Мальчик, который упал на Землю
Шрифт:
– Да, Дерек как-то недотягивал, а? – сделала вывод моя мама. – До верха не дотянул. А с Джереми-то вы точно до самого дома № 10 [120] доберетесь.
Я открывала и закрывала рот в немом остолбенении. Голова моя от всех этих открытий гудела камертоном. Пронзала боль. Я не сомневалась: посмотри я на происходящее еще хоть чуть-чуть – у меня сетчатка отслоится. От потрясений я уже не могла плакать, лишь повесила голову и обнимала себя за талию. Казалось, я участвую в каком-то злобном реалити-шоу, но никак не могла сама себя из него исключить.
120
Даунинг-стрит, 10 – адрес официальной резиденции премьер-министра Великобритании в Лондоне.
– Люси, любовь моя, – закурлыкал он тихо, чтобы не услышала Одри, – то был мгновенный порыв. Ребенок, может, вообще не мой. Я тебе все объясню...
– Премьер приехал! – зашипела вдруг Вероника.
Джереми мгновенно стряхнул меня, как моль. И тут правда ознобом вцепилась в меня. Он меня использовал. Как, как я допустила, чтобы он еще раз ранил меня – пулей в форме сердечка. Он же как нож в кухонной раковине – весь в мыльной пене, его сначала не видишь, а потом уж поздно.
– Би-би-си. – В наш тесный кружок вклинилась журналистка и сунула мне в лицо микрофон: – Что вы думаете о стремительном политическом взлете вашего бывшего мужа? (Я почти могла укусить диктофон, так он был близко к моим зубам.) Поговаривают, он в премьеры метит.
– Ой, лучше не спрашивайте, что я думаю. Мой муж утверждает: женщина если что умное и может взять в голову – так это елду у Эйнштейна.
Если бы Вероника была ядерным реактором, у нее бы сейчас поплавились стержни. Уик-энды в премьерской загородной резиденции Чекерз вдруг оказались под угрозой. Глаза Джереми впились в меня, а улыбка стала острее бритвы.
– Люси! – рявкнул он, как иностранец, но быстро взял себя в руки. – Ты явно перебрала, дорогая. – Он мило рассмеялся, улыбнулся журналистке и, как потом, весь залился банальностями.
Я прервала его выступление:
– Мой бывший муж богат на харизму и обаяние такой обезоруживающей силы, что это легко принять за здравомыслие, – продолжила я. – Разве нет, Джереми? Или, может, стоит спросить мистера «Дела семейные», чего ради он бросил своего трехлетнего сына, когда у того обнаружили аутизм? – Я сунула ей буклет. – И почему сейчас он дожидается анализов – убедиться, что ребенок его любовницы нормален, и только тогда на ней женится?
– Что?! – Одри налетела на Джереми, и ее знаменитое лицо слиплось в багровую гримасу горгульи. – Ты так сказал? – Казалось, что вот сейчас-то у Одри случится первое неутолимое желание беременного организма – карпаччо из яичек. – Ах ты двуличный ебаный трудяга!
Джереми булькал, как засорившаяся раковина.
– Ну, что теперь скажешь, хорек-говноед? – с издевкой проговорил Арчи.
Джереми не ответил, и тогда Арчи врезал ему по физиономии. Официальные лица ударились врассыпную, как разбитое стекло. Недостаток артикуляции Джереми с лихвой возместил кровотечением. Безупречный костюм ему залило юшкой – и тут его пригласили на сцену. Приветствовать премьер-министра.
Не сходя с места я раз и навсегда натянула на наш брак
Глава 25
Дура и юродивый
Когда судьба открывает одну дверь, второй она непременно прищемляет тебе пальцы. Именно это крутилось у меня в голове, когда я неслась вслед за Арчи по Вестминстерскому дворцу. Содрогнулись петли массивных деревянных дверей – Арчи вылетел на булыжники двора. Я отстала всего на пару шагов.
– Я не идиотка, Арчи, нет. Я могу закоротить проводки в машине, чтоб она завелась, растолковать сонет и прочесть «Беовульфа» на староанглийском. Но Джереми все равно меня надул. – Десяток «эврик!» расцвело у меня в мозгу. – Господи, этот выблядок и наркотики с порнухой тебе подбросил, да?!
В ту минуту мне стали понятны две вещи: 1) я лишила какую-то удаленную бедную деревню поселковой дурочки, 2) работу журналиста-расследователя я не получу никогда.
– А я ему верила. Как можно быть такой наивной? Прости меня, Арчи, бога ради.
– Поздно извиняться, чувак.
Меня поразила холодная жесткость его голоса.
– У тебя разве не осталось никаких чувств ко мне? – спросила я осторожно. – Похоже, нет.
– Только потому, что ты их не видишь, не означает, что их нет. Мое сердце спроектировало Китайское авиаконструкторское бюро Наньчан. Это секретное сердце. Но толку-то? Ты так влюблена в свою любовь к Мерлину, что это в твоем сердце не осталось места ни для кого больше.
– В смысле? – опешила я.
– Да тебе нужны двенадцать ступеней программы освобождения от мерлинозависимости. Ты не желаешь, чтобы Мерлин стал мужчиной, потому что ребенок-инвалид – это дипломатический иммунитет к любым человеческим делам типа общения с друзьями, построения планов на будущее... и влюбленности.
– Это неправда! Я Мерлину желаю независимости.
Порыв ветра из-за угла стукнулся в окна, витражи задребезжали.
– Херня, Лу. Это ж прививка от незаменимости, оно тебе надо? – Его внезапное ожесточение пришпилило меня к стене. – Давай начистоту. Признайся: ты получаешь некоторое мрачное удовольствие от собственной жертвенности. И знаешь что? Сдается мне, тебе он нужен больше, чем ты ему.
Он строчил словами как из пулемета.
– Ты не даешь ему вылететь из гнезда, потому что он и есть твоя жизнь, твоя личность. Ты, ты сама тянешь его назад. Мерлин – не инвалид. Он – твой костыль.
Блямкнули струны сердца. Я себя чувствовала роялем, который спустили с лестницы. Весь этот мелодраматический вечер – одно клише поверх другого. Но какое там клише! Это моя жизнь. Арчи удалялся по истертым каменным ступеням к полицейским заграждениям на Парламент-сквер. Я ринулась за ним и схватила за руку:
– Я – земное притяжение, которое не дает Мерлину улететь в атмосферу.
Арчи развернулся ко мне:
– Ты не желаешь принять его таким, какой он есть. Какого хрена тебе всех надо менять?
Пухлые губы Арчи вытянулись в нитку. Тон его был безжалостен, как пустынные просторы его родины.
– У пацана нет ни Аспергера, ни аутизма. У него синдром Мерлина. Это тебе надо меняться – принять его какой он есть. Мерлин, может, и юродивый, а вот ты – дура.