Мальчик в лесу
Шрифт:
— Да чего там, — вдруг сумрачно оборвал ее Тимофей и поднялся. — Пойдемте.
Когда они вернулись на просеку, навстречу им попалась телега. Невозможно было представить, как эта скрипучая телега на кривых, словно у «Запорожца», колесах, груженная доверху кладью, могла здесь продвигаться. Просека, показавшаяся Вере Ивановне ровной и чистой, была столь же непролазна, как и нетронутый лес. Вероятно, в давние времена тут строили дорогу или узкоколейку, еще угадывались какие-то песчаные насыпи, оплывшие от дождей и затянутые хрустящей, как бы поджаренной
А телега все-таки двигалась навстречу. Обломанные ветки застряли в ее вихляющих колесах, они ритмично поднимались и хлестали по траве. Покачивая головой, мотая челкой, равнодушно ступала грязно-седая лошадь с подвязанным хвостом. «Нет, это непостижимо, — подумала Вера Ивановна даже с каким-то удовлетворением. — Непостижимо, сверхъестественно. И все же реально».
— Егор из нашей деревни катит! — сказал Тимофей, присвистнув.
— Кто?
— Егор Косой. Личность такая.
На вместительной телеге, на каких-то узлах и ящиках, прикрытых фиолетовой мешковиной, полулежал гражданин средних лет. Он был черняв и дремуче волосат — даже на бритых щеках виднелась подземная щетина, и все одутловатое, пухлое лицо его казалось закопченно-сизым.
Егор заметил встречных и придержал, остановил лошадь.
— Кого я вижу! Вот это свиданьице!..
— Н-да-а… — протянул Тимофей, и Вере Ивановне почудилась в его голосе растерянность.
— Ну, как вы там поживаете, Копенкин? — заговорил Егор оживленно, проясняясь всем пухлым сизым лицом, улыбаясь и глядя только на Тимофея. — Как живете, а?
— Лучше всех, — сказал Тимофей. — Взаймы не просим.
Ах, как засмеялся Егор, с какой быстрой готовностью! Щеки его затряслись, задрожали; грудь и живот под черным бумажным свитером заколыхались волнами, и ноги в лакированных новеньких галошах тоже задвигались, явственно выражая удовольствие.
— Люблю веселых людей! — воскликнул Егор, толкая Тимофея в плечо. — Сам веселый и веселых люблю! Ты чего пропал? Не видать тебя? Давненько не видать! Домой к тебе захожу — нету!..
— Дела, — опустив голову, коротко ответил Тимофей.
— Дела, во-он что!.. А может, ты видеть меня не хочешь? Не желаешь встречаться?
— Я не девка. С тобой не гулял.
— Это верно! — захохотал Егор еще радостней. — Правильно, бродяга! Но ведь придется встретиться, еще не раз придется! Как думаешь? Ты иди-ка сюда, иди в сторонку, мы этот вопрос обмозгуем.
Тимофей оглянулся на Веру Ивановну.
— Некогда.
— Девушка подождет! — уверенно пообещал Егор и закивал Вере Ивановне. — Мы скорехонько, в два счета! Я и сам тороплюсь.
Он подхватил Тимофея под мышку пухлой темной рукой и повел за телегу, за криво уложенные фанерные ящики. Неожиданно Тимофей вырвался и сунул Вере Ивановне свою корзинку:
— Подержите-ка!..
— Зачем? Что такое?!
За ящиками начался быстрый негромкий разговор; Вера Ивановна не прислушивалась
Седая лошадь взмахнула челкой и потянулась к Вере Ивановне. Из выпуклых лошадиных глаз, как бы наполненных голубым дымом, текли вечные спокойные слезы. Мокрая шерсть была облеплена мухами. А от фанерных ящиков на телеге внезапно потянуло жутким помойным запахом — не то костью, не то гниющим тряпьем. Вера Ивановна поморщилась. Что же, на самом деле? Скоро они там? Она шагнула поближе и услышала яростный, с придыханиями шепот Егора:
— Я тебя, пащенка, изуродую, понял?! Мало я платил, да? Мало? Сунься еще раз в контору… Или вякни кому-нибудь! Я тебе покажу, почем кротовая шкурка! И конфеты почем!.. Да тебя ложками будут с земли соскребать!
Вера Ивановна бросилась за телегу: там, прижавшись спиной к ящикам, стоял Тимофей; правая рука его, судорожно сжатая, была сунута в карман. Егор наклонился над Тимофеем и близко, в упор смотрел ему в лицо.
— Что здесь происходит?
— А ничего, — сказал Егор уже без улыбки, отворачиваясь. — Поговорили малость. Ты все понял, милок?
— Ну, — произнес Тимофей сквозь зубы.
— То-то. Главное, запомни покрепче. И остальным передай. А я заверну на днях.
Отодвинув со своего пути Веру Ивановну, Егор поправил веревки на ящиках, подоткнул мешковину. Ступил ногой в лакированной галоше на оглоблю, и седая лошадь без понукания тронулась, плавно потянула телегу, и опять захлестали по земле ветки, застрявшие между спицами колес.
Тимофей взял корзину, и Вера Ивановна увидела, как вздрагивает его рука.
— Вы подрались? Он тебя ударил?!
— Еще чего! Пусть тронет!
— Но я же видела, как он угрожал! Что вы не поделили? Кто он такой?
— Дождется. Возьму «тозовку» — и не грусти.
— Что это значит?
— Да так. Ничего.
— Удивительно неприятный тип, — сказала Вера Ивановна. — А почему ты на помощь не позвал?
— Не требовалось.
— Все-таки я тебя не понимаю…
— Пойдемте.
Тимофей шел впереди, и Вера Ивановна, поглядывая на его стриженый затылок с ложбинкой на шее, на острые плечи и спину, обтянутую курточкой, вдруг поняла, какой он еще маленький. Она вспомнила себя в таком возрасте — десятилетней девчонкой в детском доме; трудные военные годы, эвакуация; что сохранилось в памяти о тех временах? Какие-то смутные отдельные картинки, расплывчатые образы других детдомовцев, учителей, воспитательниц… Сохранилось воспоминание о голоде… И о детской первой любви воспоминание… Больше, пожалуй, ничего. И не потому, что многое забылось, а потому, что смутным и зыбким виделся тогда мир. Ничего еще не понимала в нем Вера Ивановна… Неужели так же расплывчат сегодняшний мир для Тимофея и нету отчетливых представлений о нем, лишь неопределенные желания, смешные детские фантазии, перемешанные с реальностью, мимолетные радости и печали, не оставляющие следа? Нежность и жалость почувствовала Вера Ивановна к этому мальчишке, котенку слепому… Ей показалось, что он всхлипнул.