Мальчишки из Васильков. Повести

Домбровский Анатолий Иванович

— Доволен. Только бухгалтера чуточку жалко. Как бы он не заболел.

***

Я проснулся среди ночи от того, что кто-то сильно тряхнул меня за плечо.

— В чем дело? — рявкнул я со сна и сел, пытаясь разглядеть в темноте непрошеного гостя.

— Тише, Ген-Геныч, — зашептал Серый, — это я.

— Так можно человека заикой сделать, проворчал я, — Что случилось?

— Кто-то стоит возле курятника, — все так же шепотом сообщил Серый. — Я вышел, а там кто-то притаился.

—

Показалось, наверное, — зевнул я, — померещилось.

— Честное слово. Вот пойдемте. Кто-то есть.

— Ладно, пойдем,— я спустил ноги с кровати, пытаясь нащупать шлепанцы. — Включи свет.

— Нельзя, Ген-Геныч, вор увидит и удерет.

— И пусть уходит нам же лучше.

Серый протянул мне руку. Я запнулся о порог и чуть не растянулся в прихожей.

Серый приоткрыл дверь веранды и выглянул.

— Ну что? — перешел на шепот и я.

— Есть, — ответил Серый. — Сидит на курятнике возле голубятни.

— Может быть, это кот? — предположил я.

— Человек. Посмотрите.

Я высунул голову за дверь и вгляделся в темноту. На фоне звездного неба хорошо был виден силуэт нашей голубятни. Рядом с ней на коленях действительно стоял человек.

— Наверное, это Шурко, — сказал Серый. — Надо его поймать.

Я выскользнул за дверь и, пригнувшись так, что почти касался руками земли, двинулся к голубятне. За мной неслышно крался Серый. Теперь я уже не сомневался, что на курятнике сидит Шурко. Он взмахивал руками, кряхтел, пытаясь открыть дверцу голубятни, которую Серый запер на велосипедный замок. Цепочка замка, продетая между скобками, позволяла приоткрыть дверь голубятни лишь настолько, что в щель едва пролезала рука Серого. И, конечно, рука Шурко. Но вытащить голубя через эту щель было невозможно, и поэтому Шурко пытался выдернуть скобу.

— Слезай! — сказал я грозно и выпрямился. — Я тебя узнал, ты Шурко, удирать бессмысленно.

— Это вы так думаете, — ответил Шурко и, прогромыхав по крышам сарая и свинарника, спрыгнул в свой двор.

— Скажу отцу! — крикнул я в темноту.

— Напугали, — отозвался Шурко. — Все равно я украду у вас всех голубей.

— Не стыдно? — спросил я.

В соседнем дворе хлопнула дверь — Шурко скрылся в доме.

— И украдет, — сказал Серый. — Он такой. Или кота затолкает в голубятню. Я его знаю.

— А что же делать?

— Надо, наверное, отдать всех голубей Гаврилке.

— Это мысль. Скажи ему завтра же. К тому же драконы и бабочки могут вернуться к бухгалтеру: Шурко наверняка дал нам распарованных... А ты не хочешь держать голубей?

— Нет. Мне это неинтересно, — ответил Серый.

— Понятно. Мне тоже. А все-таки разноцветные стеклышки нам помогли, согласен?

Ночью я еще дважды просыпался и ходил к голубятне. Шурко больше не появлялся.

11

Щукин работал неделю. И всю эту неделю я проклинал тот день и час,

когда вздумал ехать в Васильки. Холст, краски, кисти, рейки для подрамников — все это удалось достать с большим трудом. К тому же я с каждым днем все глубже влезал в долги, так как Никита Григорьевич под всякими предлогами отказывался давать мне деньги на материалы и не оплачивал работу Щукина. Разумеется, он не совсем отказывался, а лишь отодвигал сроки, ссылаясь на то, что в настоящее время денег на счету якобы нет.

— А когда же они будут? — спрашивал я, не скрывая раздражения.

— Когда будут, тогда и будут, — отвечал Никита Григорьевич. — Когда трест перечислит... — и багровел, потому что едва сдерживал желание нагрубить мне.

Часть необходимых денег одалживал мне Николай Николаевич, часть — родители Сани Данилова. Тридцать рублей добровольно внес Лука Филатов. В качестве аванса я отдал Щукину свою зарплату за полмесяца и стал обедать в совхозной столовой в долг.

Я помогал Щукину раскрашивать на холстах поля, дома и деревья, пилил и строгал рейки для подрамников, сшивал на машинке и вручную куски мешковины, грунтовал ее, разводил и смешивал краски, мыл кисти — короче выполнял работу подмастерья и, как сказал Щукин, «выполнял ее с великим усердием, достойным похвалы».

— Мне такого компаньона, как ты, и я бы через год стал миллионером, ей-богу, — сказал как-то Щукин.

Я горько усмехнулся в ответ, подумав о том, что еще несколько дней такого усердия, и я за год не вылезу из долгов.

Каждое утро, когда я входил во времянку, где поселился Щукин, он обязательно спрашивал:

— Появились деньги на счету?

Всякий раз огорчив Щукина ответом, я тут же торопился пригласить его в свою комнату на чашку кофе с бутербродом.

Он вздыхал и принимался одеваться, кряхтя и зевая.

Горячий кофейник и бутерброды с брынзой уже были на столе, когда я отправился будить Щукина в то утро. Войдя во времянку, я сел на стул у кровати и стал насвистывать марш. Щукин заворочался, высунул из-под одеяла голову.

— Вставайте, граф, — сказал я словами слуги Сен-Симона, — вас ждут великие дела.

— А-а, — закряхтел он. — Это опять ты.

Я подсунул ему тетрадку и сказал:

— Декарт размышлял, валяясь в постели, а ты прочти вот это.

— Что тут? — заморгал он, скривился, но тетрадку взял.

— Это стихи, которые сочинили мальчишки — Серый и его друг Петя Якушев. Послезавтра они прочтут их со сцены. Я хотел бы знать твое мнение — мнение поэта. Не отпирайся, я читал твои стихи в «Авангарде», — при этом я щедро улыбался.

Щукин ухватился одной рукой за спинку кровати, подтянулся к подушке, протер кулаком глаза и стал читать с таким мрачным лицом, словно у него перед глазами был смертный приговор. Явился кот Васька и стал тереться о сползшее на пол одеяло.

— Уходи, — сказал я ему. Васька покосился на меня с прищуром и запрыгнул на кровать, на Щукина.