Мальчик на главную роль
Шрифт:
Алёшин ковбойский костюм или, точнее, бывший костюм остался в милиции.
…И вот теперь он сидит перед нами. Он осунулся, бледен, руки его дрожат. Он избегает встречаться с нами взглядом, прячет глаза, отворачивается. Ему мучительно стыдно, и посиневшие губы с трудом выдавливают путаные, неясные слова. Я слышу в этих словах раскаяние и боль, но капитан…
Он ведь ничего не знает. Поэтому я принимаюсь рассказывать капитану всю историю с самого начала, от того самого дня, как я, трясясь в ночном трамвае, увидел в стекле отражение упрямого мальчишки. Пока рассказываю, я начинаю понимать, что история, развернувшаяся на моих глазах, так
Мы уезжаем из милиции, оставив Павла Андреевича там ненадолго.
Глава тридцать вторая, в которой с Тамерланом происходит несчастье
Пока Алёша болел, мы снимали эпизоды без его участия. Город ещё спал, когда из ворот студии выехал кавалерийский эскадрон. Вслед за эскадроном тронулась вереница машин со съёмочной техникой, осветительной и звуковой аппаратурой, автобусы с костюмерами, гримёрами, артистами и членами съёмочной группы.
Место, выбранное для съёмки, находилось в двадцати километрах от города. Большое поле раскинулось за обочиной широкого асфальтового шоссе. В обычное время шоссе заполнено легковыми и грузовыми машинами, но сейчас оно было перекрыто, а редкие машины шли обходным путём. По закрытому участку шоссе могла ездить лишь специально оборудованная операторская машина. Кроме аппаратуры и нас с ассистентами, в машине находился Глазов.
Сапёры отлично подготовили поле, и, как только стало светать, началась репетиция. Всадники, одетые в форму офицеров и солдат белой армии, гарцевали на конях, распределяясь по полю. Каждый точно знал место, откуда он кинется в атаку. Чтобы лошадь упала вовремя, у каждой к передней ноге был привязан ремень, конец которого держал всадник. В нужный момент всадник подсекал лошадь, она падала, а «убитый» выбрасывался из седла.
Я прикидывал в лупу аппарата общую композицию.
— Здравствуйте! — прокричал кто-то прямо в ухо.
Передо мной на белой лошади сидел молодой и румяный кавалерист в солдатской форме.
— Не узнаёте? А помните, вы в спортивный клуб приезжали Тамерлана смотреть?
Тут я узнал в кавалеристе того самого коновода, что встретил нас когда-то в конюшне. И Тамерлана узнал. Он был вычищен до блеска, бока его сверкали. Оскалив жёлтые зубы, он пережёвывал мундштук, и белая пена слетала на землю.
— Волнуется! — похлопал его по шее мальчишка.
— Ну-ка напомни, как тебя зовут, — сказал я.
— Матвей Лихобаба. А можно просто Мотяша.
— Как же ты стал киноартистом, Мотяша?
Мотяша покраснел. Он, верно, подумал, что я подтруниваю над ним, над скромной ролью, которая ему посчастливилась.
— У них лошади не хватало, — кивнул он в сторону, где Тимофеев разговаривал с Глазовым, — и я упросил товарища Митина взять нас с Тамерланом.
— А ты сможешь?
— Ещё бы! — выпрямился в седле
Как видно, он был счастлив и подъехал ко мне единственно от избытка радости, чтобы показаться, какой он ловкий и красивый и как здорово держится в седле. Не каждому ведь выпадает сниматься рядом с известным Балашовым в кавалерийской атаке, сильно похожей на всамделишную.
Балашов отказался от дублёра, предложенного ему Глазовым. Он и сам отлично ездил на лошади. В седле пропадала его неуклюжесть, он становился ловким и выглядел молодцевато. Он гарцевал на кауром молодом жеребце, стянув поводья рукой в белой лайковой перчатке.
Всё было рассчитано, продумано и предусмотрено. И всё же находящиеся на площадке волновались.
Как только солнце поднялось над горизонтом, мегафон разнёс над полем команду: «Приготовились!»
От волнения или от долгого бдения на холодном, сыром воздухе голос у Глазова сел и прозвучал мрачно и низко. Никто, однако, не заметил этого. Каждый был сосредоточен на своей задаче. Каждый был напряжён до предела. Всё внешнее ушло. Осталась лишь внутренняя собранность и целеустремлённость.
Для меня весь мир сейчас сосредоточился в узком глазу кинокамеры. Раздался выстрел, в небо взлетела зелёная ракета. Атака началась. Одновременно включился аппарат, и машина помчалась по шоссе. Рядом, с криком и гиканьем, наращивая скорость, неслась конная лавина. Загремели выстрелы. Я поймал в кадр рыжего коня, он нёсся прямо на меня, круто выгнув шею, а прильнувший к нему всадник, вытянув вперёд руку, стрелял куда-то через мою голову. Только бы не упустить их из объектива! Вот незаметным движением всадник сделал подсечку, и лошадь грохнулась на землю, взметнув копыта. Всадник вылетел из седла и, перевернувшись несколько раз в воздухе, упал неподалёку. «Снял!» — не успел подумать я, как прямо передо мной выросла белая лошадь. Она скакала, низко стелясь по земле, всадник распластался на ней, слился с её сильным, стремительным телом. Этот полёт я судорожно ловил стрекочущей камерой. Мне казалось, что я сам лечу над землёй и чувствую свист рассекаемого воздуха.
Вжик!.. Взвизгнули тормоза, машина сделала вираж, я едва не вылетел из неё.
— Что такое? — заорал Глазов.
Я пытался ухватиться за ножки штатива, но бесполезно. Вместе с ассистентом мы грохнулись на дно. Машина остановилась. Со всех сторон к нам бежали люди, с воем неслась машина «скорой помощи», дежурившая на съёмочной площадке. Белая лошадь, в которой я только сейчас узнал Тамерлана, билась на поле, пытаясь подняться.
Я не сразу понял, что произошло. Испугавшись выстрелов, Тамерлан понёс и едва не угодил под машину. Спас нас всех Михаил Иванович. Он единственный из всех понял, что случилось, и успел свернуть в сторону.
У Глазова была рассечена бровь; ушибся, слетев с лошади, Мотяша; у Тамерлана повреждена нога, его пытались поднять с земли и увести с поля. Я же был занят только аппаратурой. Мы с ассистентом ползали вокруг, проверяя, во что обошёлся нам испуг Тамерлана. Камера была в порядке. Можно было снимать.