Мальчик А
Шрифт:
— Ключ я оставила в вазочке, на столе в кухне. Но это единственный запасной ключ, обычно я оставляю его у соседей. Так что, как только появится время, я сразу схожу в мастерскую и сделаю еще один дубликат. Я вернусь только утром, так что, Джек, оставайся за хозяина. Если ничего не будет по ящику, у меня целый шкаф видео, а в конце улицы — куча кафешек, где можно поесть. Там сразу увидишь. Но если захочешь чего-нибудь перекусить, сэндвич там или что, не стесняйся, бери все, что есть в холодильнике. Правда, есть там немного. В общем, увидимся завтра, Джек. Пока, Терри. Буду ждать тебя в гости. Хлопает дверь, и в доме становится тихо-тихо.
— Шумная дамочка, да?
— Она классная, Терри. Спасибо.
— Да ладно тебе. Ты чего? — Наверное, Терри заметил слезы на глазах у Джека.
Но Джек моргает, и слез уже нет. Может быть, Терри уже жалеет, что он их увидел. И думает, что лучше бы он промолчал. Хотя это не важно.
В тот же вечер, чуть позже, они с Терри сходили в кафешку и взяли по денер-кебабу. Вкусная штука. Просто праздник желудка с участием жира и специй. Соус чили вплавляется в банки с яблочным «Tango», и они, натурально, выскальзывают из рук. Джек никогда раньше не пробовал кебаб, но много про него слышал. Один из его сокамерников как-то признался, что скучает по этому самому кебабу больше, чем по семье. Пенополистироловая коробочка что-то ему напоминает. Он глядит на нее. Лужица соуса на донышке уже загустела. Ну, конечно. «Макдоналдс». Раньше такие коробочки были только у них. «Макдоналдс» — вкусности из детства, еще один добрый знак. Джек верит в приметы. В размеренном распорядке тюремной жизни всякая мелочь приобретает значение и смысл. Черное зернышко в рисовой каше может значить, что день будет плохим; семь спичек, оставшихся в коробке, — что хорошим. Суеверия присущи всякому примитивному сообществу. Тюрьма — сообщество примитивное.
Они с Терри изучают турнирную таблицу чемпионата: кто с кем играет в следующем туре. Терри экзаменует Джека: цвет формы, фамилии игроков. Джек Барридж, понятное дело, болеет за «Лутон Таун». «Все без башни, я и ты — за Лутон болеем мы». «Лутон — чемпион, кто не с нами, тот гандон». «Мы от „шляпников“ в улете, остальные все — в пролете». Вряд ли, конечно, Джек встретит в Манчестере собрата-фаната, но он должен знать все о своей команде. На самом деле Джек никогда не интересовался футболом, но, если что, поддержать разговор он сумеет. Он сидел в одной камере с парнем из группировки «Celtic Casuals», с «охотником за головами» из фанатов «Челси» и с одним взрослым дядькой, трейнспоттером по имени Тревор, который болел за «Ноттс Каунти» и угодил в тюрьму на пять месяцев за то, что заделал ребенка своей тринадцатилетней подружке.
Когда Терри уходит, Джек решает осмотреть дом. Ходит по комнатам, открывает шкафы и ящики. Взвешивает в руках кастрюли, проводит ладонью по полочкам в холодильнике, читает надписи на бутылочках с соусами, как книги. Включает сушилку, подставляет лицо под струю сухого горячего воздуха. Проходится босиком по пушистому, но уже слегка вытертому ковру в коридорчике между гостиной и прихожей. Трогает, нюхает, вертит в руках — знакомится с этим чужим новым домом. Потом поднимается к себе в комнату и ложится в постель, свернувшись калачиком под одеялом. И хотя все вокруг — странное и незнакомое, Джек чувствует себя в безопасности, потому что он знает, что дядя его не оставит.
В ближайшие две недели они будут встречаться с Терри каждый день. Терри поможет ему освоиться. Джеку нужно какое-то время на адаптацию. Ему надо привыкнуть к большому миру, прежде чем выходить на работу. Всего две педели на то, чтобы избавиться от растерянности и смущения.
Они будут ходить в рестораны и бары. Сходят в парк и в музей. Съездят в аэропорт. Джек откроет счет в банке: там надо будет заполнить целую кучу каких-то бумажек и бланков — и с каждой новой бумажкой его имя будет смотреться все более и более настоящим. В субботу Терри свозит Джека на рынок, и поначалу он просто оцепенеет от страха в толпе, среди стольких незнакомых лиц. Они поедут за город — прогуляться по вересковой пустоши, где все окутано тишиной, и не слышно ни звука, кроме звука их собственных шагов и шелеста потревоженных растений. Они поедут туда на машине Терри, которую раньше Джек только видел издалека. Но никогда еще не прикасался к виниловым сиденьям. Не слушал радио через единственную работающую колонку. Однажды, гуляя по городу, они увидят такую сценку: ротвейлер, оставленный хозяевами в машине, кидается на стекло в тщетных попытках погнаться за кошкой — и это будет ужасно смешно. Они купят «Big Issue» [1] у парня, который скажет, что он уже и не надеялся, что у него что-то получится, что кто-то купит хотя бы один экземпляр, и если бы не Терри, он бы, наверное, вообще завязал с этим делом. А Джек ответит, что он его понимает.
