Маленькая услуга
Шрифт:
Я начал неопределенно перетасовывать ноги, вспоминая где-то на заднем плане, что, когда идешь, надо перемещать их поочередно. Это значительно улучшило наше продвижение. Мы достигли двери, и кто-то сказал что-то об опасной защите.
— Ну прямо! — подумал я. — У меня просто нормальная защита, максимум, на что она способна, это поджарить вас до состояния сальных пятен на бетоне. Видели бы вы, что Гард вытворяет.
Люччио тоже что-то сказала о моей защите, и я подумал, что она выглядит замерзшей. А у меня дома был огонь, который она, вероятно, могла бы использовать. Я попытался
Потом все запуталось, а мои руки и ноги здорово болели.
Потом всплыла мысль: Парень, какая отличная кушетка.
Мыш сопел у моего лица, и затем почти раздавил меня, положив на меня свою голову и верхнюю часть туловища. Я подумал, что надо устроить ему разнос за это, но решил лучше поспать на моей замечательной кушетке.
Дальше чернота.
Я проснулся в комнате, освещенной только светом от моего камина. Я был слегка поджарен, а пальцы на руках и ногах неловко пульсировали. Какой-то нежный вес нажимал на меня, и при ближайшем рассмотрении оказался буквально всеми моими одеялами. Глубокий, медленный, устойчивый звук дыхания моего пса доносился от коврика перед кушеткой, а одна моя рука лежала на теплой сухой спине Мыша.
Где-то рядом журчала вода.
Люччио сидела на скамеечке для ног перед огнем, глядя на пламя. Мой чайник висел над огнем. Таз с водой, над которой поднимался пар, стоял на очаге. Пока я смотрел, она опустила ткань в горячую воду и водила ею по плечу и вниз по руке, ее лицо было повернуто ко мне в профиль. Глаза были закрыты в выражении простого удовольствия. Свет огня создавал прекрасные, изящно женские тени вдоль тонких линий ее голой спины вниз к поясу джинсов. Когда она двигалась, мускулы перемещались под мягкой кожей, которая мерцала, как золотая, в свете камина еще целую секунду после того, как теплая ткань проходила по ней, оставляя небольшие завитки пара на своем пути.
Происходило что-то, чего я никогда не ощущал прежде.
Люччио была красива.
О, она не была фотомоделью, хотя я подозревал, что при небольшой подготовке она была бы не хуже. Черты ее лица привлекательны, особенно рот, изогнутый, как лук Купидона, с ямочками на щеках, он контрастирует с твердым подбородком, и как бы устанавливает границу между застенчивостью и мужеством. У нее темные глаза, которые вспыхивают, когда она сердита или удивлена, а ее каштановые волосы длинные, кудрявые и блестящие. Она явно о них заботилась, но в её лице была слишком большая сила, чтобы быть просто симпатичной.
Красота — это глубже.
В ней была невыразимая женственность, в которой сплелись нежные линии, тихое изящество, и податливая сила, и которые, как я только в эту секунду понял, проживали в том же самом месте, где и глава Стражей. И, возможно, что более важно, я знал качество личности под кожей. Я знал Люччио в течение многих лет, бывал с нею в разных напряженных ситуациях, и считал, что она одна из тех старых Стражей, кого я и любил, и уважал.
Она перекинула свои волосы на другую сторону спины и вымыла другое плечо и
Прошло некоторое время, пока я рассматривал голую спину и плечи женщины. Это случается значительно более редко, чем рассматривать различные кошмары, которые моя работа предоставляет мне в избытке. Но даже среди всех кошмаров, рано или поздно должна же человеку выпасть удача — мельком увидеть красивую мечту. И несмотря на неприятности, в которых я сидел по горло, в течение этого момента, сейчас, под всеми этими одеялами, я смотрел на что-то красивое. Это заставило меня пожалеть, что у меня нет таланта запечатлеть этот вид углем, или чернилами, или маслом, — но у меня никогда не было такого дара. Все, что я мог сделать, — впитывать этот простой вид: красавица, умывающаяся в свете от камина.
Я совершенно не замечал, что Люччио повернула голову и видит меня. А потом внезапно понял, что она пристально смотрит на меня своими темными спокойными глазами. Я сглотнул. Не знаю, чего я ожидал. Крика, возможно, или резкого замечания, или по крайней мере румянца. Люччио ничего такого не сделала. Она только возвращала мне взгляд, спокойная и сбалансированная, или прекрасная, если хотите, одна рука прикрывает груди, а другая так и забыта опущенной в таз с зажатой в ней тканью.
— Извини, — сказал я наконец, опуская глаза. Я, вероятно, покраснел. Черт возьми. Может, выдать это за небольшое обморожение, героически перенесенное во имя ее.
Она издала тихий звук, который был слишком мягок, чтобы быть смешком.
— Тебе это неприятно?
— Нет, — сказал я сразу. — Бог мой, нет, конечно, нет.
— Тогда почему ты извиняешься? — спросила она.
— Ну, мм… — я кашлянул. — Я просто полагал, что девочка, которая достигла совершеннолетия во времена правления королевы Виктории, будет немного более консервативна.
Люччио издала короткий смешок.
— Виктория была британка, — сказала она. — Я итальянка.
— Это разница, да? — спросил я.
— Да, немного, — ответила она. — Знаешь, когда я была молода, я позировала многим живописцам и скульпторам. — Она отвернулась и стала мыть шею, продолжая говорить. — Ммм. Хотя это было в моем настоящем теле, конечно.
Ну, да. В том, которое было украдено безумным некромантом, оставив ум Люччио надолго пойманным в ловушку нового тела. Кстати, в самом деле прекрасного, здорового, молодого тела.
— Я не вижу, почему бы тебе не сделать то же самое в теле, в котором ты находишься теперь. Ну, для сравнения.
Она широко открыла глаза и осветила меня улыбкой, которая была радостной и совершенно девичьей.
— Спасибо. Я не хотела бы, чтоб ты меня неправильно понял. Я хотела воспользоваться твоим душем, после того, как нас облили этой грязной водой, но Архив спит на твоей кровати, и Кинкейд закрыл дверь. Он тоже отдыхает, и мне не хотелось бы, чтобы он вцепился мне в горло прежде, чем проснется. А ты спал, таким образом… — Она слегка пожала плечами.
Тени, которые огонь бросал на ее кожу, сложились в действительно интересную картинку, и я внезапно обрадовался всем одеялам, что навалили на меня.