Мальчик в лесу
Шрифт:
— Ты плачешь?
— Я конфеты сосу, — ответил Тимофей. — Хотите?
На грязной ладошке он протянул слипшиеся, бутылочно-зеленого цвета леденцы. Вера Ивановна присмотрелась.
— Откуда они у тебя?
— А это… Егор угостил, — сказал Тимофей и прищурился загадочно. — Угостил, и сам того не заметил.
— Да ты знаешь, что это за конфеты? Они с морской капустой, Тимоша!
— Ну? Вредные, что ли?
— Ими лечатся от склероза. И от… в общем, от плохого желудка.
— Живот заболит?
— Гм… В общем, может расстроиться. Если
Тимофей извлек из кармана целый комок леденцов с приставшей к ним веревочкой. Взвесил на ладони. Леденцы ядовито и мутно заблестели, как подтаявший лед.
— Ну и ну, — сказал Тимофей. — Ну и жулик…
Просека вывела к обрывистому речному берегу, внизу лежал мокрый пойменный луг, местами серебристо-зеленый, местами жухлого навозного цвета; слюдяными чешуйками светились на нем лужи, крохотные озерца; росли плотные кусты ивняка, похожие на аккуратные шалашики. Человеческие фигуры бродили меж кустов, — наверное, сено косили…
А за рекой, на другом берегу, лежали штабеля бревен, громоздились циклопические поленницы дров, белые березовые поленницы, как меловые горы, и на их гребне виднелось несколько сереньких домиков.
— Починок?
— Он самый, — сказал Тимофей. — Приземляйтесь в заданном районе.
— Я… я там почту найду? Где почта?
— Да ладно, провожу. Все одно вы брода не знаете.
— А мы успеем, Тимоша?
— Эва, еще б не успеть! Одиннадцати нету.
— Тима, как ты время угадываешь? — спросила Вера Ивановна. — По солнышку? По цветам? Или у тебя другие приметы есть?
— Какие приметы? — Тимофей настороженно глянул на нее снизу вверх, будто ожидая подвоха.
— Ну народные приметы. Можно по солнышку время определять. В полдень предметы отбрасывают какую тень?
— Почем я знаю.
— Самую короткую. Ты что же, не слышал? Еще можно по цветочным часам узнавать время. Например, белая кувшинка распускается в десять утра. Тебе известно?
— Не знаю, — сказал Тимофей.
— Ну как же, Тимоша! В лесу растешь и не знаешь таких вещей! Ты меня просто обманываешь… Вот ты сказал, что нету одиннадцати. Значит, умеешь определять?
— Ну.
— По каким же приметам?
— В одиннадцать лесопилка гудит, — сообщил Тимофей и посмотрел на Веру Ивановну с сожалением, как на больную. — Обед у них.
Засмеявшись, Вера Ивановна побежала вниз по бугристой тропиночке, виляющей меж древесных стволов. «Нет, все-таки очень забавный парнишка, — подумала она. — Совершенно неожиданный. Не угадаешь, как он поступит. Не угадаешь, как он ответит. В его стриженой голове абсолютный ералаш: суеверия вперемешку с космонавтикой, деревенское «чаво» и городской жаргон».
— Знаешь ты кто? — сказала она. — Ты еще попугай, Тимка… Или нет, ты на радиоприемник похож. Со всех сторон хватаешь волны, всю кутерьму вокруг себя ловишь, а разбирать не научился. В мозгах — винегрет. Понятно тебе?
— Ну.
— Вот и «ну»… Книжки читать надо. Какая птица ходит пешком в Африку? А?
—
— Ай-яй! Стыдно. А сколько лапок у паука?
— Да не знаю я.
Наверное, Тимофей обиделся немножко, засопел, перекидывая корзинку с руки на руку. Потом что-то решил для себя, сказал независимо:
— Чего спрашивать, когда мы этого не проходили.
В деревне Починок было совершенно пусто и тихо — ни стариков со старухами, ни ребятишек, ни собак на дороге. Одни курицы купались в пыли, да бормотало где-то радио, передавая производственную гимнастику. Создавалось впечатление, что деревня покинута жителями, и даже что-то неправдоподобное было в пустынной, как бы замершей ее улице, в затаившихся безмолвных домах, глядящих слепыми закрытыми окнами…
Низким, шершавым, ноздреватым басом прокричал гудок под речным берегом, очевидно, у лесопилки. Ответило эхо, простонало, прокатилось в полях. Смолкло. А в деревне так и не отозвался никто. Жуть взяла Веру Ивановну; на миг показалось, что все это во сне происходит.
Но Тимофей спокойно шагал впереди; наверное, такая обстановка была ему привычна. Миновали несколько изб на высоких полуторных фундаментах, типичных северных изб с крыльцами, с резными полотенцами на окнах, с тесовыми воротами; избы редко стояли, просторно, и не было перед ними привычных палисадников, не росли под окнами кусты сирени или цветы. На голой земле стояли избы, на стелющейся низенькой траве, в которой, как одуванчики, запутался гусиный пух. Вера Ивановна знала, отчего такой вид у северных деревень. В этих лесных краях человек издавна воевал с природой, отнимал у деревьев скудную землю, вырубал кустарники, пни корчевал. И красивым, приятным для глаза считалось открытое место, расчищенное…
— Вон почта! — показал Тимофей.
Вера Ивановна увидела двухэтажный, темный, с прозеленью дом, в середине провисший, прогнувшийся от старости; крытая наружная лестница вела наверх. К перилам лестницы был подвешен гигантский почтовый ящик с гербом на массивной железной дверце.
Вероятно, всю годовую корреспонденцию Починка можно было поместить в этом ящике.
— Наверх идти?
— Ага.
Поднялись по рассохшимся ступеням; Вера Ивановна старалась не смотреть вниз — зияли меж досками широкие щели, ветерок поддувал, крутясь, летели в двухэтажную пропасть мусор и щепочки… Взбираешься, как матрос на мачту.
Отворили взъерошенную, с клочками войлока дверь. Внутри, в низенькой светелке, не было ни души. Сквознячок заворачивал на стене выцветшие предвыборные плакаты; поперек голого канцелярского стола лежал почтовый штемпель, похожий на законченную кочергу. У окна Вера Ивановна заметила телефон: старинный, на деревянном ящичке, со шнуром, пропущенным сквозь железную цепь.
— А где же люди-то?
Вера Ивановна повернулась, озирая светелку. И тут увидела девочку лет восьми. Невесть откуда возникла эта девочка посреди пустой комнаты — из-под стола вылезла, что ли?