1
Журнал «The Big Issue Magazine», основанный в Лондоне в 1991 году Джоном Бердом. Розничную продажу журнала осуществляют бездомные люди, которые таким образом получают возможность заработать какие-то деньги (распространители получают 60 % выручки). В журнале публикуются статьи, посвященные актуальным социальным проблемам,
Каждый день, в половине восьмого утра — тоже, чтобы Джек привыкал: уже очень скоро ему надо будет выходить на работу как раз в это время, — Терри станет заезжать за Джеком, чтобы показать ему жизнь с очередной незнакомой стороны. И каждый вечер, перед тем, как заснуть, Джек будет лежать с закрытыми глазами и думать о том, что ему даже как-то не верится, что это все происходит с ним на самом деле.
И каждый день, каждый час, и когда вместе с Терри, и когда он один, Джеку надо будет учиться своей истории. Практиковаться в своей легенде. Сосредотачиваться на вещах, которые он должен делать, чтобы не чувствовать себя в этой жизни, как рыба, выуженная из воды; чтобы стать человеком, которым мог бы стать кто-то другой. Совсем другой мальчик.
В как в Boy
Мальчик по имени В
Мальчик В был именно из тех мальчишек, с которыми запрещают водиться мамы. Может быть, и ему запретили бы тоже, если бы мать волновало, чем живет ее сын. Если бы ей было не все равно. Впрочем, мы отвлеклись. У него были длинные волосы до плеч, тугие ливерпульские кучеряшки; и светлый пушок над верхней губой — уже в девять лет. В свои девять он выглядел, как подросток, угрюмый, страшный, как черт, этакий Бобби Бол в миниатюре. Но слишком тупой для того, чтобы быть забавным. Причем эта непрошибаемая тупизна происходила не от недостатка ума или сообразительности. Это был сознательный выбор. Просто однажды он твердо решил для себя, что оставаться придурком гораздо удобнее. Невежество было его защитой. Он ходил с важным, задиристым видом, прямо-таки нарываясь на драку, что при его мелком росте было просто нелепо. Но, как бы там ни было, чуть что не так, он сразу же принимал боевую стойку. Ноги чуть шире плеч, носки врозь, руки сжимаются в кулаки. Этому он научился у старшего брата. О котором все в городе знали, что с ним лучше не связываться. И от которого В натерпелся такого, о чем никогда никому не расскажешь.
Он был одиноким ребенком, мальчик В. Но не по складу характера, как некоторые. Не по собственной склонности. Он был одиночкой, потому что его окружала некая аура опасности, никак не связанная ни с его злобным, недружелюбным видом, ни с привычкой плеваться по всякому поводу и без повода. Было в нем что-то такое, что держало на расстоянии других детей, как аконит и чеснок отпугивают вампиров и прочих чудовищ. Дети тоже бывают чудовищами. Теперь мы это знаем. Но было время, когда дети были просто детьми.
Мальчик А, еще до того, как познакомился с В, знал лучше многих, что под ангельской оболочкой часто скрывается смертельный яд. Конечно, ему еще лишь предстояло узнать всю глубину падения, на какую способен ребенок. Но кое о чем он догадывался и раньше. Испытал на себе, что такое жестокость. В конце концов, он же вырос в бывшем шахтерском городе, где ямы были повсюду.
Однажды А вернулся домой с прогулки в одном ботинке. Свои скомканные, разодранные трусы он запихал в карман брюк, которые ему все-таки удалось спасти. Второй ботинок так и остался на дереве. На него не подействовало ничего: ни камни, ни палки, ни обидные обзывательства, ни все остальное, что А ощутил на себе в полной мере. Он шел, покачиваясь на ходу, как, наверное, шел бы пластмассовый пупс с переломанными ногами в железных пыточных шинах, если бы пластмассовые пупсы умели ходить, и если бы им накладывали шины. Моросил дождь, асфальт был мокрым. Носок, понятное дело, сразу намок и хлюпал при каждом шаге.
Он вернулся домой уже затемно. Дрожащий, мокрый и грязный. Шея ныла от подзатыльников, ноги еще не совсем отошли от «мертвой ноги» [2] , все тело ломило после долгих часов, проведенных в напрасных попытках спасти ботинок. Мать сперва обняла его, а потом стала орать.
— Мы с отцом чуть с ума не сошли, так за тебя волновались. Где тебя черти носили?
По дороге домой он уже выдумал объяснение. Он не мог сказать предкам правду. Ему было стыдно. И еще ему что-то подсказывало, что родители все равно не поймут, не проникнутся всей глубиной его боли. И потом, он нисколечко не сомневался, что если он пожалуется взрослым, это не остановит его мучителей. Наоборот. В следующий раз ему наваляют еще сильнее. Хотя, скорее всего, так и будет. Даже если он никому не пожалуется.
2
Мертвая нога — dead leg — в данном контексте, детское «развлечение», когда сразу несколько человек садятся на ноги избранной жертвы или просто пинают его по ногам, отчего ноги немеют или сильно болят, и человек еще долго не может ходить нормально.