Мальчики + девочки =
Шрифт:
Только маленькие новости радуют меня, вроде звонка Абдрашитова или звонка Шкляревского. Большие вести с Родины – удручающие. Не могу забыть наташиной фразы, когда она позвонила: Манежа больше нет.
Береги себя.
Целую.
14 марта
Милый, у меня дежавю – все это уже было: я на даче и за спиной щелкает соловей.
Но я в Америке, а ни на какой не даче, и он щелкает здесь!
Обходила в полдень свои владенья, смотрела, что случилось в близлежащих окрестностях за десять дней, что меня не было. Последний раз в Иллинойсе тряслась от холодного ветра с дождем, в куртке, ботинках и теплом шарфе, и так же было в Мейне, – а сегодня ходила в джинсах и рубашке. Зазеленела трава, в траве засинели фиалки, забелели и закраснели нарциссы, гиацинты, тюльпаны, маки, садовые ромашки (полевых, не садовых, не специально высаженных цветов тут нет), на молодых деревцах и на кустах лопнули почки, некоторые сплошь покрылись мелкими желтыми цветочками, и эта
Мы прилетели позавчера, 27 марта. Дорога долгая: из Бангора самолетом в Детройт, из Детройта в Индианаполис, из Индианаполиса в Урбану машиной, которую оставляли на стоянке. Из дома (Наташиного) выехали в два с чем-то дня, а в дом (наш) вошли в половине одиннадцатого вечера. Между Индианаполисом и Урбаной примерно столько же, сколько между Урбаной и Чикаго, то есть около ста пятидесяти миль, но Даша – ас, мы доехали почти за два часа. Вчера не могла сесть за письмо – были неотложные дела. Даша ходила снимать дождь, а я сидела за компьютером. Утром мы с тобой поговорили по телефону, а днем случайно поймала по ТВ канал, где передаются новостные программы разных стран (специально для университетов, где изучают языки), и напала на «Вести». Услышала, что у вас в начале апреля будут морозы до минус пятнадцати по ночам. Но ты ведь собираешься в Турцию. Будь осторожен: там теперь не только взрывают, но еще и грабят русских, нанося им тяжелые увечья.
Теперь слушай про наше путешествие. Когда подлетали к Бангору, смотрела в иллюминатор: снега, посреди них неясные рыжевато-коричневые пятна (потом поняла, что участки сухого травостоя), озера, многие под снегом, и кусок океана, то есть залива. Об одних и тех же вещах можно судить – и чувствовать их – прямо противоположным образом. Еще в Детройте, когда шли на пересадку и пришлось одолевать длинный тоннель, где играла музыка типа японской и стены и потолок переливались фиолетово-зеленой подсветкой, это произвело на меня дико депрессивное впечатление: словно под водой и никогда не выбраться к свету. И когда нас встретила подруга Наташи и мы ехали из аэропорта по каким-то почти сельским улицам среди почти сельских домов – депрессия только усиливалась. Она достигла высокого уровня при подъеме по лестнице на третий этаж, где обнаружилось странное помещение с нависающими низкими потолками. Хорошо, что Наташа была в своем университете. Оставила нам записку, салат из лобстера в холодильнике, велела поесть и отдыхать. Я уснула, а до этого молилась, чтобы проклятое депрессивное отчаяние (и немедленно возникшее чувство глобальной вины за все) ушло. И можешь представить, когда проснулась – оно ушло. И Наташу я встретила уже радостно. И все стало нравиться. И дом, и местность, а особенно Наташино самостояние.
Приехав, оба наших чемодана оставили на улице, Даша сказала: ничего с ними не сделается. И действительно, не сделалось. По очереди она втащила оба наверх. Но это еще цветочки. На следующий день (в пятницу 19 марта) отправились в магазин, где я купила Юнне рубашку в подарок, побывали еще в разных местах, а вернувшись домой, я рубашки не обнаружила. Сильно расстроилась, поскольку давно выбирала подарок, ничего не нравилось, а эта рубашка понравилась. Наташа спокойно сказала: поедем в магазин и поговорим там. Я говорю: но это не их, а наша проблема, они ничем нам не помогут. Наташа говорит: а вот это как раз их проблема, не решай за них. Миновало часа три. Едва мы вошли в магазин, и Наташа произнесла первые слова, как продавщица оглянулась на полку, а я проследила ее взгляд и увидела нашу рубашку. Я воскликнула: вот она! И нам ее тут же выдали. Ни документов, ни чека, ничего не спросили. Оказалось, рубашка выпала из пакета на стоянке машин, кто-то увидел, понял, что потеряна, и отнес в магазин. Ничего себе порядки, да? Мне эта рубашкина история очень понравилась. Долго на эту тему ласково шутили.
В субботу 20 марта поехали на океан. Конечно, на залив. Городок называется Бар-Харбор и стоит, по существу, на острове. Когда подъезжали к пирсу, я узнала картинку, которую видела с самолета, решив тогда, что это какое-то судно. А на самом деле не судно, а пакгаузы. Мне никто не поверил, что я увидела с такой высоты, а я правда видела. Мы гуляли по городку, ели мороженое, был, как водится, сильный ветер и сиятельное солнце: дрожание от холода на солнце – мой специалитет.
