Малая земля
Шрифт:
Вчера батальон дрался неплохо. Три фашистских танка ринулись в лощину, а за ними пехота. Березский и Селезнев в это время находились в каменном сарае с подвалом, приткнувшемся к правому скату пригорка. Штабные работники батальона ночевали в этом подвале. Увидев танки, Березский взял противотанковое ружье и засел между стенами, Селезнев и писарь Пинчук залегли с пулеметами. Танки шли гуськом, так как лощина была узкой. Двигались уверенно, не боясь мин. За час до этого лощину пробомбили мелкими бомбами, и мины от детонации взорвались. Березский подпустил передний танк метров на триста и выстрелил.
Полковник Рыжов, когда Березский рассказал ему о дневном бое, предложил:
— Представьте к награде того, кто подбил танк.
— Обязательно, — заверил Березский.
Он не говорил ему, что сам подбил, а сказал: «Мы подбили». Не сказал потому, что полковник мог поругать его — зачем сам комбат взялся за противотанковое ружье, а где были в это время истребители танков? Объясняйся потом, доказывай, что обстановка так сложилась. Чего доброго, скажут, что неправильно руководит батальоном.
Через двадцать минут артиллерийский обстрел закончился, и Березский заторопился.
— Пошли, — кивнул он Кривошеину и Селезневу.
Вслед за ними, закинув за плечо рацию, вышел радист.
Бомбы и снаряды разворотили траншеи, местами пришлось переползать и перебегать.
Березский остановился у развилки траншеи. Сел сам и усадил остальных.
— Итак, ты в третью роту, — сказал он Кривошеину. — Как доберешься, пришлешь связного и сообщение о положении в роте.
— Есть, — коротко отозвался Кривошеин и хотел идти, но Березский остановил его: — Постой-ка, Алеша, что-то скажу.
Он хотел сказать ему еще о том, что бой будет серьезный, что отступать некуда, надо драться до конца. Но слова как-то застряли в горле. Он посмотрел на сосредоточенное, красивое лицо лейтенанта, на его открытые, светлые глаза и вдруг подумал, что, может быть, разговаривает с ним в последний раз.
— Алеша, — тихо сказал он, — попрощаемся на всякий случай.
У Кривошеина дрогнули губы.
— На всякий случай не мешает, — пробормотал он, стараясь скрыть волнение беспечной улыбкой.
Они обнялись, расцеловались.
Березский облизнул сухие губы и, хмуря запыленные брови, крикнул ему вслед:
— Помни, отступать некуда! Устрой полундру!
В этой стрелковой бригаде не было моряков. Но грозный клич морских пехотинцев стал общим для всех малоземельцев.
Повернувшись к Селезневу, Березский сказал:
— А вы идите в первую роту. Там замполит. Но он в военном деле не очень искушен. Помогайте командиру роты. Если выйдет из строя, возьмите командование на себя. Пришлете
Он обнял и его.
— Ой, товарищ комбат, — покачал головой Селезнев, — нехорошая то примета, когда прощаются, словно навеки расстаются.
— Не будем суеверными, Иван Павлович.
Неожиданно застрекотали пулеметы, и Березский вскочил:
— Бегом в роты! Кучеров, за мной!
3
Бойцы лежали на дне окопов и в «лисьих норах». 1 Только наблюдатели стояли на своих постах, прижавшись к углам окопов. Их лица и одежда были серы от пыли, глаза воспалены.
Огненный смерч не затихал. По земле стлался удушливый дым. Снаряды с воем и визгом разворачивали стрелковые ячейки, блиндажи, окопы…
Яков Лемешко и Василий Бурханов, солдаты второго взвода, лежали в «лисьей норе», тесно прижавшись друг к другу.
— Вот дают огонька фрицы! — рассуждал словоохотливый Лемешко. — Дюже хочется им в море сбросить нас. Говорят, ихний генерал дал клятву и кровью на ней расписался, что ликвидирует Малую землю.
— Он умоется своей поганой кровью, — мрачно процедил сквозь зубы Бурханов.
— А еще говорят, — продолжал Лемешко, — этот фашистский генерал хочет выслужиться перед Гитлером. В апреле у фюрера вроде день рождения… Ну, генерал хочет сбросить нас в море ему в подарок.
Бурханов с досадой проворчал, стараясь вытянуть онемевшие ноги.
— Заткнись ты с разговорами… Мы сами устроим Гитлеру подарок. Да такой, что от него он корчиться будет…
— То так. Есть такая украинская присказка: «Пишов я на охоту, вбыв ведмедя, обдер лысыцю, прынис до дому зайця, маты заризала качку, наварылы киселю». Так и Гитлер с генералом. Набрешут, что русского ведмедя убили, а расхлебывать кисель будут… Зараз кончился их праздник, будет горькое похмелье.
Отводя душу разговорами, Лемешко в то же время интересовался тем, что происходит наверху. Он высунул голову, оглянулся. Бурханов толкнул его:
— Чего зря шапку под осколки подставляешь? Лежи!
— Те гадюки ракеты пускают, — объяснил Лемешко.
— Тогда вылазь, — сразу заторопился Бурханов, обтирая полой шинели автомат, засовывая в карманы гранаты и запалы.
На мгновение артиллерийская стрельба затихла. Послышалась команда: приготовиться к отражению атаки! В сизом тумане были видны цепи немцев. Они бежали согнувшись, спотыкаясь на неровной почве, и что-то кричали.
Бурханов деловито разложил гранаты, вставил в них запалы, проверил автомат, запасные диски и в ожидании Прижался плечом к брустверу.
— Бурханов, — услышал он голос командира взвода, — будешь командовать отделением!
На дне развороченного окопа лежало несколько полузасыпанных трупов. Среди них Бурханов узнал своего командира отделения сержанта Чулкова, Он стиснул зубы и отвернулся.
«Ну, гады, сделаем мы вам подарочек ко Дню рождения вашего фюрера. Сделаем!»
Прищурив черные глаза, Лемешко смотрел на приближающихся немцев. Страха он не испытывал, страх прошел давно, еще в начале войны. Ему не терпелось сразу открыть огонь из автомата. Но команды не было, и напряжение росло. «Побачила б моя Горпына, що тут робыться, помэрла б со страху», — подумал он.