Мальчик, который упал на Землю
Шрифт:
– А вы, вероятно, тот самый человек, с кем у нее ничего общего и у которого сексуальный напор, – продолжил Мерлин, не обращая внимания на мои душевные муки. – Хотя я не очень понимаю, что это означает... Вы сексуально напираете на мою маму?
У меня джин-тоник носом пошел.
– А кем ты, Мерлин... – Октавиан включил взращенную в частной школе учтивость и попытался как-то вырулить разговор в более безопасные воды. – Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
Мой одиннадцатилетний сын взглянул на моего чичисбея со всей серьезностью.
– А что? Хотите совета? – спросил он без
Воздух слишком сгустился, слишком раскалился и слишком уплотнился – как суп. Я настойчиво поцеловала Мерлина:
– Ну, беги давай! Бабушка будет волноваться...
– Господи, мам!..
Меня скрутило от страха. Все мои волосяные луковицы до единой защипало в предощущении катастрофы.
– Д-да? – прошептала я в точности так, как обычно кричат «Не-ет!».
– У тебя изо рта сейчас пахнет гораздо лучше. Когда ты еще утром не встала с постели, оттуда пахнет какашками.
Мерлина удалось все же выставить за дверь, и мой Адонис в джодпурах приступил к эротическим радениям с энтузиазмом большой панды в Лондонском зоопарке, которую вынудили исполнять долг из-под палки.
После этого он сымитировал некий звонок по конно-спортивным делам, который потребовал его немедленного отбытия, а я накинула на себя кое-какую одежду, напялила солнечные очки, хотя солнце давным-давно село, и протопала полтора квартала до маминого дома.
В полумраке прихожей я разгребла место на лестнице, заваленной книгами, усадила Мерлина и попыталась объяснить, почему говорить правду – не всегда лучшее решение.
Он нацелил на меня голубой лазер глаз.
– Ты хочешь, чтобы я врал?
– Ну да. Иногда. Например, если я спрашиваю у тебя, не слишком ли большой у меня зад в этих штанах, мне будет больно, если ты скажешь «да».
– Но у тебя правда зад слишком большой для этих штанов.
– Мерлин! Дело не в этом...
Мысль ушла своим ходом: я встала и вывернула шею, разглядывая свой зад в зеркало.
– Ты правда считаешь, что в этих штанах у меня слишком большой зад? По-моему, просто немножко пухлый, а? Эх, – вздохнула я от раздражения – и на себя, и на него – и опять плюхнулась на лестницу. – Слушай, просто некоторые вещи некрасиво произносить вслух. Ну вот, например, никогда нельзя говорить женщине такого, что хоть как-то намекает, будто ты думаешь, что она беременна, – если только у нее воды не отходят у тебя на глазах и она не лежит на родильном столе ногами кверху.
– Почему?
– Почему? Потому что она, скорее всего, просто толстая. Пойми уже наконец!
Я оборвала разговор, изо всех сил стараясь прибрать с лица гримасу бешенства.
Мерлин покачал головой.
Я смотрела на своего чудаковатого сына с тоскливым разочарованием. Как всегда, я мечтала о письменной инструкции по обращению с ним.
– Мерлин, ты можешь хотя бы иногда вести себя, как нормальный человек? А? Ради меня. Улыбаться время от времени, а не скалиться. И не вываливать информацию, когда тебя не просят. Лучше спрашивай людей о них самих. – От раздражения я заговорила громче. – Можешь
Мерлин глядел на меня огромными печальными глазами собаки, которая не понимает, за что хозяин ее лупит. Вот и я больше йогой не занимаюсь: при стойках давлюсь рыданиями.
Мама с сестрой ждали меня в кухне, со стаканом «дамского лекарства», по маминому определению.
– Дорогая, Мужчин Неземной Красоты мы из нашего списка вычеркиваем. Неземные Красавцы всегда уходят. Уродцы, правда, тоже иногда, но этих не жалко. – И мама хихикнула, подливая Фиби белого совиньона.
– Ослепительные чичисбеи отвлекают окружающих от твоей дизайнерской сумочки, – подытожила сестра. – Давай, может, займемся мужчинами постарше?
– Ага, – добавила мама. – Мужчины постарше и поуродливее куда как благодарнее.
Расставание с Октавианом вселило в меня некоторую генитальную пугливость, и следующие восемь месяцев я не участвовала в своднических махинациях родственников. После того как я отклонила десятое приглашение, Фиби оглядела меня с печальной растерянностью.
– Если не начнешь опять встречаться, организуем телемарафон тебе в помощь, – предупредила она.
Вполне возможно, я бы так и осталась на романтической реабилитации, если бы меня не призвали к директору Мерлиновой школы. Когда я с опозданием влетела в кабинет, вырвавшись в обеденный перерыв из своей школы, улыбка Мерлина солнцем озарила воздух. Директор школы – новенький, здесь всего месяц, – сделал лицо Стоунхенджем и сцепил пальцы домиком. На голове у него красовалось нечто похожее на искусственный газон. Не исключено, что он планировал небольшое состязание по гольфу среди пигмеев. Я старательно отводила глаза от директорского волосяного транспланта, пока тот гундел о хулиганском поведении Мерлина, прогулах, непростительно низких оценках на выпускных из начальной школы и куда-то задевавшихся домашних заданиях.
Я попыталась сыграть на его цеховых братских чувствах.
– Не все ли мы деваем куда-то вещи? Особенно мы, учителя. В конце концов, мы-то и потеряли квадратный корень из гипотенузы. Иначе зачем мы заставляем детей его искать?
Стоунхендж отказался смягчиться.
– Мы знаем, что Мерлин вполне умен. Вот потому-то я и думаю, что ваш сын – разгильдяй. И шкодник. – Директорский взгляд вонзился в меня дрелью. – Он сегодня сложил туфли миссис Кримптон в мусорную корзину.
Улыбка у Мерлина тут же рассосалась. Руки заплясали на коленях пойманной бабочкой. Хотя весь кабинет был накален, он сидел съежившись, будто замерз.
К черту цеховое братство.
– Он, возможно, пытался привлечь ее внимание, поскольку обычно сидит на задах и его весь день никто в упор не видит. Ясно одно... – Я слышала, как мой голос взвивается до жалобного вопля. – Если мой сын задержится в этой школе, ему светит единственная приличная оценка – за списывание экзаменационной работы какого-нибудь азиатского ребенка, сидящего впереди.
По правде говоря, я больше злилась на себя, чем на директора. Не найдя Мерлину места в спецшколе, я официально отказалась от титула Мама Года.