Мальчики + девочки =
Шрифт:
Сквозь ломоту и лихорадку нарождались какие-то нечесаные мысли. Про себя. Вот он, рядовой инженер, не дворянского происхождения, не партийного выдвижения, не номенклатурных заслуг, не мафиозных услуг, все своим умом и своими шершавыми руками добился и достиг, едва настали сроки, вскочив в новое время, как в стремя. Не красавец, с крепким торсом, на коротких кривых ногах, ванек ваньком, а гляди, куда скакнул, мог ли подумать – отель в Пунта-Але, маленьком курортном городишке на берегу Тирренского моря, где и не мечтал побывать. Крутанулся шарик, за ним ролик, сместились государственные устои на однойшестойчастисуши, прежний порядок вещей, каменно установившийся, показал себя рухлядью, публика захлопала крыльями, дико озираясь, как озираются вылупившиеся из гнезда на свободу птенцы, и полетела в разные стороны, кто куда, и лично он, обнаружив в себе силы и способности недюжинные, приземлился на краю средиземноморского сапожка, по делу, с непреходящим изумлением перед возможностями жизни, прежде незнаемыми.
Скажем, раскинувшись на широком двуспальном ложе – зачем оно человеку
Кашель прекратился так же внезапно, как начался. Может, аллергия? На что-либо ихнее?
В тот же миг на соседнем балконе, как утренняя звезда, явилась, в оранжевой пене, подчиненная Булич, крупная, выше него ростом, крашенная в ржавчину. Ну, скажите, можно ли столько курить, когда вы так кашляете, по-матерински заботливо укорила. Она всякий раз начинала заново, заспав предыдущие обиды. Он хотел краешком глаза углядеть, что за пена на ней такая, но не стал, мотая на ум иностранный обычай. Все же, желая сделать ржавой приятное, по жене зная, как они ценят интерес подобного рода, задал вопрос: что это на вас, Булич, укупили уже? Да вы что, приподняла Булич с обезоруживающей искренностью невообразимый оранжевый подол, высоко обнажив такие же полные, как руки, ноги, это ж когда куплено, это жнейлон, а в моде все натуральное. Она была довольна, ведь мог спросить иначе, к примеру: что это на вас за старье, Булич? Как вчера, после двух банок пива, привязался: что вы все коленки, Булич, сводите, как девочка, расслабьтесь, Булич, и получайте удовольствие. Ясно, обиделась, прошипев: можно подумать, что он фон-барон, а не в Сердобском районе Пензенской области произведен на свет. В паспорте углядела, змея очкастая, когда несла в руке оба, а он волок чемоданы, ее и свой. За неделю, что провели в совместной поездке, бывало и похлеще. Ни с того ни с сего накатывала волна такого раздражения, что хоть хватай вещи и уезжай. Должно, от усталости, от напряжения переговоров, в каких нельзя было упустить ни грамма, да просто от разницы натур. Билеты куплены на завтра, и хотя после на редкость удачно сделавшегося дела осталось свободное время, не менять же билеты, теряя в деньгах и в этой самой свободе, как будто бы точно такой же, как у нас, а все не такой. Тем более, что краткосрочный отдых в Пунта-Але Гвидо предложил за счет фирмы, полностью удовлетворенной контрактом.
То раздражение, а то ничего. Иногда и больше, чем ничего. Оба ощущали это и оттого лишь пуще фыркали друг на друга. Может, воздействие этих самых пиний. А что, запросто. Какие-нибудь такие фетонциды, которые, к тому же, вызывают кашель.
Гвидо рассказывал, что сезон у них начинается и кончается строго по графику, несмотря на любую температуру. Два месяца итальянцы не работают, резвятся в воде и у воды, заполняют прибрежные кабачки, пьют вино, гама, криков выше крыши. А потом все дружно как один снимаются с места, и наступает тишина. Жизнь на любом побережье дешевеет, приезжают редкие, не слишком состоятельные люди из-за рубежа, довольствуясь остатками тепла, впрочем почти летнего. Швейцары, по крайней мере, покраснели, то ли от солнца, то ли от ветра.
Все это он выслушал от Гвидо не впрямую, конечно, а через ржавую Булич, которую взял в поездку переводчицей. Когда она, в их зачуханном райцентре, успела выучить итальянский, неясно, но ему ее указали, он взял. И не пожалел. В принципе.
Боясь спугнуть утреннее настроение, женщина протянула нараспев: завтракать пойдемте? – Уже. Проводив взглядом взгляд, брошенный им на загорелые ляжки администраторши, высоко схваченные короткими шортами, Булич подавила тайный вздох. Обождите меня, сказала она, я позавтракаю, а потом вместе сходим к морю, один день остался, надо ж насладиться. Без языка, он, конечно, был без нее как без рук, но по явному своему простодушию она этим не пользовалась, и не он был у нее на поводу, как могло бы случиться, а она у него. Он был начальник не только по статусу – по характеру тоже. И сейчас распорядился: я пойду, а вы придете.
