Мальчик с голубыми глазами
Шрифт:
Полиция приехала к нам сразу. Благодаря Элеоноре Вайн, хотя мне до сих пор непонятно, как ей удалось установить, что я работаю в Особняке. Для женщины, большую часть времени сидящей безвылазно в собственном доме и без конца моющей там полы, она обладает прямо-таки сверхъестественным чутьем на чужие, порой ошеломляющие тайны. Впрочем, я с некоторым облегчением понял: у нее получилось лишь слегка приподнять завесу. То есть она пронюхала, что я работаю у доктора Пикока, но о том, чем я занимаюсь в больнице, понятия не имеет, хотя, возможно, уже кое-что подозревает, и это лишь дело времени, когда она выяснит все до конца.
Казалось ли ей, что в смерти доктора повинен я?
Впрочем, моя мать очень плохо все это восприняла. И дело даже не в том, что в голову ей закралась мысль о моей причастности к убийству; самое главное — это то, что я целых полтора года работал в доме доктора Пикока, а она об этом даже не подозревала! И что еще хуже, об этом давно знала Элеонора Вайн…
— Как ты мог? — накинулась на меня мать, когда полицейские ушли. — Как ты мог снова войти в тот дом после всего, что с тобой случилось?
Не было ни малейшего смысла возражать. Но как известно любому опытному лжецу, полуправда способна скрыть тысячу обманов. И я признался, что у меня не было выбора. Что мне пришлось взять дополнительную работу. А внебольничное обслуживание пациентов — это нормальная практика. В том числе и в нашей больнице. И то, что мне достался именно доктор Пикок, было простым совпадением.
— Ты мог отказаться. Ведь с помощью языка и из запертой комнаты выход найдешь…
— В данном случае это было не так просто, мама.
И тут она ударила меня, и одно из ее колец рассекло мне губу. Возможно, кольцо с турмалином. Во всяком случае, у камня был вкус «Кампари» с содовой, смешанный с противным, каким-то алюминиевым привкусом крови.
Турмалин. Tour Malign. [38] Звучит как название страшной башни из какой-нибудь волшебной сказки — например, Перро, — куда злой волшебник заключил главную героиню, а запах там, как в школе Сент-Освальдс, такая же противная вонючая смесь дезинфекции, пыли, полироли, вареной капусты, мела и мальчишеского пота.
38
Tour (фр.) — башня; malign (англ.) — пагубный, злой.
— Не смей обращаться со мной свысока, — прошипела мать. — Мне ведь отлично известно, что у тебя на уме!
Мать и впрямь обладает шестым чувством. Она всегда знает, когда я сделал что-то не то, она знает даже, когда я только собираюсь сделать что-то не то.
— Ты ведь хотел его увидеть, верно? После всего, что он сделал с нами, тебе все равно требовалось его проклятое одобрение!
Ее маленькая, с высоким подъемом нога, выгнутая, как спина верблюда, была обута в босоножку на высоченном каблуке с одним ремешком на пятке. Этой босоножкой она выстукивала по ножке дивана что-то быстрое и абсолютно неритмичное. И от этого у меня моментально пересохло в горле, а накатившая одновременно овощная вонь витаминного напитка оказалась столь сильной, что меня чуть не стошнило.
— Мама, пожалуйста…
— Это
— Прошу тебя, мама! Я ни в чем не виноват…
Она умеет на редкость быстро нанести удар. Я ожидал второго удара, и все-таки он застиг меня врасплох. Она нанесла его сбоку, и я отлетел к стене, врезался в горку с фарфоровыми собачками. Горка задрожала, но все уцелело. Ничего даже не упало.
— А кто же тогда в этом виноват? Ах ты, маленький говнюк!
Я прикоснулся к рассеченной губе, понимая, что мать еще толком и не начинала. Лицо у нее было совершенно бесстрастным, но голос уже напрягся. Чувствовалось, что она, как хорошо заряженная батарея, готова действовать. Я придвинулся еще ближе к горке с собачками, зная, что мать вряд ли рискнет меня бить, пока я нахожусь в такой близости от ее драгоценной коллекции.
«Когда она умрет, — думал я, — отнесу всех этих распроклятых собачек на задний двор и с наслаждением растопчу сапогами».
Она, видно, заметила, как я посмотрел на фарфоровых тварей, и потребовала:
— Би-Би, подойди сюда!
Ну точно. Ей хочется, чтобы я отошел подальше от ее драгоценного буфета. Недавно она пополнила свою гнусную коллекцию; в новой собачке имелось что-то восточное. Я протянул руку и слегка оперся о стеклянную дверцу.
— Не смей этого делать! — рявкнула мать. — Тебе же прекрасно известно, что на стекле останутся отпечатки.
Я не сомневался: ей не терпится снова меня ударить. И в тот момент она не била меня исключительно из-за того, что опасалась за сохранность собачек. Однако невозможно было торчать там весь день. Я осторожно повернулся к двери, надеясь одним прыжком добраться до лестницы, взлететь по ней и запереться в своей комнате, но мать, успев одной рукой ухватиться за ручку двери, а второй вцепиться мне в пояс брюк, с силой рванула дверь на себя, и я получил страшный удар прямо в лицо…
После этого ей было уже совсем легко. Когда я, оглушенный, упал на пол, ее ногам осталось лишь довершить начатое. Она била меня ногами в своих чертовых босоножках на высоких острых каблуках, пока не выдохлась. К тому времени я был уже весь в соплях и слезах, а лицо мое сплошь покрылось ссадинами, царапинами, порезами и синяками.
— Нет, ты только посмотри на себя! — вдруг воскликнула мать.
Приступ бешеной ярости прошел, но в голосе еще слышалось нетерпение — словно это я сам по неловкости что-то с собой сделал, словно со мной произошел какой-то дурацкий несчастный случай.
— В каком ты виде! И что у вас, мальчишек, за нелепые игры?
Мне было ясно: объясняться не имеет смысла. Опыт научил меня в таких ситуациях помалкивать и надеяться на лучшее. Впоследствии она заполнит все пустоты в своей голове чем-нибудь подходящим: моим падением с лестницы или тем же несчастным случаем. Или историей о том, что меня ограбили и избили, пока я шел с работы домой. Мне следовало бы знать. Это ведь уже случалось. Подобные маленькие провалы в ее памяти наблюдались все чаще — особенно с тех пор, как погиб мой брат.
Я ощупал ребра. Вроде ни одно не сломано. Но спина, куда она била меня ногой в босоножке, сильно болела, и бровь здорово рассекло острым ребром двери. Рубашка спереди насквозь пропиталась кровью, и я чувствовал приближение знакомой головной боли: перед глазами, мешая нормально видеть, мелькали вспышки цветных огней.
— По-моему, придется зашивать в больнице, — заметила мать. — Будто мне и без твоих ссадин заняться нечем! Ну да ладно. — Она вздохнула. — Мальчишки всегда остаются мальчишками. Вечно с вами что-то происходит. Тебе еще повезло, что я оказалась дома, правда? А теперь давай-ка поедем к врачу.