Мальчики + девочки =

Кучкина Ольга Андреевна

Я не стал начинать «Вечер накануне Ивана Купала», а снова вперился в окончание «Сорочинской».

Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук…

Мне до ужаса захотелось иметь человека около, который…

Я захлопнул книжку, потому что позвонили в дверь.

Катька упорная. Гордая-гордая, а если втемяшилось в башку, летит, как стрела, по сторонам не оглядываясь.

– Тебя чего снова ни в классе, ни на Пушке?

– А ты чего без звонка?

– Шла мимо.

– Мало ли кто мимо

кого идет.

– Ты не ответил на вопрос.

– Ты тоже.

– Я? Если б позвонила, ты бы сказал: не приходи. А я хотела.

Упорная и это, как его, искренняя. Вот штука, посильнее всякого оружия. Руки вверх, и ты готов. Может, я не справляюсь, потому что Н. Гоголь меня так пробил?

Теть Тома позвала ужинать. Меня и Соньку.

– А Катю?

– А на Катю не было рассчитано.

Ёлы-палы.

– Да я не хочу, теть Том, спасибо, – сказала Катька.

– За что спасибо, за пустую тарелку? На мою! – Я схватил свою, чтобы передать Катьке.

А теть Тома стала молча выдирать мою тарелку из моих рук, чтоб не дать поставить ее перед Катькой, а оставить стоять передо мной.

– Ну и сволочь же вы, теть Том, – сказал я.

– Ты с ума сошел, – сказала Катька, – родной тетке, при людях!

– Она не родная, раз, а ты ничего похожего матери не говоришь, два? – отрезал я.

– Не так и не при людях, – отрезала Катька.

Я хотел сказать про цирлих-манирлих, но это была бы цитата из теть Томы, а я не мог цитировать противника при противнике. Я выкрутился тоже неплохо:

– Ну да, ты у нас леди Диана.

– А что, Катя ничуть не хуже, – вмешалась теть Тома.

Она потерпела полное поражение и потому подлизывалась. Во время перепалки я твердой рукой отвел руку теть Томы от тарелки, и картина сложилась следующая. Катька с аппетитом жевала жесткую теть-томину котлету, Сонька, отъев половину своей, сунула мне остальное, я быстро доел за Сонькой, и вышло, что и волки целы, и овцы сыты, как говорила наша мама. Сонька оставалась пить кисель, а мы ушли с кухни и сели в комнате. Чего делать, я не знал. Можно было включить телек, но Катька сказала:

– Слушай, а покажи своих маму с папой, я тебе показывала, а ты нет.

– Никакого папу ты мне не показывала, – поймал я ее.

Она зарозовела, рыжие, я говорил, быстро розовеют. Я отвел глаза.

– Счас найду, – сказал я.

Я нарочно завозился, чтоб на нее не глядеть, пока не придет в чувство. Перебрал тетрадки, конверты, разные бумажки, я знал, где лежат мамины две карточки и те две, где они вдвоем с папой, а папину отдельную, в самом деле, никак не мог найти, хотя она большая, а эти маленькие, и та скорей должна была на глаза попасться. Кричу теть Томе:

– Вы не брали папино большое фото?

А она из кухни отвечает:

– Брала.

Я кричу:

– Зачем?

Любимый вопрос. Ответа нет. Так. Для каких-то ее дел с квартирой понадобилось.

А Катька держит маленькую маму на коленях и говорит:

– Милая.

Где она там рассмотрела на выцветшем

снимке, но мать, по правде, была милая, да я этого слова отродясь не употреблял.

– Верните нам папу! – крикнул я теть Томе как можно суровее.

Прибежала Сонька, включила телек. Через пять минут теть Тома пожалует, вымоет посуду и пожалует. Семья типа. Семейный просмотр телепрограммы. Причем той, какую выберет теть Тома. Я выздоровел, пора кончать с этим ее ползучим заселением нашей жилплощади. Она заявилась, плюхнулась на диван возле Катьки и потребовала у Соньки, у которой был пульт:

– Давай переключай мне на сериал, а сама поиграй немного и спать.

Я Соньке никогда не указываю, когда играть, а когда спать. Она свободный человек. Хочет – играет, хочет – идет спать. И учится нормально, и высыпается, сколько организм требует.

– Теть Том, а вам не пора домой? – задал я вопрос, который давно у меня зрел.

Может, надо было отдельно, как она от всех и всегда требует: поговорим отдельно. Но потом обязательно замотает, так что ни отдельно, никак не получится. Поэтому я нарочно при всех спросил.

– В каком смысле? – поправила она косынку движением, как если б была королева и на голове у нее не косынка, а королевская шляпа.

Королевы – наша фамилия. Ее – Гуськова. И никакая она не королева, а базарная тетка, которая всю жизнь притворяется, что цирлих-манирлих. А я терпеть не могу людей-притвор.

– Сами знаете, в каком, – сказал я.

– Какая ты свинья, – начала она торжественно.

Все. Сейчас польется. Начнет перечислять свои доблести и мои пороки, где свинство – самый невинный. Знаю, ведь знаю, что против меня обернется, а каждый раз, как дурак, желаю побороть.

Я вскочил, схватил Катьку за руку одной рукой, шапку и куртку другой, Катька, на ходу любезно улыбаясь теть Томе, мол, я не я, выскочила вслед за мной. Оделись уже на лестнице и кубарем скатились вниз. Я слышал, как захныкала Сонька, но это они сами там справятся, а с меня довольно. Катьке сказал:

– Давай без разбора полетов, если не хочешь схлопотать, ясно?

Катька кивнула:

– Ясно.

На улице я по привычке глянул в небо. Колючие звезды примерзли к черной бездне. Как Манькины плевки, сверкают алмазным сверком. В грудь втянулся шипучий, как кока-кола, воздух. И тут у меня сорвался вопрос, который я не собирался задавать, он сам собой выскочил:

– Слушай, а ты читала, ну, это, ну, что задавали в классе, «Вечера на хуторе близ Диканьки»?

И замер в ожидании невесть чего.

– Читала, – откликнулась Катька. – Не все. «Майскую ночь» и этот, как его, «Вечер накануне Ивана Купала».

– И чего? – спросил я.

– И ничего, – ответила Катька.

– А «Сорочинскую ярмарку»? – спросил я, еле выговорив название.

– Не-а, – зевнула Катька. – Начала и бросила, скука. А чего спрашиваешь?

– Ничего, – ответил я.

Что я мог еще ответить? Постоял-постоял, повернулся и пошел.