Мальчик нарасхват
Шрифт:
Юля, переводя ошалевший взгляд с одного на другого, молча смотрела, как мы в считанные секунды уничтожаем обед, плавно переходящий в ужин. Заметив прикованное к нам внимание, я с набитым ртом воодушевленно предложил:
– Хошешь хурошку?
Девочка в ужасе на меня посмотрела, яростно помотала головой из стороны в сторону и, промямлив что-то, тихонько выскользнула из кухни. Я только пожал плечами, мол, не хочешь, не надо.
Управившись с курицей, с одышкой откинулся на спинку стула, держа одну руку на животе. Было сухо и невкусно, зато много. То есть, была возможность
Не успел я толком забыть противный вкус, как дверь снова скрипнула. Оглянулся. Заходить никто не спешил, видимо, по ту сторону сильно сомневались, стоит ли входить или нет. Поморщившись, громко сказал:
– Чего ты там мнешься? Раз шла – заходи!
Нет, честное слово, такой застенчивости я ожидал только от младшей сестренки! Ребенок же еще, лет мало, между родными непонятные стычки, первые говорят одно, вторые – другое. Конечно, в поведении сразу проявится неловкость, застенчивость.
Но когда дверь сразу же после моих слов резко распахнулась, а в проеме обнаружилась хмурая Алина, я малость удивился. Пацан рядом сыто икнул. Сестра, вздернув носик, сначала быстро и решительно, а потом внезапно у стола снизив темп, прошла к графину с водой. Проходя мимо нас, она косо взглянула на практически съеденный обед-ужин. Остальную половину курочки мы с пацаном просто не осилили, хоть я любезно и сказал пареньку доедать результат наших стараний. А вот взгляд сестры мне не понравился. Угрюмо промолчал.
Сестра ушла. Я с равнодушием перевел взгляд на стол. Запачканная в нескольких местах скатерть, которую Света притащила из дома. Мокрое пятно то ли от соляного раствора, то ли просто от воды красовалось прямо по центру скатерти. С краю стола лежит грязный нож. Кастрюля с раствором стоит тут же. Баночка с перцем, вытащенные приправы. Вилки, ложки. Кусочки фольги равномерно разбросаны по всему столу, а само «блюдо» придвинуто ближе к пацану, так как я сам любезно пододвинул тарелку к нему.
В душу закралось нехорошее чувство, что убираться-то теперь надо мне. Вернее, нам. Ну, если совсем уж оптимистично думать, то можно все пацану свалить, пусть посудомойкой побудет.
Оглянулся, обводя кухню взглядом. Занавеска снова заляпана, на полу что-то просыпано, духовка раскрыта, на столешницах стоит еще какая-то использованная посуда. Даже в раковине, по-моему, я увидел стакан.
Странно, после Светы все чисто, будто бы она и не готовила совсем, а взяла готовую еду прямо из холодильника или еще откуда-нибудь. Но без нее… Если совсем уж честно, когда я жил один, несколько раз пробовал приготовить что-нибудь стоящее, и после моей готовки на кухню также было страшно зайти, но это было так давно, что я уж и забыл подобное зрелище.
Не дав мне вдоволь погрустить, дверь опять открылась. На сей раз вошла Света. Мимолетно взглянул на нее и изобразил раскаяние на лице, делая вид, что я все еще жалею о своем поведении и покорно жду прощения. Ну, первые дня два так и было. Мне действительно было немного совестно. Но потом чувство стыда как-то притупилось, стало все равно. Неделя – крайний срок. К этому времени девчонки
Света, на секунду остановившись в проходе, зашла. Куда пошла дальше? Как ни странно, к графину. Черт, здесь есть еще и холодильник, и раковина, и посуда, и еще куча всего прочего, зачем к графину-то опять идти? Можно было бы сделать вид, что она пришла, ну, не знаю, окно там закрыть, кружку вымыть. Иначе сильно уж заметно, что она тоже пришла поглазеть на нашу неудачную попытку. От которой, кстати, меня начинало мутить, наверное, съел больше, чем надо было.
Но следующего я честно не ожидал. Невозмутимую тетю, едва она взглянула, что творится на столе, едва кондратий не хватил. А когда она разглядела еще и полуобглоданный кусок черного мяса, лицо ее исказилось болью. Болью понятной только ей как опытной домохозяйке. Света даже остановилась напротив стола, уставившись на махровое зеленое полотенце на моих коленях. Ну, кухонное искать мне было лень, салфеток нет, но я же интеллигентный человек, в самом деле.
Почему-то смутившись, убрал полотенце, предварительно стряхнув с него крошки хлеба. Постояв еще несколько секунд в ступоре, тетя тихо спросила:
– Вы что… вы что, ели вот, - она облизнула пересохшие губы, - вот это?!
Пацан неуверенно кивнул, а я, выгнув брови, поинтересовался:
– Неужели отменяешь бойкот?
– Я… Но вы… Вот это… Боже мой…
Света опасно качнулась и стремительно начала оседать на пол. Моя реакция не подвела. Поддерживая внезапно ослабшую тетю, посадил ее на стул, на котором только что сидел. Несколько минут мы отпаивали ее водой и обмахивали журналом, найденным на холодильнике.
С чего так бурно реагировать на такую, казалось бы, мелочь, было непонятно. По крайней мере, мне.
– Светка, ты чего?
– Теть Свет, с вами все в порядке?
– Тебе плохо?
– Еще водички?
– Тебе плохо или нет?
– Может, к окну подойдете?
– Ты, главное, не роди тут преждевременно, ладно?
– Может быть…
– Так, все! Хватит! – Света решительно отмахнулась от нас, как от навязчивых мух.
Она выглядела более бодрой, даже побледневшие на минуту щеки снова обрели прежний румянец. Тетя заправила прядь волос за ухо.
– Прекратить истерику, - снова сказала она. – Рожать я тут не собираюсь, поэтому, Вадик, успокойся. Артем, воды можешь больше не наливать, спасибо. Мне уже лучше.
– С тобой точно все в порядке? – на всякий случай переспросил я, озабоченно трогая тетин лоб.
Меня сердито хлопнули по руке.
– Говорю же, что да!
– Так ты… больше не сердишься?
Света напряглась. Некоторое время она переводила взгляд с меня на пацана и обратно, проверяя, кто смотрит с большей надеждой. Краем глаза видя, что зеньки парня а-ля «щенячьи глазки» привлекают чуткое женское сердце больше, сдержанно выдохнул. Наконец, тетя все же вздохнула, сдаваясь.