Мальчик и его маг
Шрифт:
Шандор остановился и снова посмотрел на Ирвина сверху вниз так, что под этим взглядом стало неуютно: будто он утверждал, что Ирвин точно есть, и будто Шандор что-то знал про Ирвина, что тот забыл.
– И потому, что ты заслуживаешь лучшего. Возьми меня за руку и зажмурься, сейчас воздух станет похож на воду. Ты, главное, иди вперёд, и я пойду.
– А ты расскажешь мне про маму?
– Обязательно.
– Можешь сейчас?
– Дойдём до реки – сразу расскажу. Я перенёс бы тебя, но так не получится. Каждый живой должен пройти границу сам.
–
Шандор опустился перед ним не на корточки даже – на колени, положил руки на плечи, сжал. Воздух вокруг закручивался вихрями, дрожал и плыл; и не видно было ни неба, ни цветов, только дорогу под ногами и Шандора напротив.
– Мёртвые не хотят слушать про маму, – сказал и щёлкнул Ирвина по носу. – Всё хорошо, пошли. Я тебя выведу. Прости, что я так долго.
Ирвин ухватился за его руку сразу двумя своими – и шагнул вперёд. Вывалился по ту сторону тумана, и рядом правда шумела река – блестела, будто брызгала в глаза бликами. Ирвин зажмурился. Всего опять стало слишком много: шум, река, мама, и казалось, будто он что-то упустил, что-то забыл, что-то было другое, непривычное… От незнакомца рядом пахло хвоей, он стоял совсем близко, обнимал за плечи. Тяжёлая, тёплая неизвестная ладонь. Вырваться и убежать? Или прижаться? Ирвин всё жмурился, но одних запахов хватало, чтобы сердце застучало часто-часто: хвоя, трава, сырая земля, свежая вода…
– Давай, открой глаза. Давай. Не страшно. Помнишь меня?
Он помнил. Незнакомца звали Шандором.
– Это просто река. Я рядом. Ну же.
Ничего не было в новом мире Ирвина, кроме ветра, и запахов, и голоса. Голос этот потом станет тем первым, что Ирвин будет слышать по утрам, и тем последним, что уловит перед сном, голос этот будет утешать, укорять, петь колыбельные, в тысячный раз рассказывать про мать, но тогда Ирвин всего этого ещё не знал. Открыл глаза и сказал:
– Есть хочу.
– Отлично. – Шандор снова присел перед ним на корточки: – Давай-ка покажу, как доставать еду. Солёное или сладкое?
Потом, годы спустя, Ирвин наизусть будет помнить этот порядок действий, эти фразы. Вспоминай. Мнётся или хрустит? Тает? Ломается? Рассыпчатое? Мягкое? Упругое? Чем чётче вспомнишь, ярче вспомнишь, тем проще добыть.
– Это так ты сотворил яблоко?
– Ага, именно так. – Шандор тут же достал из воздуха ещё одно, подкинул на ладони: – Вот так. Будешь?
Стоило Ирвину съесть яблоко и вытереть руки о траву, как Шандор кивнул на лес вдали:
– Нам бы срезать сейчас. Пойдём, пойдём. Небось давно не ходил пешком далеко, да?
Какая разница, куда Ирвин ходил. Лес оказался ещё хуже берега: топорщился, колол то ветками, то крапивой, паутиной лип к волосам. Корни переплелись так, что Ирвин не знал, куда наступить. В лесу было тесно – теснее, чем в келье, теснее, чем Ирвин вообще помнил, и он споткнулся почти сразу же, и Шандор подхватил его и велел:
– Дыши через нос.
– Я и так дышу.
– Нет, ты вдыхаешь ртом, это другое. Через нос – это через нос, и рот закрыть. А ещё ты идёшь напролом, это утомляет.
–
– Нет, посмотри: вот я отодвигаю ветку. И перешагиваю корни и всяческий хворост, который слежался, а не пинаю. Меньше движений, вы союзники, а не враги.
– Кто не враги?
– Ты и лес. Ты его гость, а не король. Смотри внимательней.
Да сам бы посмотрел! А вот в обители было просто. Там всего-то и было что стены, кельи, коридор. И были правила. Не поднимай головы, если не просят, говори чётко и по делу или молчи. Не всматривайся в мир, отгородись. Серое, выбеленное, пыльное. Под веками как будто на всю жизнь отпечатывался один и тот же рисунок, стены и узкие окошки – как герб на монете.
А Шандор заставлял смотреть вокруг.
– Стой. Подыши. Гляди, – он взял ладонь Ирвина и аккуратно приложил к стволу какого-то стройного липкого дерева с тёмной корой. – Это сосна, – пояснил Шандор и улыбнулся, – мальчик, который не видел сосны… Чувствуешь – липкое? Это смола, это как будто её кровь. Застынет, и получится янтарь. Если бы сейчас было солнце, она бы просвечивала. Как капли воды, только гуще и другого цвета, представляешь – густое солнце?
Солнце Ирвина было пыльным и белёсым.
– Да что с тобой… Ай, ладно, глянь наверх.
Ирвин не собирался, но Шандор взял его за подбородок и осторожно задрал голову – пришлось смотреть. Там, в мутной, тревожной дали, качались верхушки сосен и скрипели из стороны в сторону, туда-сюда, так что Ирвину на миг показалось – он тоже качается, а потом – что всё кружится, верхушки, небо, он сам, а потом Шандор вдруг взъерошил ему волосы, и Ирвин покачнулся и чуть не упал.
– Красиво, да? – Шандор нечасто дожидался от него ответов, но всегда делал вид, что так и надо. – А смолу, кстати, можно есть, – и действительно оторвал от ствола комочек липкой древесной слизи и принялся жевать.
Ирвин нахмурился: не издевается? Его сейчас не вытошнит? В обители Ирвин ел лепёшки на воде, но у Шандора не было ни одной такой.
– Что смотришь? Вкусная. Смотри, внизу трава и папоротники – у них резные листья, как узоры на спинках скамей в церкви.
– У нас в церкви не было скамей.
– Правильно, вы сидели на полу. Смотри, вот эти три сердечка – заячья капуста, её можно жевать. Да не хмурься ты так, не буду заставлять. Кисленькая такая. А вот эта вот синенькая ягода – вороний глаз, ядовитая.
Шандор глядел под ноги, выискивая ещё что-то незаметное, чтобы показать Ирвину и заставить видеть больше всяких дурацких маленьких вещей. Большой мир такой сложный. Лес такой наполненный. Ирвин покосился на вороний глаз, на Шандора, который носком ботинка ворошил прошлогоднюю буро-жёлтую хвою, и спросил – сам не знал зачем:
– А можешь съесть? Вот эту, ядовитую.
Носок ботинка замер. Шандор спросил обычным, ровным голосом:
– Это зачем тебе?
– Ты говорил, вы с моей матерью дружили и что ты обещал меня забрать. Значит, ты ей обещал обо мне заботиться. Если я попрошу, ты сделаешь так?