тебя никакой нет. Катюша, поди туда, поди сюда, Катюша, чего тебе, Катюша, позже зайдешь. А вот теперь я скажу тебе, Лена, выйди. Знаешь, что? Не заходи больше. Подожди на крыльце. А ты, голубчик, останься пока.