Завтракая в маленькой уютной столовой о четырех столах, накрытых крахмальными скатертями, Булич видела в окно, как шеф, в черном костюме, с белым банным полотенцем через плечо, в резиновых шлепанцах, шагает по камешкам, уложенным посреди изумрудной лужайки, прямо туда, где аппетитная смуглянка. В одну секунду дожевав панину с брезаолой, Булич резко потеряла аппетит и правильно сделала, потому что в следующую секунду было уже не до брезаолы. Шеф положил правую руку на левую грудь в ярко-желтой майке, было видно, что без лифчика, и заговорил о чем-то, интересно, на каком языке, подумала Булич. Девушка держалась спокойно, не дергалась, мужской руки с персей не снимала и слушала, чуть удивленная, а может, и заинтересованная. Булич, за стеклом, покраснела. Все они такие, подумала она с каким-то мстительным чувством. Девушка легким движением отвела чужую руку, улыбнулась и изобразила воздушный поцелуй. Он засмеялся, поднял руку вверх в приветственном жесте, слямзил у итальянцев, и, довольный, пошел в направлении моря.
Кино в окне закончилось, и Булич заплакала. На это и рассчитывают киномастера: когда художественное напряжение спадает и наступает разрядка, чтобы люди заплакали.
Он переоделся в кабинке и сел в пластиковое кресло загорать в плавках, какие вместе со шлепанцами купил позавчера в местной лавке, дома, собираясь, не рассчитывал на курорт. Опять запахло йодом, на сей раз от водорослей, выброшенных на песок и похожих на выкрученные тряпки. Он вспомнил, как трясло его ночью и утром, и подумал, что зря разделся, ветерок овевал уже осенний. Он вспомнил, с некоторой досадой, как на заключительном обеде, выпив, приставал к Гвидо, с помощью Булич, ясно, где купить красный пиджак для жены, просила, и на другой день Гвидо повез, а он не купил, дорого. Привычки к деньгам, к простой жизни денег все еще не образовалось, и его это напрягало.
Рука хранила тепло груди молодой женщины. Он позволял себе такую хохму в командировках еще по старому Союзу с обычными русскими бабами, хоть образованными, хоть нет, без разницы. Бабы взвизгивали, пытались отодрать от своей драгоценной плоти его крепкие, толстые пальцы, а потом, через одну, отдавались на гостиничной койке или в закуте собственного дома, как получалось. Отдастся ли ему эта страстная итальянка, так обещающе мило принявшая его ласку? Он просил ее придти к нему ночью – поняла ли? Женщины понимают такие вещи без слов, не просить же Булич о переводе.
Он закашлялся тем же утренним кашлем и услышал: оделись бы, герой. Булич была тут как тут, в своем невообразимом и тоже с полотенцем через плечо, как мушкетер с перевязью. Она перевела на русский его взгляд и сказала: я уж купила, купила себе модное, но жалко ж сразу надевать, в чемодан уложила.
Старик бродил по пляжу, снимая и собирая в стопку последние зонтики. Раненая чайка пыталась проплюхать на одной ноге куда-то, куда ей надо было позарез, за ней пристально наблюдала любопытная сорока в нарядной манишке. Приехала машина с пришпиленной к капоту кружевной фатой. Из машины выскочили юная итальянка с красивой фигурой и некрасивым личиком и такой же юный тощий итальянец, невеста и жених, их сопровождало человек пять друзей. С сияющими улыбками и громкими восклицаниями они стянули с себя одежду и голышом попадали в море. Покричали там всласть, поплескались, выскочили назад, не стесняясь и не прикрывая никаких мест, долго пытались попасть испачканными в песке ногами в трусики, юбки и брюки, умирая от смеха, одевшись, все разом залезли в автомобиль и укатили.
Он переоделся в кабинке, все еще сотрясаемый дурным кашлем. Гвидо звонил , сказала Булич, утром приедет и отвезет в аэропорт, погодите уходить, надо бросить монетку в море, тогда вернемся.
Перспектива вернуться сюда с ней испортила настроение, но, подумав о мохнатой администраторше, он добродушно согласился: ну идем бросим вместе.
Они еще гуляли, разглядывали прибранные, ухоженные виллы, опустевшие с концом сезона, как вдруг он заметил на полянке перед одной из них семейство опят, росших одной большой лепешкой. Он позвал: глядите, Булич! Та застонала от вожделения: я ж заядлая грибница! Крикнула: побудьте на стреме! И, подхватив низ оранжевого одеяния, подобно кобылице, махнула через невысокую загородку, в одно мгновение собрав урожай и попихав его в свой подол. Он заржал, весело, как конь, и пока шли к гостиничке, все повторял на разные лады одно и то же: ну Булич, ну дала. Она не обижалась. Ей и самой было весело. Они пересмеивались и были похожи на двух нашкодивших пацанят.