Мальчик на вершине горы
Шрифт:
— Отлично, — бросила Жозетт. — Сообщи, когда набежит миллион, я свяжусь со своим банком и прикажу перевести на твой счет.
— Что, думаешь, самая умная? — И Уго закатил глаза.
— Уж поумней тебя.
— Ага, щас.
— Точно умней. — Пьеро почувствовал, что надо что-то сказать, дабы не прослыть трусом.
Уго глянул на него, чуть заметно ухмыляясь.
— Защищаешь подружку, да, Фишер? Весь из себя такой влюбленный, да? — Он зачмокал губами, изображая поцелуи, потом повернулся к ним спиной, обхватил себя за
— Господи, вот же кретин, — проговорила Жозетт.
Пьеро не выдержал и расхохотался, хоть и знал, что не стоит провоцировать Уго — его и без того вечно красная физиономия от обиды побагровела еще сильнее.
— Но-но, не нарывайся, — Уго больно ткнул ее в плечо палкой, — забыла, кто тут главный?
— Ха! — вскричала Жозетт. — Думаешь, ты? Да кто позволит быть главным какому-то жиденку?
Уго мгновенно помрачнел, сконфузился, лоб его собрался морщинами.
— Ты чего? Это ж просто игра.
— Ты не умеешь играть, Уго, — отрезала девочка. — Но ты не виноват, верно? Такая уж у тебя натура. Свинья, она хрюкает, чего еще от нее ждать?
Пьеро нахмурился. Так Уго тоже еврей? Ему хотелось посмеяться вместе с Жозетт, но он вспомнил, как мальчишки в классе обзывали Аншеля и как это расстраивало беднягу.
Жозетт повернулась к приятелю:
— Знаешь, зачем ему длинные волосы, Пьеро? Чтобы рога прятать. Если его постричь, станет видно.
— Заткнись, — буркнул Уго, явно подрастеряв напор.
— А если он снимет штаны, мы и хвост увидим.
— Заткнись! — повторил Уго уже громче.
— Пьеро, ты спишь с ним в одной комнате. Когда он переодевался, ты видел хвост?
— Да, и он очень длинный и весь в чешуе. — Инициатива в разговоре явно перешла к Жозетт, и Пьеро осмелел. — Прямо как у дракона.
— Тебе вообще не стоило бы находиться с ним в одном помещении, — наставительно произнесла она. — С ними, знаешь, лучше вовсе не соприкасаться. Так все говорят. У нас в приюте их несколько штук. Надо их поселить отдельно. Или выслать.
— Заткнись! — взревел Уго и ринулся вперед.
Жозетт отскочила, Пьеро встал между ними, и Уго кулаком угодил ему прямо в нос. Раздался отвратительный хруст, Пьеро рухнул на землю, из его верхней губы хлынула кровь. Он взвыл: «Ааааа!» Жозетт завопила, Уго разинул рот, а через мгновение его уже и след простыл, он исчез в лесу; Жерар и Марк бросились следом.
С лицом Пьеро творилось что-то странное. Причем не так чтобы совсем неприятное: ему вдруг показалось, что он вот-вот — и чихнет, со всей силы. Но в голове, где-то за глазами, уже пульсировала боль, а во рту внезапно все пересохло. Он посмотрел на Жозетт — та в ужасе глядела на него, прижав ладони к щекам.
— Ничего, ерунда, — пробормотал Пьеро, вставая. Правда, ноги почему-то отказывались его держать. — Царапина просто.
— Нет, не ерунда, —
— Ерунда, — повторил Пьеро и потрогал лицо — удостовериться, что все по-прежнему на месте, там, где положено быть. Потом взглянул на руку и весь содрогнулся: ладонь была красная. Тут же вспомнился мамин платок на дне рождения, тот тоже был залит кровью.
— Плохо дело, — прошептал он. Внезапно ноги его подкосились, лес закружился, и Пьеро потерял сознание.
И вдруг с удивлением обнаружил, что лежит на диване в кабинете сестер Дюран. Симона стояла у раковины и держала под краном фланелевую тряпицу, затем выжала ее и, лишь на секунду задержавшись, чтобы поправить фото на стене, подошла к Пьеро и положила мокрую тряпочку ему на переносицу.
— Очнулся, — констатировала она.
— Что произошло? — Пьеро приподнялся на локтях. Голова болела, во рту было сухо, а между бровями, там, куда ударил Уго, очень неприятно жгло.
— Нос не сломан. — Симона присела рядом. — Я подумала было, что сломан, но нет. Хотя, видимо, еще поболит, причем изрядно, а когда опухоль начнет спадать, под глазом нальется большой синяк. Если ты таких вещей боишься, в зеркало лучше пока не смотри.
Пьеро сглотнул и попросил воды. За все время в приюте он впервые слышал от Симоны столь длинную речь. Обычно-то слова от нее не дождешься.
— Я поговорю с Уго, — продолжала она. — Велю извиниться. И прослежу, чтобы больше с тобой ничего подобного не случалось.
— Это не Уго, — не слишком убедительно произнес Пьеро; несмотря на терзавшую его боль, он все-таки не хотел никого выдавать.
— Я знаю, что это он, — вздохнула Симона. — Во-первых, Жозетт сказала, а во-вторых, я бы и сама догадалась.
— За что он меня не любит? — глянув на нее, тихо спросил Пьеро.
— Ты не виноват, — ответила она. — Это мы во всем виноваты. Адель и я. Мы уж натворили дел. Много с ним допустили ошибок.
— Но вы же о нем заботитесь, — удивился Пьеро. — Как и обо всех нас. А мы вам даже не родственники. Ему бы спасибо сказать.
Симона постучала пальцами по боковине стула, словно бы взвешивая, стоит ли открывать секрет.
— По правде говоря, он именно что родственник, — поведала она. — Наш племянник.
Пьеро широко распахнул глаза:
— Да? Я не знал. Я думал, он сирота, как мы все.
— Его отец умер пять лет назад, — принялась рассказывать Симона. — А мать… — Она, дернув подбородком, смахнула слезу. — Мои родители обошлись с ней довольно-таки дурно. У них были нелепые, старомодные взгляды на жизнь. Они ее совершенно затретировали, и она уехала. Но отцом Уго был наш брат Жак.
Пьеро глянул на снимок, где две девочки держали за руки маленького мальчика, и на фотопортрет мужчины с усиками карандашиком и во французской военной форме.