Мальчик в шкафу
Шрифт:
До семнадцати лет наследством отца мой Я-Не-Поттер-Я-Дурсль распоряжаться не мог без разрешения опекунов, а вот бестолковый крестный никак его в финансах не ограничил.
И мой драгоценный сын (я просто ушам сперва не поверила!) выкупил участок в Хогсмите с какой-то воющей хижиной (боюсь представить – что это было), оплатил снос и отдал практически все Сириусово наследство на строительство церкви.
Нормальной каменной церкви. Даже и с домиком для священника.
И строительство почти что завершено. Владирцы даже
Готовится масштабная миссионерская работа.
С привлечением всех современных исследований в области рекламы и психологии.
Туда даже уже приходят школьники, чьи родители магглы. Оказывается, им давно нужен был такой взрослый, к которому не страшно подойти со своей проблемой, сомнениями, страхами. А в школе таких почти нет.
Я просто с ума схожу от безумных поворотов судьбы!
И снова даже сказать нечего. Отличная ведь идея. Давно пора бы. А то Рождество маги празднуют, крестные у них есть, а про воскресные мессы и десять заповедей им сообщить как-то забыли.
Дальше меня почти застукали за подслушиванием. Пришлось спешно отступать и идти сюсюкать с Лилсовой малявкой.
От Эвансов дите переняло только разрез глаз. Еще и цвет потом фамильный будет, зелененький. Так что вырастет рыжей и зеленоглазой девицей. Средневековая ведьма просто (тьфу-тьфу, не дай Бог).
Но вот мирно беседующий отец Александр отошел от интересующей меня двери, и можно было вновь собирать информацию.
Диктофон, оставленный за колонной, оказался на паузе.
Ну, викарий!
Как будто жалко ему!
А я важные вещи упустила, между прочим!
Как это они завязали миссионерскую переписку с зеками? Что значит: “Готовится поездка”?!
Куда? В Азкабан? К тварям, высасывающим души?
Не пущу!!!
Я уже готова была ворваться в комнату, когда меня все же поймал на подслушивании отец Александр. И потом еще полчаса корил за недоверие к собственной семье.
А я ему про Азкабан.
А он мне про честные беседы о волнующих меня вещах. Что надо не под дверью сидеть, а войти и участвовать на равных (и чего тогда перехватывал меня в прыжке? Я уже была готова и войти и всем все рассказать!)
Пока беседовали, глаз с заветной двери я не спускала.
Интересно, а кому это сын отчитывался о своих успехах?
Ждать пришлось не долго. Всех позвали к накрытым столам, дверь открылась и из комнаты вышел гордый и слегка смущенный Чарли, а за ним... за ним... мой несносный бизон! Мистер Вернон Дурсль!
Ну я ему вечером все выскажу, как законную супругу и честную мать не приглашать на такие беседы!
Вечером Вернон с усмешкой прищурился и, смешно приподняв белесые бровки, с недоумением произнес:
– Как, а разве не ты так выразительно пыхтела под дверью?
Ну не зараза?
Все мужики гады. Даже мой старшенький.
Один Дадличек – мамочкина радость!
======
– Ме, ме, мема. Ма-ма. Ммммам, это мой дру. Сри!
– Я смотрю. И я не мама. Я папа. Петуния, дорогая! Иди, глянь на “свою радость”!
С таких воплей начался один из суматошных вечеров моей чокнутой семейки.
Мой Дадлипусечкин где-то нажрался до фиолетовых гоблинов. Да еще и заявился домой в обнимку с белобрысым существом неопределенного пола.
Вот кажется мне, что это не платьице, а плащ. И даже скорее – мантия.
– Вот же...
– Милая, здесь дети.
– Я этим детям! Ну, я им утром устрою!
– А мне казалось, что меня ты агитировала как раз за такую жизнь, не? – ехидно полюбопытствовал мой золотой старший сын, тоже примчавшийся полюбоваться на братишку. В руках он все еще сжимал перышко (ему как раз взбрендило организовать группу христианских кураторов, опекающих семьи магглов, чьи дети учатся в Хогвартсе).
– Вообще-то мать подразумевала, что если ты и придешь с кем в обнимку, то это будет существо женского пола, – хмыкнул Вернон, подхватывая валящегося на коврик сына. – Тащи второго в гостевую.
Чарли только присвистнул.
Сунул перо за ухо и нерешительно подошел к бледному с прозеленью гостю.
Догадываясь, чем это закончится, я отменила отцовский приказ, и мы поволокли парня в ванную.
Блондинчик утробно стонал, пугал наш не видавший таких страстей сортир (вот тот, что в Лондонской квартирке, тот да – хорошо помнил наши с Верноном студенческие попойки), отказывался снимать мантию. И то истерически рыдал, что “все пропало” и “папа его убьет”, а то хохотал, хватался за нас с Чарли руками и с жаром убеждал, что отец им будет гордиться, потому что “он нашел!”
Кого нашел? Где? И зачем? Я не вникала.
К тому же очень скоро из спальни Диди раздался забористый мат.
Муж, в отличие от меня, дома не выражается обычно. Но, как любой тесно связанный со строительным бизнесом человек, словарный запас имеет богатый и выстраивать грамотные конструкции умеет в совершенстве, даже не обладая дипломом филолога-лингвиста. А значит дела совсем уж удивительные. Я поспешила на звук.
Но матерных слов не нашла.
Кожа на левой руке сынули покраснела и припухла вдоль линий рисунка.
“Дадли Эдриан Дурсль” на тыльной стороне и, как и у Чарли, череп, змея и розочки вторым рисунком.
Я его выпорю!
Вот проспится и вместо алказельцера получит бодрящего воспитательного ремня!
– Мааам!
Это Чарли.
Ну что там еще?!
У блондинчика была точно такая же татуировка, набитая, надо полагать, в том же самом тату-салоне. И психоделичное “Драко Люциус Малфой” – вместо честного маггловского наименования.
У председателя Попечительского совета действительно был сын – ровесник Чарли.