Маленькие радости Элоизы. Маленький трактат о дурном поведении
Шрифт:
Мне, так любившей дерзость, это показалось не дерзостью, а попросту шантажом. Потому что Элоиза больше не желала видеть Магделену в доме, она не могла слышать, как из ее лисьего рта льется медовая лесть, впрочем, нисколько не трогавшая Дедулю — напрасно старалась! Он только что не плевал в ее сторону, до того противно было, и ворчал, что от нее воняет. Элоиза просто не могла вынести того, как монашка спрашивала: «Так это правда, что он бегает за мадам Д*? Ох уж, этот твой муж и его истории с бабами! Как ты только можешь,
Эме хихикает.
— До чего приятно вспомнить, — говорит она, — так и вижу жадное выражение физиономии сестры Сент-Андре, уж как ей хотелось узнать, что такого Элоиза сказала, чтобы Магделена пошла всеми цветами радуги, — наверняка для того, чтобы потом самой этим воспользоваться, потому что Магделена и ее доставала не меньше, чем нас! Дерзость или шантаж, как бы там ни было, а это избавило нас от старой сволочи на три недели, которые та провела в кровати «с болезнью роста», как объяснил старый доктор Камю, пряча за своей носогрейкой хриплый смешок давнего курильщика. Вот и все, — сказала Эме.
— Уже неплохо, — ответила Розали. — Я всегда думала, что у меня девочка с изюминкой, не с такой крупной, как моя собственная, но тоже ничего. Ну что, получше тебе? Не хочешь теперь лечь спать? Мне уже хочется. Так что поцелуй меня и иди, мне твоя история очень понравилась. Как бы там ни было, дружба у вас прочная, никак не скажешь, что отношения пустяковые.
Розали выпроваживает Эме во двор, закутывает в пальто: «Прикройся шарфом, сейчас не время простужаться». Потом возвращается обратно, распахивает дверь в коридор и, уперев руки в бока, окидывает взглядом детей:
— Ну что, довольны, вы трое? Нравится вам ваша мать? В день, когда вы так же удачно провернете что-нибудь в том же роде, будете иметь право досидеть до конца сочельника. А пока — живо в постель, даю вам тридцать секунд. Начинаю считать. И не упирайся, Корали, а то получишь!
На улице Эме думает о тихих и бурных годах, которые прошли, словно войско в походе, и улетучились, словно вздох. До чего же спешит существование, в конце-то концов! Да ладно! Наше существование — это жизнь, не всякий может сказать о себе то же самое.
Розали потягивается:
— Все-таки ребятишки все одинаковые. — Она прислушивается: — Так, улеглись без возражений, отлично. А как другие мои птенчики? Дружно похрапывают! Надо будет сказать Жюльену, что у него получается в ля миноре. Ну что ж, завтра будет новый день…
Закрыв за собой дверь, она удаляется тяжелыми шагами, напевая арию Баха.
«Это еще не все, — думает она, — через час дойка. Рождество — не Рождество, а прохлаждаться некогда. У нас, у деревенщины, выходных не бывает! Черт возьми, до чего жизнь хороша! — смеется она. И весело переступает ногами в сабо, которые надела, выходя из дома: нет уж, городские туфли — совсем не то, что ей нравится в сочельник! — Мне шестьдесят лет, — думает она, — но кто поверит, если я сама не скажу? Ну, разве это не отличный рождественский подарок?»
3
Все средства хороши, лишь бы вырасти
В кухне темно, весна еще не наступила, светает поздно. Эмили, только-только вставшая с постели, зевая и потягиваясь, нажимает на кнопку выключателя у двери и, вскрикнув, пятится:
— Ма, ты меня напугала!
Элоиза сидит в потемках, обхватив обеими руками чашку. Она поднимает голову, хочет что-то сказать, но поначалу не может выговорить, кашляет, сморкается:
— Пожалуйста, оставь свет только над плитой, глазам больно.
— Что случилось?
Элоиза вздыхает:
— Сегодня ночью умерла бабуля Элен.
Эмили тихонько садится рядом, бормочет еле слышно:
— Черт-черт-черт.
Корали и Жюльен, влетевшие следом за ней, резко тормозят, вопросительно смотрят на сестру. Она жестом гонит их обратно в коридор и сама выходит следом.
— Ну, нет, — говорит Корали, — если надо ехать туда, чтобы ее хоронить, я не хочу. В Параисе зимой паршиво, и потом, я не люблю покойников.
— Я не могу, — сухо уточняет Эмили, — у меня с завтрашнего дня и до конца недели экзамены. Ужасно жалко, я бабулю очень любила…
Элоиза выходит из кухни и, без единого слова проследовав мимо них, скрывается в коридоре. Они нерешительно переминаются с ноги на ногу.
— Молодчины, сестренки, — бормочет Жюльен, — по части деликатности вы сегодня отличились.
— А ты поедешь?
— Я сделаю так, как она захочет.
Корали проносится по лестнице с криком:
— Ты всегда был маменькиным сыночком! — влетает в свою комнату и изо всех сил хлопает дверью, прибавив напоследок: — Подлизываешься, сволочь!
Дверь снова распахивается, на пороге, сжав кулаки, стоит Жюльен:
— Еще раз назовешь меня подлизой, получишь пинка в зад.
— Только попробуй.
Пожав плечами и повернув было в коридор, он одним прыжком возвращается к ней, встряхивает. Его нога взлетает и останавливается в миллиметре от тощей задницы.
— Ну что, попробовал?