Маленькая хня

Белоиван Лора

— А ты совсем не похожа на Анну, — произнес наконец классик. Это были его первые слова.

— С чего мне быть на нее похожей? — удивилась я.

— Но ты ведь тоже кончишь под паровозом, — заявил он.

— Какое изысканное извращение, — прогноз мне не понравился.

Толстой задумчиво смотрел мне в лоб. — Я бы на тебе не женился, — сообщил он вдруг, — ни при каких обстоятельствах.

— Да и я бы не согласилась.

— Почему?!

— От вас рождалось слишком много детей, — сказала

я осторожно. Мне не хотелось нарываться.

Толстой запустил пальцы в косматую бородень:

— Сонька тоже с гондоном желала, да я не любил, — сказал он.

Я бы с удовольствием сказала «скотина вы, Лев Николаевич, мудак и говно», но опять конформистски промолчала. Однако и Лев сменил тему.

— И что сейчас люди читают? Вот ты, например? — поинтересовался он, — бест, как его, селлер какой-нибудь?

Я вспомнила, что от частого употребления на моей клавиатуре начали западать кнопки «х» и «г», и сказала:

— Фуфла не держим. А вы?

— Толстого перечитываю, — сказал Толстой.

— Стремно? — посочувствовала я.

— Да так, — признался он.

— И много еще осталось?

— До хуища, — вздохнул граф.

Я впервые в жизни почувствовала к нему что-то вроде симпатии.

— А вы Библию читайте, — посоветовала я.

Но Толстой, кажется, не расслышал, потому что как раз в тот момент ковырялся в ухе взятой со стола зубочисткой и рассматривал мои книжные полки. Наковырявшись, Лев Николаевич вытер серу о штаны, задумчиво разломил зубочистку надвое и бросил обломки в пепельницу.

— Я смотрю, я у тебя тоже есть, — заметил он.

— Это муж на ДК железнодорожников недавно купил. За 200 рублей, — сказала я и засомневалась: — или за 250?

— Понаставила одних эмигрантов зачем-то... Не нравлюсь я тебе?

— Да... — начала было я, но Лев неожиданно спросил:

— А где твой муж?

— В другой комнате спит.

— Интеллигентно, — одобрил он.

— Жарко просто, — сказала я.

— Так за что ты меня не любишь? — спросил опять Толстой. Он подошел к стеллажу: — Вот, на самый верх задвинула.

— А почему вы Аньку под поезд кинули, — сказала я.

— Аньку, говоришь, под поезд почему, — пробормотал Толстой в бороду, — да потому, что ненавижу ее, блядищу истеричную. Вот почему. Таким, как вы с ней, на рельсах самое место. Самое место.

— Зачем ты пришел, Лев? — спросила я. В моем голосе — и это было удивительно — совершенно не слышалось злости.

Толстой молча дотянулся до книжки в сереньком переплете, раскрыл на титуле и накалякал чего-то там маркером. Маркер он тоже взял со стола.

— А кто тебе больше всех из русских писателей нравится? — спросил вдруг он.

— Горин, — сказала я отстраненно.

— М-да, — пожевал в бороде граф.

Он захлопнул книжку и положил ее на край стола. «Анна Каренина, том 1», — прочитала я на форзаце.

— Ну, а из классиков-то наших? — настаивал он.

— Шолом Алейхем.

Шагов я не слышала, поэтому дверь в комнату открылась неожиданно. На пороге стоял Яхтсмен. Он диким взглядом смотрел то на меня, то на Толстого.

— Лорик, ты чего?! — потрясенно спросил он.

— Заходи, твой кумир явился, — сказала я. Поколебавшись, Яхтсмен прикрыл дверь с той стороны и остался в коридоре, чтоб подслушивать. Но Толстой вдруг засуетился, засобирался. Не успела я ничего уточнить, как он здорово уменьшился, расправил крылья и, ни слова не говоря, был таков. «Полетел себя дочитывать», — подумалось мне.

Я цапнула со стола книгу и заглянула вовнутрь. «Лоре от Левы Т., без надежды, с печалью невыразимой», — было написано там. Я плюнула три раза, перекрестилась на «Утоли моя печали», залезла в постель, выключила свет и неожиданно быстро уснула.

Утром муж смотрел на меня с непривычным выражением лица. Я бы назвала это крайней степенью уважения. Я бы даже сказала, что это был пиетет.

— Тебе, Лорик, к врачу бы сходить, — сказал он, и пугливый мир отпрыгнул на десять шагов в сторону, — уж не знаю, к наркологу там или психиатру.

— За каким хреном? — удивилась я. Он выкурил целую парламентскую «сотку», прежде чем я дождалась от него развития сюжета.

— Нормальные люди с бабочками о литературе не разговаривают.

— Иди на хер, — сказала я.

— Сама иди на хер, — сказал он. Знаем мы таких бабочек.

Он, кстати, и про радугу на воде говорит, что это солярка.

Но я все же вернулась в свою комнату, взяла со стола первый том «Анны Карениной» и раскрыла на титуле. Никакого автографа там не оказалось. Но обломки зубочистки в пепельнице, но длинная седая волосина, выпавшая из книги прямо мне на ладонь... ни у меня, ни у него таких нигде не растет. Я, конечно, принесла ему зубочистку и волосину, но он сделал брезгливую морду и сказал, чтобы я выкинула «эту парашу» в унитаз.

— Пошел тогда опять на хер. — сказала я.

— Сама пошла на хер, — сказал он. И добавил еще кое-что.

И я добавила кое-что от себя.

Тут он добавил нового, но я отбилась и сделала очень классную подачу. Такие мячи не берутся. 1:0 в мою пользу.

Но, несмотря на победу, мне было противно. И как-то неспокойно. Вот тогда я и отправилась к дельфинам, а вернувшись, стала писать Анну Каренину. Она получилась с моим лицом.

Но он даже не заметил, что она так похожа на меня.