Мальчик, который умел летать
Шрифт:
Качаю головой. Задаю дурацкий вопрос.
— А ты?
— И я видел. Два года не видел, а тут вдруг увидел. Гобелен был?
— Что?
— Гобелен, — нетерпеливо ерзает Тимур, — Настенный ковер ручной работы с какой-нибудь картиной. Вид декоративного искусства. Ну, штука такая, на стене висела.
Я знаю, что такое гобелен. Узнал вчера во сне.
— Был.
— Себя видел?
Дергаю подбородком. Еще бы.
— Старик сказал, что мы сможем летать, — продолжает Тимур, и я понимаю, что он видел другой, только свой сон, — Что ты сможешь
— Это всего лишь сон, — говорю я. Тимур очень серьезно меня оглядывает.
— Один сон на двоих? Кир, я не верю в совпадения. Ты и сам вчера говорил, что был в том замке. И я тебе верю.
Людей не исправишь. Валеркина мать не бросит пить, а отчим Рыжей не поймет что за гнусность он совершил. Мать Леськи-скрипачки не перестанет сходить с ума. В зале этой квартиры больше никогда не прозвучит смех родителей Тимура. А я не расстанусь с костылями.
— Зачем это тебе? — спрашиваю я.
Тимур не врет мне насчет света и добра. Серые глаза становятся ледяными.
— Я найду того ублюдка на "Паджеро", — говорит он, — И уничтожу. Мне надо летать.
Он хочет убить. Я хочу ходить. Не очень-то мы похожи на спасителей мира.
Раздается звонок в дверь. Тимур срывается с места и приходит через минуту, держа в руках что-то белое.
— Почтальон приходил, — говорит он, протягивая мне конверт, — Заказное.
На конверте марка. Замок с белыми башенками. И надпись: "Киру и Тимуру".
— Открывай, — требует он. Я вспоминаю предыдущее письмо и смотрю на левую ладонь. Она все еще немного "ноет", — Кир, да е…твою мать, чего ты телишься? — Тимур забирает у меня письмо и рвет конверт у края.
В эту самую секунду мир вокруг меняется.
4.
Я один стою у подножья скалы. Вокруг такие же скалы и никого. Там, наверху, Замок. Но до него не добраться. По крайней мере, не мне. Скалы не предназначены для того, чтобы по ним поднимались калеки.
Я не знаю почему письмо перебросило меня сюда. Я не знаю где Тимур. Я не знаю что с ним.
И мне страшно.
В горах прохладно. Я одет в новые джинсы, которые мне дали в приюте, и рубашку. Этого явно недостаточно. Я стою всего десять минут, но уже начинаю мерзнуть.
— Тимур! Ти-и-и-им! — эхо такое громкое, что я невольно вздрагиваю. Будь он рядом, он услышал бы, это уж точно. Но я все-таки зову снова, — Тимур!
Звать их бесполезно. Пробовал уже.
Я не знаю как вернуться назад. Я не могу идти наверх. Впереди есть тропинка среди камней. Но она не для меня.
Я сажусь на камень. Но вечно тут не просидишь. Я замерзну.
Если есть тропинка, значит, она ведет в замок. Надо идти.
В горах быстро темнеет. Солнце сначала кажется очень ярким, а потом закатывается за скалу и мгновенно пропадает.
Я иду уже несколько часов. А кажется, что пару дней. Только замок не становится ближе. Когда становится совсем темно, сажусь на холодную землю прямо на тропинке. Болят спина и
Небо светится яркими точками. Я вспоминаю слова Тимура о том, что он нигде больше не видел таких ярких звезд. Это и вправду красиво.
Только очень холодно и хочется есть. Я закутываюсь в рубашку и пытаюсь уснуть. Не получается. Думать о том, почему я здесь, не хочется.
Я думаю о Валерке, о ребятах. Интересно, Танька довольна тем, что я пропал? А Леська-скрипачка наверняка переживает, что я не прихожу к переходу.
А еще я думаю о том, где сейчас может быть Тимур. Мне все кажется, что он совсем рядом, сидит, точно так же, как и я, на холодной земле и смотрит в небо.
Рассвет я встречаю совсем закоченевшим и очень усталым. Надо идти вперед, надо, только вот сложно даже подняться. Я доползаю до ближайшего камня, пересаживаюсь до него, а уж потом встаю, опираясь на костылях. В рассветном свете замок на вершине кажется близким, но я знаю, что это не так. Не для меня.
Я не знаю, что заставляет меня идти дальше. Может быть, страх замерзнуть. А может быть то, что здесь совсем никого нет. Но уж точно не обещанная ими способность летать. И ходить.
Я уже не помню каково это, ходить. Ноги отказали, когда мне было пять. Просто однажды проснулся утром и не смог встать. Потом были больницы, много больниц, а потом от меня отказались. Кому нужен сын-калека? Сын — горбун, который не может ходить? Никому…
Ненавижу взрослых. Ненавижу людей, которые предают.
Воспоминания обжигают. От злости отступает даже холод, даже страх. Ярость словно прибавляет сил.
Я поднимаюсь еще немного выше. Совсем чуть-чуть, но замок уже виден во всей своей красе.
Он сейчас такой, каким его нарисовал Тимур: белые башни и галереи, балконы и переходы. Сказочный замок из снов.
Осталось еще совсем немного, уговариваю я себя. Делаю глубокий вдох и переставляю костыли.
И вдруг слышу птичий крик позади себя. Странно, но он слишком громкий. Я ни разу не был в горах, может быть, тут водятся именно такие птицы…
Оборачиваюсь на звук слишком поздно. На меня летит громадная махина, отливающая в солнечном свете медью. Я успеваю разглядеть лишь хищный клюв и огромный размах крыльев. Птица мчится прямо на меня, я пытаюсь увернуться, но падаю и качусь вниз.
Все тело в синяках. И костыли остались там, откуда началось падение, метров на десять выше по тропинке. Чудовище улетело так же внезапно как появилось, и я решаюсь ползти наверх. Подтягиваюсь на руках, сажусь. Кажется, ничего не сломано, но левая рука в крови, напоролся на какой-то каменный выступ, пока летел вниз. На лбу тоже царапина. Кровь стекает к глазу, мешает. Ползти на руках по камням тяжело, но терпимо. Правда, очень долго, намного дольше, чем на костылях. Добираюсь до того места, где меня настигла эта…птица, наверное…и понимаю, что пора сдаваться.