Мальчишка с бастиона
Шрифт:
– Нет. Не надобно, - ответил Колька и, уклоняясь от дальнейших расспросов, показал на блестящие Мак-симкины сапожки.
– Откель?
– Холявки-то?
– притворно равнодушно сказал Максим.
– По заказу сапожничали.
Деньжонок не малость взяли, но память зато. Мамка сказала - награду отметить надобно. Вот и отметили.
– Награду?
– переспросил Пищенко.
– Да, пять рублев золотом, - как ни в чём не бывало ответил Максим, - Пал Степаныч за англичана пожаловали.
– А!
–
– Спасибо… Да!
– спохватился Максим, - я ж тебе наиглавного не сказал. На «Камчатке» теперь я буду, перевели вместе с батареей Малахов прикрывать. Там ещё дядько Семён. Помнишь, на Малахове - здоровущий, рыжий такой? Ну, что нас тогда выдворил? Так я теперь с ним, с Горобцом, при одном орудии.
Колька словно не слушал товарища.
– А мамка твоя супротив ничего?
– спросил он неожиданно.
– Вот потеха-то!
– расхохотался Максим.
– Она, маменька моя, думала, что чадо её навек пропало. А я заявляюсь, как батя, по форме, да ещё с наградою - вся аж обомлела. А противу службы ничего не имеет. «Служи, говорит, за Отечество». Ну, так как ты - идёшь к нам а ли нет?
– Нет.
И Колька опустил голову.
Максим внимательно посмотрел на него.
– Пойдёшь на четвёртый?
– Нет!
– Что-то злое появилось в голосе Пищенко.
Максим затянул потуже ремень и, с трудом сдерживая себя, бросил сквозь зубы:
– Оно, конечно, и бабью работу сполнять надобно…
Но остановился, увидев, как сжались Колькины пальцы. Нет, он не боялся драки. Но вдруг почему-то стало жалко дружка, и Максим уже мягче спросил:
– Живёшь-то как?
– Живу, - неопределённо ответил Колька.
– Где?
– У Антонины Саввишны…
Максим не знал, кто такая Антонина Саввишна, но уже само упоминание незнакомого имени заставило Рыбальченко насторожиться. И не зная, с чего начать расспрашивать, он тревожно поглядывал на товарища. Колька сам пришёл ему на помощь:
– Нет бати. Убило при орудии…
Максима словно ударило взрывом. Он стоял ошарашенный. Слова нелепо пытались заполнить страшную паузу.
– Може… байки всё это?.. Вот у нас единожды было: присыпало матроса землицей…
– Я сам при этом находился, - перебил его Колька и отвернулся.
Максиму вдруг стало неловко от того, что у него всё в порядке, что он награждён, что смерть ещё не коснулась их семьи холодным дыханьем. И, чтобы хоть как-то отвлечь Кольку от тягостных мыслей, стал говорить, говорить, словно этим можно было смягчить боль утраты:
– Меня однажды так трахнуло, что еле отлежался. А вот одного дядьку поранило смертельно, ядро здоровущее попало - ногу.и руку начисто оторвало. Его положили на носилки и хотели вчетвером в гошпиталь снесть, а он как закричит: «Постойте, братцы! Несите меня двое.
– Много, - согласился Колька и протянул руку.
– Побегу, уж Саввишна небось заждалась водицы. Раненая она, - пояснил он.
Приятели распрощались, и Колька, подхватив коромыслом бадейки с водой, направился в Кривой переулок.
Антонина Саввишна лежала всё в той же позе - без посторонней помощи она не могла поворачиваться. Колька разогрел похлёбку и поднёс ей. Но от пищи Саввишна отказалась.
– Алёнка прибегала, мы с нею и поснедали. Ты бы сам поел, сынок…
– Я не хочу, - отказался Колька и спросил: - А Алёнка куды подевалась?
– Должно быть, на баксион поплелась, - тихо, словно ворочая языком тяжести, ответила Саввишна.
– Корпию там теребит али ещё каку работу сполняет, она у меня ко всему приверженная. Ты б подложил мне, сынок, тюфячок под голову - замлела я вся.
Колька выбрал подушку помягче.
– Удобно этак?
– спросил он, подсовывая подушку под изголовье.
– Спасибо, Николка, удобно, - и продолжала прерванный разговор.
– Уйдёт она на баксион, сейчас на пятый повадилась ходить, а у меня сердце захолонёт - убить же свободно может. А как ей расскажешь про материнские думки? Оно, конечно, нет желания под супостатом жить. Вот и приходится малому и старому в битве участвовать. Да ты приляг, сынок, тоже небось умаялся за день.
Колька лёг на лежанку и закрыл глаза. И сразу же словно окунулся в воду. Мутные круги расползались вдаль, потом они стирались и превращались в пороховой дым. И вдруг он увидел, как маленькая Голубоглазка под свистящими ядрами и пулями пробирается на бастион. Угрожающе цокают по камням пули, зло шипят запальные трубки. Над головой девочки проносится хрипящая шрапнель. Мимо! Мимо! Мимо! Но вот огромное ядро, величиной с дом, летит прямо на Алёнку. «Поберегись!» - кричит Колька. Но Голубоглазка не слышит. Ядро всё ближе и ближе… Мальчишка делает усилие и вскакивает на лежанке.
– Привиделось?
– ласково спрашивает его Саввишна.
Колька кивает головой и снова ложится. Он уже не может вспомнить, что его так встревожило. Вспоминает, вспоминает, но вскоре усталость берёт верх, и мальчишка засыпает…
Проходили дни. Антонина Саввишна начала подниматься с кровати и всё внимательнее присматривалась к Кольке. Время словно отказывалось лечить его. Он мрачнел и мрачнел. Каким-то материнским чутьём Саввишна поняла, как действуют на мальчика разговоры о войне, и строго приказала Алёнке не сообщать при нём о делах на бастионах.