Накануне ужинали с Кэтрин в итальянском ресторане. Кэтрин принадлежит к сливкам бангорского общества. Ее отец заведовал рекламным отделом известной фирмы Kellog’s и, видимо, оставил неплохое наследство. У нее пять домов, один из которых на севере, туда приглашаются особо изысканные гости. Наташа входит в их число. Через несколько дней Кэтрин пригласила нас к себе в бангорский дом и устроила простой и изысканный ужин. Она купила этот дом несколько лет назад, а построен он в 1854 году. Скрипит, пол кривой, но очень уютный и архитектурно внутри интересный. Она живет одна, профессор, однако уже не преподает, издает свой журнал, ходит на севере на лыжах и занимается феминистскими проблемами. Она спокойно рассказала, что через восемь или девять лет брака обнаружила, что ее муж – гей, чего ни она, ни он сам не знали. Она заметила какие-то странности, но не могла понять, в чем дело. Вы страдали, спросила я. Да, это было больно, ответила она.
Мы ужинали еще с несколькими Наташиными друзьями, а также сами по себе, посетив целый ряд заведений, а именно: мексиканское, индийское, греческое
Я была в университете, где Наташа читала лекцию. Университет маленький, в нем десять тысяч студентов, в то время как в Иллинойсе тридцать. Наташа очень хорошо держится, спокойна, естественна, ходит среди студентов, задает им вопросы, улыбается, и хотя выглядит как студентка, самый что ни на есть профессор. Ее любимая присказка: я профессор, а вы дураки. Потом мы с Дашей сидели у нее на семинаре. Он длился три часа, и тут уж я не выдержала и ушла в ее кабинет читать Набокова, а Даша осталась.
В последний день я придумала фразу, которую непременно решила сказать, а случая не выдавалось. Давайте, девочки, постараемся извлечь максимум счастья из того, что мы есть друг у друга, а все остальное по сравнению с этим – сущие пустяки, хотела я сказать. Ни дома, ни по дороге в машине не получилось, а в аэропорту вдруг получилось. Там было много загорелых военных в полевой форме цвета пустыни – это вернулись солдаты из Ирака, а также солдатки (или офицеры и офицерки). Наташа узнала, что отсюда их переправят в Аризону. Бангор – граница. На аэродроме, помимо гражданских, стоят военные самолеты. Прилетевших встречала небольшая группа, видно, местных активистов, в основном старики и старушки, они хлопали военным, а те пожимали им руки. Потом одни бросились к телефонам-автоматам, другие вытащили мобильники и принялись говорить с близкими, третьи наводнили restrooms . Я тоже пошла в restroom , вернулась, поглядела на солдат, которым повезло вернуться, и сказала. А после мы сидели с Дашей вдвоем и ждали посадки, и служащий аэродрома, проходя мимо, громко и едва ли не грозно спросил: everybody happy today? Даша буркнула: а то в самолет не посадят. И мы улетели.
Целую тебя.
29 марта
Мой милый, я прочла заметку Новогрудского, что ты прислал. Очень талантливый мальчик, и как всегда, ярко и горько. Но это и есть то, что я – тебе писала. А вовсе не ты – мне. Я писала, что упираюсь – в народ, а ты – что в президента. Речь о том, о чем Леонид Зорин когда-то гениально сказал, а я не устаю вспоминать: качество населения. Этот народ выбрал этого президента, потому что он ему подходит. Конечно, с помощью этих чиновников (как бы партии ). Завтра у меня последняя лекция из четырех, составляющих путинский цикл. Признаться, он мне смертельно надоел, жду не дождусь, когда завяжу с большой политикой и перейду к локальным темам. Хотя упорядочение фактов и событий было небесполезно: даже этот маленький отрезок времени – уже история, и многое в этой истории для меня прояснилось. Юлю Латынину не получила. Наташа сказала, что от тебя почты не было. В Интернете прочла, что закрылась «Столичная вечерняя газета» – стало быть, наш Купер опять без работы. Позвони ему, расспроси, что да как. И Чухонцеву позвони, скажи, что я рада была его звонку, и передай ему и Ире мой привет.
Забыла сказать, что на обратном пути проход через длинный японский тоннель в Детройтском аэропорту оставил значительно более приятное впечатление.
Не написала про главное – посещение Портленда. Это такой город-порт, примерно в тех же ста пятидесяти милях, добирались от Бангора больше двух часов. Я хотела туда поехать, потому что в ушах все время звучала песенка, которую пел когда-то Леня Филатов: Когда воротимся мы в Портленд, кончающаяся строкой: Мы не вернемся никогда. Портлендов в Америке, кажется, три, но почему бы не думать, что это и есть тот самый. Бродила по староанглийскому городку, мимо краснокирпичных зданий, по пирсу, с множеством чаек и бакланов, заходила в маленький рыбный магазин в порту, изобильный и дорогой, дул, как всегда, неутомимый ветер и блистало холодное солнце, а я не могла отвязаться от мыслей о Лене, и вся эта поездка была как бы посвящена ему. Так мне жаль, что его больше нет на этом свете, что не выразить.