Мальчик из Ленинграда
Шрифт:
Долго ещё ехали мы однообразной голой пустыней. К вечеру на дороге всё чаще стали показываться зелёные кусты и холмы.
Дорога начала подниматься в гору. Арба поехала медленнее. Потом дорога пошла на спуск. Ослик побежал веселее. Арба опять затарахтела и остановилась.
— Что такое? — заинтересовался я, привстал и увидал, что дрожки и все четыре арбы тоже остановились.
— Приехали! Приехали! — кричал кто-то на передней арбе.
Я спрыгнул с арбы, побежал вперёд и увидал двухэтажный глиняный дом без окон, с большими террасами на втором этаже. В ушах у меня всё ещё тарахтела арба,
Джунгли
Я вместе с ребятами таскал тюки с подушками по крутой, как пожарная, лестнице на верхнюю террасу, а когда спустился вниз, увидал Зорьку с Иргашой. Они направлялись куда-то от дома.
— Вы куда? — крикнул я.
— В поле! — ответила Зорька. — Пойдём с нами!
Она показала в сторону гор, на высокие зелёные заросли.
— Настоящие джунгли! — удивился я и побежал за девочками.
Будто гигантский ландышевый лес стоял перед нами. На толстых стеблях с листьями в мой рост качались метёлки с золотисто-жёлтыми крупинками. Я сорвал одну крупинку, раскусил её. Она по вкусу была совсем как гречиха. Метёлки тоже были как у гречихи, только крупнее и гуще.
— Это джугара, — объяснила Иргашой, — крупа такая. Разве не помнишь? Иногда тётя Феня из неё кашу варила.
По джугаровому полю проходила борозда, и мы гуськом пошли по ней. Ландышевые листья закрыли нас с головой. Вскоре мы очутились на площадке, где рос зелёный низкий кустарник. На кустах висели красные шары величиной с блюдце.
— Это помидоры! — воскликнула Зорька. — Громадины! Попробуем их?
— Уже всё посажено и поспело! — удивился я. — А что же мы будем делать?
— Как это — что? — сказала Иргашой. — Это первый урожай. Разве не знаешь, что у нас в Узбекистане овощи по два, а то и по три раза сажают и урожай три раза снимают?
Девочки пошли меж помидорных кустов, а я остановился. Передо мной поднимались горы. Впервые увидал я их так близко, и они поразили меня. Словно из глубины земли вылезали серые голые камни и громоздились до неба. Кое-где в них, словно нарочно, воткнули зелёные деревья и кустарники. Над серыми горами висело солнце, как круглый малиновый шар. Такого солнца я тоже никогда не видал.
Я пристально смотрел на малиновое солнце, на горы. И вдруг мне показалось, что я стал маленький, с песчинку, что у меня, как в сказке, стали уменьшаться руки, ноги.
Солнце упало на зубчатые вершины, покатилось по ним, как по лесенке, и стало так быстро тонуть за горами, как будто его тащили на верёвке вниз.
Когда солнце пропало, небо над вершиной всё вспыхнуло, будто его подожгли снизу. Небо горело сперва оранжевым заревом. Потом оранжевое зарево закрыл малиновый бархатный занавес. Бархатный занавес стал лиловеть, превратился в золотой, потом в зелёный. Но уже не бархатный, а атласный.
Я всё стоял на краю джугарового поля, глядел на небо и удивлялся.
Небо над горами менялось, как в театре, и я решил: сейчас из-за
«Где же Иргашой и Зорька? — вспомнил я. — Куда они спрятались?» Я стал звать их, кричать. Никто не откликался.
Я опять повернулся к горам. Они уже слились в сплошные громады. Стали опять красивые, но страшные, чёрные и неприступные.
«Теперь там ни одной живой души, — подумал я. — Только звери рыщут».
И вдруг на середине чёрной горы блеснул огонёк.
Мигнул и погас.
В лагере затрубила пионерская труба. Зорька и Иргашой бежали ко мне. Мне показалось, что они прибежали издалека, из чужой страны. Зорька подала мне большой помидор, такой тёплый, будто его только что ошпарили кипятком. Это он от узбекского солнца так нагрелся.
Когда мы вернулись к дому с террасами, было почти темно. «Как быстро наступает в горах ночь!» — удивился я.
Перед домом никого не было. Ребята забрались на террасы. Оттуда был слышен голос Осипа Петровича. Около серых валунов, нагнувшись над казаном, стояла тётя Феня. Под казаном тлели угли. Тётя Феня Окликнула нас.
— Выскребайте из казана остатки, — сказала она. — Куда от ужина убежали!
Иргашой половником выскребла казан и наложила нам полные пиалы шавли — узбекской рисовой каши с морковью и луком. Мы сели ужинать на землю. Воздух был уже совсем холодный. Зато земля такая горячая, будто её только что прогладили утюгом. Мы ели кашу и слушали, что говорит наверху на террасе Осип Петрович.
Он говорил, что работать мы начнём завтра. Бригада рабочих, которая приехала сюда в марте, засеяла огород, сняла первый урожай — лук, редиску, репу и морковь — и вчера утром переехала на другую долину. Теперь мы полные хозяева. Надо сразу перекапывать свободные гряды, засевать их второй раз.
— Весь урожай, который мы соберём в нашей долине, будем возить в Коканд, в госпитали… Я знаю, тут среди вас есть немало ребят, которые мечтают о подвигах. На словах мечтают или на деле? Это мы увидим. Ребят разобьём на бригады. Бригады будут соревноваться. Кто станет лучше работать, тот на деле покажет свою любовь к Родине. Тот будет настоящим патриотом! Урожай в госпитали отвозить станете сами. Словом, с сегодняшнего дня мы с вами настоящие работники фронта. Бойцы!
Вера Михайловна стала читать списки бригад, выкликала ребят по именам. Дошла очередь до меня.
— Юлик Семёнов!
— Здесь! — крикнул я.
Осип Петрович вместе со здешним бригадиром, старым узбеком, сошёл вниз, они стали совещаться, а нам велели укладываться спать.
Когда по деревянной лестнице я вскарабкался наверх, на террасу, у меня мурашки по спине забегали, так тут было холодно. Это со снежных вершин спустился сюда холод. Ребята стелили на полу, на открытых террасах, кошмы. Я лег на свою кошму рядом с Партизаном, закутался ватным одеялом, долго дрожал, потом согрелся. Я уже засыпал, но вспомнил про горы, опять открыл глаза, чтобы поглядеть, какие они стали, и увидал на большой горе снова огонёк.