Мальчик в шкафу
Шрифт:
А они на этом не остановились. Считайте сами:
– экзорцизм,
– мантию эту дурацкую как снимать и надевать обратно нашли в своих архивах,
– с мальчишками возились постоянно – турпоездки, каникулы, кружки и секции,
– мужу заказы делали. Что у них, прямо нет другого поставщика сверл? Да, конечно!
В общем, присутствие Церкви в нашей жизни стало особо серьезным.
Соседи начали принимать нашу семью за особо верующих, святой отец непременно справлялся, как нам понравилась воскресная проповедь.
Чую, еще немного, и Вернону
Мы оформили все бумаги на мальчишку, и я получила свою порцию общественного восхищения моим гражданским подвигом.
Вот только сейчас-то уже что? Сейчас паршивец взрослый совсем, самостоятельный до жути.
Вот за ползунковый возраст мне нужно памятник в полный рост отлить. Из каких-нибудь драгметаллов.
Хотя, с другой стороны, в детстве его можно было перехватить за лямки от комбинезончика и сказать: “А-та-та!” или отвлечь чем-нибудь. Маленькие легко отвлекаются. А сейчас пойди прошиби барана этого несгибаемого! Действительно, самые глухие – те, кто не хотят слышать!*
Мне иногда страшно за завтрашний день.
Почему нет психологической поддержки для тех, чьи дети собрались в монастырь?
Тех, у кого дети выросли наркоманами и алкоголиками, поддерживают. А я?
А мне еще хуже! С наркотиками все просто – это плохо, с этим надо бороться, это надо пережить и что там им еще говорят.
Но мой сын, казалось бы, задумал доброе дело. По крайней мере, в глазах общественности. Да и в моих. Я не весть какая христианка, но регулярно бываю в церкви, слушаю проповедь, уважаю святого отца... но как-то никогда не задумывалась, что его матушка не дождется внуков, может, как я своим сыновьям, хотела для сына развеселого студенчества, открытий, мирских радостей...
А что он себе предполагает? Карьеру? И только ее? Или – еще лучше – вечный бой, если его все-таки возьмут во владирцы?
Я не хочу! Не хочу так!!! Это мой сын!
Он просто не понимает, что делает! А потом будет поздно.
И вместе с тем мне ужасно плохо от того, что и себя я не чувствую правой.
Ведь я должна чувствовать гордость за воспитание ребенка.
Должна...
Но не чувствую.
Мы заключили с паршивцем соглашение.
Ему пока слишком мало лет, чтобы обсуждать такие серьезные вопросы. Так что, чтобы не ссориться со мной и Верноном, Чарли должен хорошо учиться, окончить колледж, и только потом мы поговорим снова.
И если б вы знали, как я хочу, чтобы он учился вечно!
Паршивец мой физически не в состоянии сидеть сложа руки и ждать.
В школе он и так учился отлично (еще бы, так долго об этом мечтал!), так повадился после занятий навещать Орден и гонять чаи с тамошним архивариусом. Завел в подвальчике свою картотеку – на владирцев, живых и причисленных к лику святых. Упросил Вернона купить еще один фотоаппарат и видеокамеру последней модели – не такую громоздкую, как наша.
Бегает, суетится, нет ему до меня времени и дела. А как славно раньше ходил за
Да пропади они, эти розы теперь!
Ничего не хочу.
Одна отрада – Дадличек пока никуда не собирается от мамочки деваться.
Сириус Блэк тоже бродил неприкаянной душой. Так и хотелось выдать ему репу на фонарь Джека. Жаль, что не осень.
От инквизиторов он откупился. Даже, кажется, еще кого-то из ордена откупил. Но в нашей семье у него хватило совести не появляться.
Ну, то есть он сперва пришел как бы поговорить, но я чуть не выцарапала ему глаза, а монахи навесили еще один штраф.
Тут он запил на неделю, а потом пошел доказывать отцу Александру, что тот не прав.
Сперва хотел ему просто по-маггловски набить морду.
Ага, как же. Немного разные весовые категории. Килограмм так на сто разница.
Потом “дядя Алекс” откачал “дядю Сири” (понятно, с чьих слов я это знаю, да?) и они сели беседовать.
Блэк возвращался к священнику еще и еще. Беседовал, спорил, вдрызг ссорился, но на следующий день приходил опять.
Дело окончилось постригом.
Последний из Блэков стал монахом (тьфу на тебя, собака блохастая! Какой пример ребенку!).
Отписал движимое имущество крестнику, племяннику, племяннице и Церкви, а другу – дом.
Друг (тот самый, с мягкой виноватой улыбочкой) принялся наводить в своей собственности порядок и наткнулся на еще один крестраж. Как оказалось – того же авторства.
Владирцы среагировали мгновенно, освободили медальон от осколка души. Организовали поиски других крестражей, рассудив, что где два, там и четыре и, может, семь, десять... Колдуны еще и не так способны поступить.
Два монаха приняли обет молчания, пять – удалились на два года в затвор. Весь Орден объявил месяц строгого поста – в знак скорби по смерти человеческой души своего неудавшегося воспитанника. И в попытках отмолить грехи человеческие.
Надо ли говорить, что мой паршивец был снова в совершенном восторге и тоже объявил мне пост.
Так бы и стукнула!
Целый месяц он питался половинкой грейпфрута, подсохшим хлебушком и водой из-под крана, изредка, в качестве одолжения, соглашаясь поковыряться в овощном супчике.
Я призвала на помощь тяжелую артиллерию – заставила отца Александра еще раз повторить: “Чистокровных магов теперь не берут во владирцы. Волдеморт. Жутчайшее преступление против самого себя. Вот что бывает, когда чистокровных магов допускают в орден святого Влада”.
Ох и воплей было!
– Но я не маг! Я – Чарльз Вернон Дурсль, я родился и рос в семье добрых христиан!
А я с наслаждением потом каждый день напоминала: “Чистокровный. И мама ведьма, и папа колдун. И у папы все колдуны в семье”.
Ох, мы и поругались.
Вдрызг.
Так и шло.
Военные действия то затухали, то разгорались вновь. В основном все упиралось в мою уступчивость, потому что этот баран вовсе не умел сворачивать.
Вернон держал нейтралитет.
Монахи старались тоже особо не лезть.