Маленькая красная записная книжка
Шрифт:
– Ты старшая и теперь сама должна о себе заботиться, – сказала мама, вкладывая клочок бумаги в мою руку.
Я заметила блеснувшие в ее зеленых глазах слезы, но потом она отвернулась и принялась лихорадочно протирать мокрой тряпкой тарелки, из которых мы только что ели. Кухня, в которой мы тогда стояли, стала неким музеем воспоминаний о моем детстве. Я помню все, каждую деталь. Синюю юбку, которую она шила, повешенную на стул. Жаркое и пену, которая убегала во время готовки и засыхала на боку кастрюли. Одинокую свечу, тускло освещавшую комнату. Мамины движения
– Что ты имеешь в виду? – выдавила я. Она замерла, но не повернулась. – Ты меня выгоняешь? – продолжила я.
Нет ответа.
– Скажи что-нибудь! Ты меня выгоняешь?
Она посмотрела на раковину:
– Ты уже выросла, Дорис, и должна понять. Я нашла тебе хорошую работу. И, как видишь, недалеко отсюда. Мы все еще сможем видеться.
– А как же школа?
Мама подняла голову и посмотрела вперед.
– Папа никогда не позволил бы тебе забрать меня из школы. Не сейчас! Я не хочу! – прокричала я ей.
Агнес беспокойно скулила в своем стульчике.
Я рухнула за стол и разразилась слезами. Мама села рядом и положила ладонь, все еще холодную и мокрую после мытья посуды, на мой лоб.
– Пожалуйста, не плачь, моя милая, – прошептала она, прижимаясь головой ко мне.
Было так тихо, что я почти что слышала, как огромные слезы катились по ее щекам и смешивались с моими.
– Ты можешь каждое воскресенье возвращаться домой, это твой выходной.
Ее успокаивающий шепот превратился в тихое бормотание. И я заснула в ее руках.
На следующее утро я осознала жестокую и неопровержимую истину: меня выгоняли из собственного дома и безопасного мира в неизвестность. Я без протеста взяла мешок с одеждой, протянутый мне мамой, но не смогла посмотреть в ее глаза, когда мы прощались. Обняла свою младшую сестренку и ушла, не произнеся ни слова. В одной руке я несла мешок, а во второй – три папины книги, перевязанные бечевкой. На клочке бумаги, лежащем в кармане пальто, маминым витиеватым почерком было написано имя: Доминик Серафин. Далее несколько четких указаний: Безупречный реверанс. Говори правильно. Я медленно брела по улицам Сёдермальма в сторону адреса, указанного под именем: Бастугатан, 5. Именно там я найду свой новый дом.
Дойдя до места, я ненадолго замерла у современного здания. Большие красивые окна в красных оконных рамах. Фасад сделан из камня, а во двор даже вела асфальтовая дорожка. Этот дом очень сильно отличался от простого, видавшего виды деревянного дома, в котором я жила до этого момента.
На пороге показалась женщина. В блестящих кожаных туфлях и ослепительно-белом платье без выраженной талии. Бежевая шляпа-колокол была натянута на уши, а с руки свисала небольшая кожаная сумочка такого же оттенка. Я стыдливо пригладила собственную поношенную шерстяную юбку длиной до колен и задумалась, кто же откроет мне дверь, когда я постучу. Доминик – это мужчина или женщина? Откуда мне знать, ведь я никогда раньше не слышала этого имени.
Я медленно шла вперед, останавливаясь на каждой отполированной мраморной ступеньке. Поднялась на два этажа. Двойные двери из темного дуба
Темно-рыжие волосы второй женщины были заплетены в две длинные косы, убранные в большой пучок на затылке. На шее бусы из белого неоднородного жемчуга. Ее платье было сшито из блестящего изумрудно-зеленого шелка, с рукавами в три четверти и плиссированной юбкой, которая шелестела при движении. Я сразу поняла, что она богата. Женщина оглядела меня с головы до ног, затянулась сигаретой в длинном черном мундштуке и выпустила дымок в потолок.
– Так, и что тут у нас? – сказала она с сильным французским акцентом и хриплым от курения голосом. – Какая прелестная девушка. Можешь остаться. Проходи, проходи.
После чего развернулась и исчезла в квартире. Я осталась стоять на коврике в коридоре, с мешком передо мной. Женщина в черном кивнула, чтобы я следовала за ней. Она провела меня через кухню в смежную комнату прислуги, где рядом с двумя другими стояла хлипкая кровать, которая станет моей. Я положила мешок на кровать. Без подсказки взяла лежащее на ней платье и надела его. Тогда я не знала, что буду самой младшей из трех служанок и мне отдадут всю ту работу, от которой отказывались другие.
Я присела на краешек кровати и ждала. Ноги вместе, руки крепко сжаты на коленях. Все еще помню то чувство одиночества, что охватило меня в той комнате, – я не понимала, где оказалась или что меня ожидало. Стены были пустыми, с пожелтевшими обоями. Рядом с каждой кроватью стояла небольшая тумбочка со свечой в подсвечнике. Две наполовину прогоревшие, одна новая с восковым фитилем.
Очень скоро я услышала громкие шаги и шуршание юбки. Мое сердце колотилось. Она остановилась у порога, а я даже не посмела взглянуть на нее.
– Вставай, когда я вхожу в комнату. Вот так. Спину прямо.
Я поднялась, и она сразу потянулась к моим волосам. Ее тонкие холодные пальцы задвигались по моей голове; она вытянула шею и подошла ближе, просматривая каждый миллиметр моей кожи:
– Красивая и чистая. Это хорошо. У тебя же нет вшей?
Я покачала головой. Она продолжила обследовать меня, прядь за прядью поднимая волосы.
Ее пальцы сместились за мое ухо, и я почувствовала, как ее длинные ногти царапают кожу.
– Вот здесь они обычно живут, за ухом. Ненавижу мерзких ползучих тварей, – пробормотала она и вздрогнула всем телом.
Луч солнечного света пробился в окно, ярко освещая добротный пушок на ее лице, покрытом слоем светлой пудры.
Квартира была большой и полной произведений искусства, скульптур и красивой мебели из темного дерева. Пахло сигаретным дымом и чем-то еще, что я не смогла определить. Днем всегда было тихо и спокойно. Жизнь была добра к ней, и ей не пришлось работать – денег и так хватало. Я не знала, откуда она брала деньги, но иногда представляла себе ее мужа, которого она держала взаперти где-то на чердаке.