Малая земля

Соколов Георгий Владимирович

Он усмехнулся и заметил:

— Видишь, какие мы хитрые были! Даже один трактор утаили. Запиши, что во дворе кузни разобранный трактор без колес. Так колеса пусть разыщут в кладовке второй полеводческой бригады, а мотор у деда Парамона в сарае закопан.

Журба задумался.

— Что еще? Напиши, что если не хватит тягла, то можно пахать и коровами. Пусть бабы не жалеют впрягать их.

Он мысленно представил себе разрушенную станицу. Картина была такой явственной, что у него закололо под сердцем. Несколько минут Журба молчал, погруженный

в свои мысли, а Валя сидела с ручкой наготове и смотрела на него широко раскрытыми глазами, удивляясь, как он может перед смертью думать такое, не о себе, а о людях, дает наказ станичникам. Будь прокляты на веки вечные фашисты, лишившие жизни такого мужественного человека!

Глаза ее опять наполнились слезами. Несколько слезинок упали на тетрадь. Журба посмотрел на нее, взял ее руку и погладил.

— Не надо слез, милая девушка. Если тебе жалко меня, поплачь после моей смерти. А сейчас подбодрись. Ну, улыбнись. У тебя красивые зубы. И сама ты красивая.

Ей хотелось воскликнуть: «Я готова отдать свою жизнь, чтобы вы жили!» Сейчас она любила этого лейтенанта. Ах, будь же они прокляты! Вот сейчас до нее по-настоящему дошел глубочайший смысл идущей войны с фашизмом, стал понятен смысл человеческой жизни.

— Я ненавижу фашистов! — вырвалось у нее со злостью. — Я бы Гитлера скальпелем изрезала на куски!

— Ого! — приподнял брови Журба. — Какая ты, оказывается!

Валя смутилась и опустила голову. Незаметным движением вытерла влажные щеки.

— Мне было бы тяжело умирать, — после недолгого молчания заговорил Журба, — если бы не знал, что будет наша победа. Тяжело раскачать русского человека на драку, но уж если раскачаешь, держись — все снесет, ничто его не остановит. Сейчас на войну поднялся весь народ… Прочитай-ка, Валя, что ты там записала?

Она прочла.

— А теперь, Валя, переписывай. Составь складное письмо, с чувством. Я сам не мастер писать, образование никудышнее. Мысли есть, а на бумаге выразить не могу. А надо так, чтобы мое письмо дошло до сердца каждого станичника. Пиши, а я помолчу.

Валя принялась за письмо с усердием. Она поняла, что хотел сказать своим станичникам Журба, какое завещание оставлял им.

Журба закрыл глаза, а руки вытянул вдоль тела. Опять судорога передернула его всего. Он прикусил губы, чтобы не застонать, и сжал кулаки. Потом впал в какое-то забытье. Валя всполошилась, подумала, что уже умер. Но он еще дышал, и она опять стала писать, торопясь и бросая на раненого тревожные взгляды.

Когда он очнулся, Валя заметила, что его глаза потускнели. Медленно ворочая головой, лейтенант обвел глазами палату, почему-то долго смотрел на темный угол.

— Скоро умру, — прошептал он.

Валя похолодела. Вот и настал тот миг, который больше всего страшил его. Отвернуться, что ли, чтобы не видеть агонию человека?

Но велика, видать, была сила воли, жизненная энергия у лейтенанта. Он сумел собрать остатки сил, чтобы отодвинуть последнюю минуту.

— Валя! — позвал он. —

Написала? Читай.

Она стала читать, медленно, почти по слогам. Он внимательно слушал.

— Хорошо, — похвалил он, когда она замолчала. — Поймут станичники. Когда-нибудь помянут добрым словом. Допиши еще такие слова: «Крепите колхоз, живите дружною семьей. Прощайте, дорогие мои». Дописала? А теперь давай я подпишу.

Валя дала ему в руки тетрадь и ручку. Несколько мгновений он смотрел на тонкие строчки, шевеля губами, потом размашисто расписался.

— Вот и все, — с удовлетворением сказал он. — А теперь, Валя, я буду диктовать тебе письмо моей жене Надежде Петровне и наказ сыну Александру. Согласна ты?

— Ну, конечно! — воскликнула Валя.

— Спасибо тебе, милая дивчина. Начинай письмо так: «Дорогая моя, верная подруга жизни Надежда Петровна и мой сын Александр, пишу вам прощальное письмо…»

Закончив диктовать и подписав письмо, он уже почти шепотом, еле шевеля губами, произнес:

— Вот и все…

Через несколько минут он попросил Валю дать ему руку.

У него была широкая и жесткая ладонь. Валина рука утонула в ней, она ощутила ее холод и невольно вздрогнула.

— Очень просил бы тебя, милая дивчина, после войны приехать в мою станицу. Посмотри, как там живут люди…

Он выпустил ее руку и отвернул голову.

…На рассвете Журба умер.

Прижав письма к груди, Валя вышла из палаты, спустилась по ступенькам вниз и села на прибрежный камень.

Солнце, веселое и ослепительное, уже поднялось над горизонтом. Оно залило ярким блеском словно застывшее море, разукрасило его золотыми узорами. Запоздавшая тучка спешила убраться с высокого неба. За зеркальной водной гладью виднелся противоположный берег Цемесской бухты.

Было тихо, воцарилось какое-то торжественное безмолвие. Тишину нарушал лишь тихий шепот воды, лениво наползающий на прибрежные камни.

На передовой тоже тишина. Под утро немцы прекратили стрельбу.

Валя сидела на камне и безмолвно смотрела в голубую даль, не замечая красот майского утра. У нее на душе было печально и тревожно. Она чувствовала, что в ее жизнь этой ночью вошло что-то новое, неизведанное. Словно покойный лейтенант передал ей частицу своей энергии, своей воли к жизни, словно ей, а не станичникам, писал письмо.

«После войны я обязательно поеду в его станицу. Расскажу о нем людям, — думала она. — Обязательно».

Поединок

Хмуря темные брови, командир артиллерийского дивизиона майор Скляр говорил отрывистым голосом, отводя взгляд от сержанта.

— По данным разведки, немцы сооружают какую-то «Берту», орудие большого калибра, которое должно прямой наводкой бить по нашим штабам, по крупным кораблям, подходящим к нашему берегу. Прежде чем «Берта» начнет стрелять, мы должны ее искалечить. Поручается это вам. Ясна задача?

— Ясна, товарищ майор, — ответил сержант Лащинский, отрываясь от перископа.